Пленная птица счастья

Заботин проследил за этим скачущим взглядом. Он мог поклясться, что знает, о чем думает его босс и приятель.

Там, за окнами, намечалась весна. Снега почти не осталось. Ветки деревьев поменяли цвет. Сухой, скучно-серый потемнел, заблестел под солнцем. Почки набухли. Вот-вот, неделя-другая – и проклюнется зелень. Весенние ливни вымоют город до блеска.

– Самое славное время года, – задумчиво проронил Ростислав и остановился у среднего окна. – Как думаешь, Игореша, а со мной бы она полетела в Америку?

Так он и думал! Шеф снова вспоминал Стеллу. Он всегда вспоминает ее ранней весной. Все у них началось именно в такую пору – среди оживающих деревьев, на фоне настырно рвущейся молодой травы, в облаке горько-сладкого дыма от костра, в котором горел прошлогодний сорняк с ее участка. Тогда-то Ростислав ее и увидел. Молодую, гибкую, сильную, с растрепавшимися на ветру волосами, с граблями в руках. Увидел, поздоровался, услышал звук ее голоса – и пропал. Навсегда пропал, как он потом уверял Заботина. Влюбился крепко, но из семьи не ушел. Не сумел, как сам говорил. Не смог бросить постаревшую верную жену, любимую дочку, дом, устоявшуюся жизнь.

Не захотел, понял потом Заботин. Не хотел наблюдать, как Стелла с годами начнет превращаться в такую же старую верную жену. Не захотел новых детей. Не захотел строить со Стеллой ту самую жизнь, к которой привык.

Стелла была умной девушкой, поняла все быстро. И бросила Ростика. Укатила с бывшим ухажером в Америку. Посчитала его более перспективным.

– Что молчишь, Игореша? Со мной бы она полетела в Америку?

– Нет, – буркнул он и встал.

– Почему это нет? – оскорбился вдруг Ростик.

– Потому что ты сам бы туда не полетел. Ни с ней, ни без нее.

– Почему же?

– Потому что тебе делать там нечего. У тебя здесь дел невпроворот. Поехали, поехали, друг, не тормози. Мне еще кое-что по дороге надо тебе сказать.

Ростик смотрел на него рассеянно. Когда он вспоминал Стеллу, в груди с левой стороны начинало ныть и покалывать. И накатывала такая тоска, что хотелось заползти куда-нибудь в дальний угол с бутылкой, надраться до слюней и с наслаждением повыть. Громко и долго.

Но Заботин прав. В Америку он бы ни с ней, ни без нее не полетел. Здесь дел невпроворот.

– Ладно, едем.

Он вытащил из встроенного шкафа легкий кожаный пиджак, накинул. Снял с крючка портфель, в котором не было ничего, кроме документов на машину и ключей от нее. Таскал скорее для имиджа, чем для дела. Для дела у него имеется Игорек.

Вышли на улицу, минут пять постояли на солнышке, наслаждаясь долгожданным теплом. И не сговариваясь, в ногу двинулись к машине Ростислава. Раз взял портфель, значит, поведет сам. Это по умолчанию.

– Так о чем ты хотел сказать, Игореша? – нарушил молчание Ростислав, когда до назначенного места оставалось километра три, не больше.

– Есть одна зацепка. Скорее даже не зацепка, а так, намек.

– Давай.

– Есть информация, что у нашего Зайцева может быть внебрачный ребенок. Дочь.

– Может быть не значит, что есть, – фыркнул Ростислав и остановился у заправочной станции. В кафе на заправке Игорь должен был его дожидаться.

– Согласен. Но все же вероятность существует, поэтому можешь блефовать. И следи за реакцией.

– А если он непробиваемый в плане чувств?

– Заодно и узнаешь. – Игорь выбрался на улицу, мечтательно сощурился на солнце. – Красота.

– Не разомлей тут, Игореша, – с легкой завистью кинул Ростислав. Вести переговоры без Игоря он очень не любил. – Помни, что я там, на передовой. Совершенно один.

– Помню. Всегда о тебе помню. – Друг скрестил пальцы. – Удачи, брат!

Глава 3

– Что же ты за человек такой, а? Инка, что же ты за человек, спрашиваю? В кого уродилась?

Забрасывая ее вопросами, отец так сильно вытаращил глаза, что в какой-то момент ей даже показалось, что они у него сейчас лопнут. Взорвутся, как крохотные воздушные шарики, брызнут на нее голубой слизью. А дальше он пойдет со своим ремнем уже вслепую. Станет спотыкаться о мебель, орать. И ни за что не найдет ее в этом двухэтажном доме, как ни будет стараться.

Но глаза остались на месте. Без особого труда он поймал ее за руку. Швырнул на диван и принялся наносить удары – один за другим, один за другим. И все приговаривал:

– Я выбью из тебя эту дурь! Выбью, сука ты ненормальная! Что удумала: животных мучить! Идиотка! Да еще на телефон снимать, дура! Да еще в интернет выкладывать! Знаешь, скольких сил и средств мне стоило замять скандал? Знаешь, сука?

Инна не знала, но по силе отцовского гнева догадывалась, что немало. Он неделю не выпускал ее из дома и все время с кем-то созванивался. Говорил противным заискивающим голосом – унижался. А унижаться отец не любил. Он любил унижать. Это у него получалось азартно, легко, виртуозно.

За это Инна его ненавидела.

Еще ненавидела за то, что он заделал матери четверых детей. Превратил ее в домохозяйку, наплевал на ее блестящие карьерные перспективы. Перестал видеть в ней подающего надежды юриста и просто красивую женщину. Превратил в бабу, которая к сорока годам расползлась до того, что не влезала в кожаное кресло в гостиной.

Что еще?

Еще Инна ненавидела его за старших братьев, которых он воспитал себе под стать. И еще за младшую сестру ненавидела, которую отец любил больше, чем ее.

Что еще?

Очень хотелось, чтобы однажды он все-таки не вернулся из рейса. Сгинул к чертям собачьим где-нибудь на просторах необъятной родины. Они все обрели бы наконец свободу. И еще деньги, а их у этого скряги водилось немало. А после того, как они поделили бы наследство, Инна наконец убралась бы из этого дома, который тоже ненавидела.

– Вот что ты за человек, дочь? – Он выдохся наконец, отшвырнул ремень и отошел от дивана. – Я ее луплю, а она не пикнет. И с детства ты такая упертая. Тебе же больно. Больно? Больно, я спрашиваю?

Инна пискнула, когда его толстые пальцы схватили ее за ухо и приподняли с дивана.

– Больно? – Толстые губы отца сложились в довольную ухмылку. – Вижу, проняло, сучка малахольная. – Это хорошо. А теперь садись и слушай.

Инна послушно уселась на самый край диванной подушки, чтобы не задеть то место, куда ремень попал трижды. Конечно, ей было больно, просто признаваться не хотелось. Чтобы не доставлять удовольствие этому толстому уроду. Чтобы не унизить себя слезами. Она привыкла сдерживаться, привыкла терпеть.

– В общем, так, дочка. – Отец сел в кресло напротив, с трудом закинул одну толстую ногу на другую. – Я тут подумал, с братьями твоими посоветовался и решил, что после школы ты идешь работать в мою компанию.

– А как же институт? – Она посмотрела на него исподлобья. – Ты же бабки вложил в подготовительные курсы.

– На заочном отделении станешь учиться. – Мощная ладонь отца шлепнула по кожаному подлокотнику кресла. – Нечего зад просиживать на лекциях, толку никакого. Да и не станешь ты там сидеть. Снова начнешь прогуливать, я тебя знаю. А будешь мне в бизнесе помогать – я тебе копеечку стану платить. И, может, даже разрешу съехать на съемное жилье.

– Правда? – Инна боялась поверить.

Избавиться от семейства, сбежать за тридевять земель было ее главной мечтой.

– Я сказал: может быть. – Отец назидательно поднял указательный палец. – Если я увижу, что ты поумнела. Что наконец избавилась от пагубной страсти к насилию над животными. Что научилась считать копейку и, главное, научилась ее зарабатывать, тогда…

– Ты еще мешок гороха с фасолью перемешай и заставь перебрать, – фыркнула она. – Как Золушку.