Первый шаг к пропасти

– Тогда это свои? Свои, получается?

– Не факт.

Сергей надолго задумался. Поймал пару подозрительных взглядов начальника службы безопасности. Подумал, что сам может запросто попасть под подозрение, и тут же лениво отмахнулся: пофиг.

– Машина могла попасть на территорию когда угодно. И переезжать от корпуса к корпусу. Надо просматривать записи со всех камер. А не только с нашего пункта охраны, – посоветовал он. – Въезд еще возможен со второго и третьего КПП. Записи те тоже нужны.

– Угу, сделаем.

Чудеса твои, господи! Начальник СБ Иван Дмитриевич принялся вносить заметки в свой ежедневник. И кивать согласно. Будто это Сергей Журенков тут всем распоряжался, а не он.

– Если уж и там она не засветилась, тогда… Тогда выходит, что она на территории с начала мая. Или с конца апреля. Хотя тоже исключено. Машин почти не было. Ее бы заметили.

– Да, – энергично закивал Иван Дмитриевич. – Основной наплыв клиентов с конца мая. Машин до этого мало. Если бы она курсировала от корпуса к корпусу, это непременно кого-то из охраны заинтересовало бы. Проверим… Проверим все записи с других КПП.

– А что с машиной?

– В смысле?

На мгновение прервав писанину под его диктовку, начальник СБ уставился на развалившегося на стуле Сергея. Кажется, вольность позы его покоробила. Но он смолчал.

– Что-то в ней обнаружено?

– Чиста! Чиста и не запятнана. Будто только что с конвейера.

– Отпечатков нет?

– Что? Каких отпечатков?

– Пальчики, Иван Дмитриевич. Пальчиков не обнаружено?

– Скажете тоже, Сергей! Не криминалистов же мне было вызывать по такому случаю. Меня тогда дирекция за одно место на пальму вывесит. Только тихо. Только своими силами. В машине чисто, в общем.

– А сама машина?

– Что сама машина?

– С ней что?

– А что с машиной не так? Чистая, новая, не покорябана, – ворчливо отозвался Иван Дмитриевич. – Одна беда – хозяин не найден. И только.

– Вот! – Сергей снова принялся пощипывать себя за бороду. – Ключевые слова – хозяин не найден. Потому что его искали здесь, на территории. А он может быть где угодно. Страна большая.

– Не пойму! – Иван Дмитриевич замотал головой, хватаясь за край стола. – К чему вы клоните?

– Машина может быть в угоне, Иван Дмитриевич.

– В угоне-е?! – прошипел тот, сильно затянув гласные. И незаметно перешел на «ты». – Что ты несешь, Сергей?! В каком угоне? Как она тут оказалась? Зачем?

– А чем не отстойник, Иван Дмитриевич? Она могла бы тут простоять до конца сезона, и может и простояла бы, не окажись я таким любопытным. Так что…

Он внезапно замолчал, поняв, что это совсем не его дело. Что ему не нужно во все это влезать. Не потому, что это могло быть опасно. А потому, что это могло его затянуть, как в омут. Снова затянуть. Как прежде.

– Так что? – уставил на него непонимающий взгляд Иван Дмитриевич.

– Так что надо пробивать машинку на предмет угона, товарищ начальник службы безопасности, – закончил со вздохом Сергей, поняв, что уже поздно отступать. Он уже вляпался.

Глава 4

Из кухни тянуло запахами. Он угадал жареные блины, подгоревший бекон и кофе. В принципе, его все устраивало. Все, кроме подгоревшего бекона. У него непременно случится изжога, если он съест хоть кусочек. Нельзя. А бекона хотелось. Он любил его на завтрак. До легкой прозрачности, до нежного хруста прожаренный. Залитый взбитыми яйцами, засыпанный мелко порубленной зеленью. Может, это было не очень полезно, зато очень вкусно. А потом блины – тонкие, почти кружевные, плавающие в растопленном сливочном масле, или в меде, или в сгущенном молоке. Не принципиально. И кофе. Много черного крепкого кофе. Непременно с сахаром.

Это был его любимый завтрак. Его супруга об этом знала и почти каждое утро готовила одно и то же. Редко подавала какую-нибудь кашу или творог. Он ел, конечно, не капризничал. И внимательно слушал ее наставления о правильном питании и здоровом образе жизни. Но…

Но все равно любил бекон и омлет на завтрак. И еще блины в масле. И много, много кофе.

Он любил жить не по правилам. Ему это нравилось. Его это заводило.

Он сбросил с себя тонкое, почти невесомое одеяло, скинул ноги на пол, резко встал. И сразу подошел к зеркалу.

– Неважно выглядишь, Андрюша, – пробормотал он едва слышно, рассматривая выпятившийся живот, мешки под глазами и мощные брыли, переходившие в двойной подбородок. – А ведь тебе-то всего сорок семь. Совсем распустился. Надо взять себя в руки.

Это была его обычная утренняя речёвка. С этого осуждения самого себя начинался его день. Проговаривалось все тихо, быстро, назидательно. Правда, без особого сожаления. Потому что он очень любил себя. Любил всяким: худым и толстым, молодым и стареющим, удачливым и не очень. Он, сколько помнил, всегда любил себя. И словно чувствуя его самовлюбленность, окружающие его люди тоже принимались его любить. Сильно, самозабвенно, совершенно не замечая его недостатков.

А они у него были, да. Так же, как и у многих прочих. Весь мир заселяли такие люди. Абсолютно чистых не было. Все человечество этим страдало, хотя и стремилось к совершенству.

Он не стремился. Он жил в ладу с самим собой, ладил со своими пороками и других примирял с этим. И был абсолютно счастлив.

Открыв дверцу шкафа, Андрей достал с полки чистые домашние штаны из тонкой клетчатой фланели, майку агрессивного красного цвета, оделся и пошел в кухню. На запах подгоревшего бекона, жарившихся блинчиков и кофе.

Лариса хлопотала у плиты, переделывая омлет с беконом. Первая порция, видимо, ушла в мусорное ведро.

– Привет, – тихо произнес Андрей, замирая у двери в кухню. – Как дела?

– Привет. – Спина жены дернулась, она медленно повернулась, по губам скользнула неуверенная виноватая улыбка. – Прости, у меня еще не готово. Подгорело. Переделываю.

– Ерунда. Не страшно. Подожду.

Он обошел обеденный стол, добрался до жены, обхватил ее плечи и уткнулся губами в ее шею.

– Ум-м, как ты пахнешь, Ларочка! – прошептал Андрей, цепляя губами ее тонкую нежную кожу.

– Чем? Блинами? – грустно пошутила она.

– Почему блинами?

– Тогда чем? Подгоревшим салом?

Лариса не повернулась, как бывало. Не прислонилась щекой к его щеке. Не начала шептать ему всякие безобразные нежности. Он к этому привык. Ему это нравилось. Нравилось, когда она мурлычет, целует его. Нравилось с этого начинать день.