Грешница в шампанском

Вот черти полосатые! Ну почему именно сегодня?! Да еще и за городом где-то! Тащись теперь туда, трясись в старой милицейской кибитке, мерзни, потому что печка барахлит. Потом смотри на очумевшие от потрясения и водки физиономии, опрашивай. А будет ли там с кем разговаривать? Может, все уже вповалку к этому часу, время-то уже за три перевалило.

– Ник, мне пора. – Наталья вцепилась в его ладони, которые тот положил ей на грудь. – Ты остаешься ждать меня или домой пойдешь?

– А тебе бы как хотелось? – он снова зевнул. – Если ты не против, я бы остался. До дома неблизко, я без машины, такси не поймать, а городской транспорт еще не ходит. Остаюсь?

– Валяй.

– А с тобой никак нельзя? – он попытался удержать ее за локоток. – Я же тоже работник прокуратуры. Что такого-то?

– Нельзя, – коротко ответила она.

Наталья чмокнула его в кончик носа, соскочила с его коленей и почти бегом в прихожую. Схватила с вешалки куртку, шапку, на ходу начала одеваться, захлопнув дверь. К выходу из подъезда последняя кнопка на куртке была застегнута, даже перчатки успела натянуть. На ступеньках пришлось минут десять потоптаться, пока машина подошла.

– Всем привет, – поздоровалась она с наигранной веселостью. – Всех с наступившим.

– Ага, наступил, что называется, – проворчал Вова Лесовский, пыхнув по салону машины новогодним перегаром. – Все люди как люди, а этим приспичило! Что конкретно, не знаешь, Наташ?

– Сейчас приедем и узнаем. Труп женщины. Вроде отравление.

– Нормально! – развеселился Лесовский. – Они водки обожрались, а мы едем! «Скорую» бы вызвали!

– Так врач «Скорой» и позвонил, – пожала она плечами. – Отравление вроде бы не водкой, а ядом.

– Оп-па! – он нервно завозился. – Сейчас приедем, там толпа народу. Все затолкли, изляпали, бабу отравили, а ты разбирайся, кто и за что! Это же полное… извините, господа.

Наташа с тоской уставилась в окно, за которым бесновалась новогодняя метель.

Лесовский прав. Народу наверняка много. Трезвых раз, два и обчелся. Начнут пытаться вспоминать, кто с кем танцевал, кто с кем выпивал, кто с кем уединялся. Наверняка напутают. Информации будет много, причем пустой и ничего не стоящей. Попробуй отыскать среди подвыпивших гостей отравителя.

Вот послал ей бог ночку! И это именно тогда, когда у нее начало что-то вырисовываться на личном фронте.

Как обидно, черт побери, как обидно! А Ник теперь, наверное, принял ванну, улегся на ее кровать и спит, разметав сильные руки по подушкам. Она ведь даже не знала сегодня, ожидая гостей, что ее подруга с мужем ей еще одного гостя приведут. Поступали какие-то намеки, и не более того. Она все отшучивалась и просила Деда Мороза с бородой и мешком подарков. А пришел добрый молодец Никита с бутылкой шампанского, пакетом апельсинов и тортом.

Ох, как она растерялась и обрадовалась. Как заколотилось у нее в груди, когда Светка ей на кухне шептала, что он давно уже просил ее познакомить с ней – Натальей. Что, мол, на работе к ней подойти невозможно. Строга и неприступна. А в быту, может, оттает. Вот и оттаяла, да настолько, что забыла о приличиях и позволила ему залезть себе под платье. И оставила в своем доме малознакомого мужика, и дожидаться вроде и не просила, а намек прозвучал в ее вопросе. А дождется ли он ее?…

Дом, куда они приехали, был огромным, очень красивым и очень дорогим. Высокий забор. Ворота и калитка на замке, домофон. Хоть одно утешает: посторонний проникнуть в дом не мог. Стало быть, если это не несчастный случай, а убийство, то преступник в доме.

Ладно, разберутся, что там и кто.

Врач «неотложки» курил на ступеньках, бесстыдно усыпая окурками дорогой мрамор. Хмуро с ними поздоровался, выразительно посмотрел на часы. Наталью его неудовольствие нисколько не тронуло. Тоже еще пострадавший! У него, между прочим, дежурство, а вот у нее…

А у нее, может, личная жизнь только-только начала устраиваться, а кому-то тут отравиться приспичило. А кто-то еще недоволен тем, что ждать пришлось. Конечно! Мог бы сидеть себе в ординаторской, пялиться в ящик и тискать за коленки какую-нибудь сестренку медицинскую, а вместо этого ждет вот тут в метель. Приблизительно это сквозило из хмурых глаз врача «неотложки».

И он в пострадавших, скажите, пожалуйста! А она?! Она нет?! У нее, между прочим…

Господи, ну что она заладила, в самом деле! Личная жизнь, личная жизнь! Настраиваться она у нее начала! Могла бы давно уже и определиться к ее-то тридцати пяти годам, могла бы и с мужем жить, если бы не взбрыкивала в свое время. А то он начнет возмущаться тихо, что любимую супругу из-за праздничного стола выдернули, а она в психоз ударялась. И орала, как ненормальная: не нравится – до свидания! Не нравится – пиши рапорт!

Все думала, что он ее, такую мудрую, красивую и длинноногую, не оставит. Что так и будет терпеть всю жизнь и работу ее, и характер вспыльчивый, и полуфабрикаты в холодильнике, которые сам либо жарил, либо разогревал.

Ан нет, Наталья свет Евгеньевна, не выдержал ее благоверный. Сбежал к заместителю главного бухгалтера в фирме, где работал программистом.

Сбежал постыдно, поджав хвост, когда она на очередной вызов уехала посреди ночи. И не было-то ее всего полтора часа, не больше, а он все успел. Успел и вещи собрать, и одеться, и записку прощальную к холодильнику пришпилить. И даже постель успел заправить, умник!

Она потом поняла, что все заранее было подготовлено: и сумка с вещами упакована, и записка написана. Глодал лишь болезненный интерес: как долго зрело в нем это решение, когда он начал ей изменять с этой бухгалтершей? Не просто же так он посреди ночи к ней завалил с пожитками? Здрасьте, примите?…

Нет, конечно! Крутил интрижку, еще живя с ней – с Натальей. Бухгалтерша, видимо, начала деликатно наседать, манить, зазывать. У супруги ума и интуиции не хватило все это вовремя почувствовать и среагировать. Это в работе она ас, каких мало. А в сердечных делах – дура дурой. У нее под носом изо дня в день совершалось предательство, завершившееся бегством, а у нее даже и тени подозрения не возникло. Да и не вязались как-то личностные характеристики ее благоверного с человеком, способным на измену. А способен оказался, мерзавец, еще как способен! И ведь даже не позвонил ни разу после того, как удрал. Даже не извинился! А на развод додумался со своей бухгалтершей притащиться.

На соперницу Наталья почти не смотрела, первым молниеносным взглядом оценив, что засиделась тетка в одиночестве, ей все равно кого заполучить. В рукав куртки удравшего от Натальи мужа вцепилась мертвой хваткой. Так и ходила за ним, как близнец сиамский. Только раз лишь отпустила, когда тому в туалет приспичило. Рукав-то выпустить выпустила, но возле двери в мужской туалет торчала как телохранитель.

«Ну и ладно», – решила тогда Наталья, подписав все бумаги. – Живите долго и счастливо. Живите и размножайтесь». А она себе и не такого найдет, она же умница и красавица, она же состоявшаяся и самодостаточная! У нее хорошо оплачиваемая работа, квартира, машина.

Храбриться получилось лишь до порога собственной квартиры. Стоило его переступить, как слезы брызнули из глаз, будто на макушку надавил кто могучей железной лапой. Ревела очень долго и очень горько, как на маминых похоронах десять лет назад. Потом еще месяц нет-нет да всхлипывала. Затем понемногу начала успокаиваться, костенеть и работать, работать, работать на износ. Досрочно получила повышение по службе, кучу благодарственных представлений, а вот найти себе «еще и не такого» так и не получалось.

Светка ругалась, плевалась и шипела, что она себя на этой работе хоронит, что давно пора было бы и мужика себе завести, а уж если не хочет замужеством себя опять связывать, то хотя бы ребеночка родила.

– А как же я одна с ребенком-то, Свет? – недоумевала Наталья. – Что я ему скажу, когда он вырастет? Что папа был летчик или геолог? Как же, Свет?

– А так! Как все, так и ты! Знаешь, какое это счастье!!!

Она не знала и рискнуть не решилась, хотя детей любила очень. И продолжала пахать как вол. Год, другой, третий. Все как-то нормально шло, без особой радости и без особых разочарований. Уставала порой так, что наслаждалась своим одиночеством. Упивалась им, когда в выходной, если он случался, не нужно было никуда спешить, ни с кем не разговаривать, ни для кого не готовить, не стирать. А можно было просто валяться на диване с горой любимых журналов и пакетиком любимых пряников с начинкой и ничегошеньки не делать.

Упивалась…

А потом в один прекрасный момент вдруг – бац!

Моментом стать довелось дню ее рождения, тридцать пять ей тогда стукнуло. Гостей было в доме – не протолкнуться. В основном коллеги, конечно. Ну и Светка с мужем. Стол ломился от закусок и выпивки. Стены дрожали от смеха и песен. Она буквально на седьмом небе была от счастья: так все удалось. Все порхала, порхала, а потом вдруг – тишина! Когда все ушли и когда она осталась совсем одна, наступила такая тишина, что она даже уши тереть принялась, подумав, что оглохла. Кинулась мыть посуду, со стола Светка помогла все стаскать в кухню. Нарочно гремела так, что как фарфор выдержал – непонятно. Все равно, невзирая на грохот посуды, тишина давила. Она лопатками ее чувствовала – гнетущую, ледяную и плотную, обступившую со всех сторон, будто сугроб кто за спиной нагреб, пока она посуду мыла.

И знала, что никто не подойдет сзади, не обнимет за плечи, не уткнется губами в шею, не скажет: «Давай оставим все до утра». Так бывало у нее с ее бывшим мужем. Он подходил к ней сзади и тихонько целовал в шею, уговаривая бросить все к чертовой матери до утра.

Она злилась на него тогда, дуреха. И язвила, что, мол, вместо глупых советов взял бы да перемыл все. Что утром ей будет, как всегда, некогда. Что она может и ночь недоспать и утро пропустить со своей работой. Тут он давал еще один глупый совет, мол, брось свою работу. И начиналось! Она злилась и фыркала, он обижался и замыкался в себе. Потом они дня два не разговаривали, затем мирились, а после… он ее бросил. И она осталась один на один с жуткой тишиной пустого неуютного дома. Начала вдруг прислушиваться к советам любимой подруги, только стало с чего-то казаться, что поздно уже все. Что молодость ее прошла, время упущено, что не нужна она теперь никому в свои тридцать пять лет, да и ребенка рожать поздно.

– Ну и дура ты, Наташка! – ругалась Светлана, ее жалеючи. – Люди и в пятьдесят рожают и жизнь начинают с нуля, а она в тридцать пять себя в старухи записала! Вы, Наталья Евгеньевна, немного того, зажрались! Молодая ты еще и очень красивая. Ты теперь даже лучше, чем в молодости. Правда-правда, есть такая категория женщин, которая к тридцатнику только расцветать начинает. Это про тебя!..

Она ей верила и ждала. Ждала и верила. Только все проходило как-то мимо. На пикник поедут толпой, там все парами. Пригласят холостых, так либо ростом ей по плечу оказывается, либо идиот круглый.

– Тебе не угодишь, – обижались сослуживцы, решившие во что бы то ни стало устроить ее личную жизнь. – Смотри, Наталья, засидишься в девках!

Она отмахивалась и все чаще и подолгу стала просиживать по выходным перед зеркалом. То седой волосок обнаружит, то морщинку новую, то цвет лица ей безжизненным покажется.

А потом у них в прокуратуре появился Никита. Симпатичный такой, заводной и не заносчивый. Женский состав, не охваченный узами брака, мгновенно встрепенулся, а Наталья, как-то однажды внимательно оглядев его со спины и в профиль, со вздохом поняла: парень не ее романа. Слишком пригож для того, чтобы…

А он возьми и пристань к Светке: «Познакомь да познакомь. Сам, – говорит, – ни за что не осмелюсь, слишком горда и неприступна. Ее мужики боятся». А Светка ему: «Ты-то, – говорит, – не боишься». Он говорит: «Вроде нет, но первый шаг сделать все равно боязно». Вот и напросился с четой ее друзей к ней в гости встречать Новый год. И жгли глазами друг друга все то время, пока друзья не ушли. А потом все само собой получилось. Прямо как в кино про любовь. Закрыли за друзьями дверь, повернулись друг к другу и…

А потом раздался злополучный звонок. И что теперь будет, Наталья не знала и даже боялась себе представить. А Никита ей понравился.

– Ошибки быть не может? – пробубнила она в спину сердитому доктору, ведущему ее и всю группу к трупу. – Точно отравление ядом? Может, водки паленой господа объелись? А что? Сейчас такие мастера, любую марку подделать способны.

– Вы не можете себе представить, как я был бы рад за вас, случись такой исход, – язвительно отозвался доктор, не оборачиваясь. – Но увы! Разочарую вас! Самый настоящий яд, цианистый калий!