Рыжая-бесстыжая

Рано потеряв родителей – они погибли в автокатастрофе, – Настя не жила в мире иллюзий и знала, что все люди смертны. От визита к визиту она отмечала, как стареет ее тетушка. Как, украденные временем, тают ее силы. Мысленно она не раз прокручивала ситуацию ее кончины, отодвигая этот рубеж до необозримых временных далей. Ей виделась тетушка на смертном одре лет, скажем, через двадцать. Истлевшая старушка, к тому времени отметившая свое девяностопятилетие. Ее маленькая ручка в Настиной ладони и масса напутственных речей, не внять которым она не смогла бы. Но чтобы вот так… Чтобы быть подобранной на улице как последняя бродяжка…

Нет, это был слишком жестокий удар судьбы. Жестокий и несправедливый. Осознать это Настене удалось лишь на четвертые сутки. Повинуясь указаниям начальника местной жилищной конторы, она пробегала четыре дня, собирая документы и подписи по различным ведомственным организациям. Где-то к ней относились с сочувствием, где-то с равнодушием. Некоторые выказывали прямо-таки откровенную враждебность. Но она, подстегиваемая дефицитом времени, проявляла завидное упорство, снова и снова стучалась в труднодоступные чиновничьи двери.

В конце четвертого дня беготни она все же переступила порог теткиной квартиры с переписанным на ее имя ордером.

– Не оформи она вовремя документы, не видать бы вам этой хаты еще полгода, – констатировала вальяжная блондинка в регистрационной палате. – Молодец бабуська, все предусмотрела…

Не могла бабуська предусмотреть лишь одного – как будет тяжко без нее Настене. Щелкнув замком входной двери, девушка прошлась по опустевшим комнатам и с невероятной болью в сердце поняла, что уехать отсюда уже не сможет. Что-то незримое тянулось к ней из всех углов, заставляя прикасаться к каждой вещи, казалось, еще хранившей тепло рук ее тетки. Это эфемерное, но все же почти осязаемое ощущение присутствия рядом родной души будило в ней доселе дремавшее чувство вины…

– Я останусь, – прошептала она, останавливаясь в теткиной спальне у портрета супругов в изголовье кровати. – Ты всегда этого хотела. Я сделаю это – я останусь…

Переезд не занял много времени. Из личных вещей у Насти был лишь великодушно подаренный комендантом студенческого общежития письменный стол, полировка с которого облезла еще в прошлом десятилетии. Пара таких же «свеженьких» стульев да скрипучая, обвисшая раскладушка, доставаемая из темного угла их с Нинкой каморки в случае приезда гостей.

Все это «добро» подруги решили снести на помойку.

– У тебя начинается новая жизнь, – поучительно вещала Нинка с неприкрытым чувством зависти. – Так что начинай ее по-человечески. И не тащи ты, бога ради, эту рухлядь с собой…

Рухлядь была благополучно погребена на свалке. Перевод из местной школы в одну из городских десятилеток осуществился без лишних заморочек. И в канун декабря Настя ступила на порог теткиной квартиры с твердым намерением жить там и постараться быть как можно счастливее. Именно этого всегда хотела для нее покойная тетушка. И именно это всегда обещала ей Настя, совершенно искренне веря в то, что сдержит это обещание и не обманет тетушкиных надежд.

Но, как показало время, в борьбе за блаженное существование под солнцем одного желания не всегда достаточно. Нужно кое-что еще. Нужно нечто такое, о чем ни в одной справочной и рекомендательной литературе не упоминается. Вот и приходится людям бродить в потемках, натыкаясь на острые углы судьбоносных катаклизмов и расшибая в кровь лицо в поисках этой неведомой, а возможно, и несуществующей формулы счастья. И ведь как бывает в девяти случаях из двенадцати: поймает некто удачу за хвост, обрадуется, тут же постарается вцепиться покрепче, а потом… А потом приглядится при ярком-то свете попристальнее и ошалеет от непереносимости открытия: счастье-то, оказывается, промчалось мимо, а то, что поймано, не имеет к счастью никакого отношения.

Злую шутку с Настиным желанием быть счастливой сыграла все та же фатальная закономерность «ненавязчивых» знакомств.

За три дня до Нового года, то бишь двадцать девятого декабря, Настена спешила ко второму уроку на новое место работы…

Коллектив ее принял хорошо, благо состоял он почти из одних женщин. Ревновать было совершенно не к кому, поскольку шестидесятилетний физик и трижды в отставке майор – преподаватель ОБЖ – ничьей благосклонностью и вниманием не пользовались. Дети Настену мгновенно полюбили, тут же окрестив ее именем голливудской звезды – Кидман. Коллеги, прослышав об этом, мнение их разделили.

Заявив громогласно на одной из перемен, что она в действительности копия прославленной Николь, обэжист склонил плешивую голову к ее ручке и проникновенно прошелестел, пару раз лязгнув зубным протезом:

– Сколько живу, такого поразительного сходства не видел…

Только-только она хотела ввернуть что-нибудь язвительное по поводу его действительной осведомленности о внешности звездной Кидман, как он ошарашил ее заявлением:

– Даже отсутствие веснушек на вашем личике не уменьшает этого сходства. А грудь… гм-м, простите, у вас куда лучше. К тому же в отличие от ее, думаю, она натуральная…

Кто-то зааплодировал, кто-то захохотал, но тут прозвенел звонок, и все расползлись по классам. С того дня все именовали ее этой венценосной фамилией и никак иначе. Она, недоуменно таращась несколько вечеров кряду в зеркало, быстро смирилась с тем, что она – Кидман. Все же это лучше, чем ходить в Спицах или Пробирках, а уж о Спирохете и говорить нечего…

Итак, солнечным морозным утром двадцать девятого декабря, нацепив на голову ярко-алый берет (увиденный, кстати, на прославленном голливудском прообразе в одном из журналов), Настя спешила в школу. Автобусы по городу не ходили. Местные власти объясняли это исчерпавшим себя то ли годовым, то ли квартальным лимитом горючего. Насте же всерьез казалось, что такое могло произойти только в связи с намечающимся концом света, потому как прийти в голову подобное в сорокаградусный мороз могло только ярому оппоненту всевышнего.

Желая срезать часть пути, она вошла в переполненный снующими людьми универсальный магазин. Площадей тот имел немерено и вставал на пути бредущих к школе путников непреодолимой преградой из бетона и стекла. Настя же в последнее посещение сей славной торговой точки обнаружила в ее самом дальнем углу, под лестницей первого этажа, малюсенькую неприметную дверку, которая выводила прямо на противоположную сторону торгового гиганта. А там, стоит лишь миновать тридцать метров парковой аллеи, и вот она – родная средняя школа номер сорок – смотрит на тебя разрисованными гуашью окнами.

Без помех преодолев переход от парадного до черного хода, Настя почти вприпрыжку двинулась к школе, не преминув мимоходом толкнуть еле ползущего по глубокому снегу аллеи пожилого дядьку.

– Простите, – скороговоркой лопотнула она, на ходу поправляя все время сползающий беретик.

– Постойте-ка! – грозным рыком главнокомандующего непонятно какого рода войск попытался остановить ее мужчина.

Настя на ходу обернулась и попыталась улыбнуться стянутыми от мороза губами.

– Простите, – снова пробормотала она.

– А если бы я упал сейчас?! А если бы ногу сломал в канун такого праздника?! – не унимался между тем дядька. – Вы считаете, что ваше дежурное «извините» способно изменить ситуацию?!

Сразу стало ясно, что мужик был еще тем хрычом. Спорить с такими бесполезно. Попытаться что-то доказать – тем паче. Поэтому, сочтя за лучшее уйти молча, Настена отвернулась и пошла вперед.

– Хамка!!! – не своим голосом заорал ей во след дядька. – Нахалка!!! Напускают на свет идиоток доморощенных!!!

Ну кто выдержит подобное?! Да никто! Будь он хоть трижды интеллигент! Имей он хоть в семи коленах родство с каким-нибудь великомучеником! Настя не была исключением, поэтому, взметнув бровями, повернулась к недовольному субъекту и отчеканила:

– Сам такой! – Потом подумала немного и чуть тише добавила: – Дурак…

Она убежала и почти тут же забыла о неприятном инциденте. Но ближе к концу занятий вспомнила. Весь преподавательский состав пригласили в актовый зал и представили нового заведующего учебной частью. Стоит ли удивляться тому, что им оказался именно тот самый скандальный дядька с заснеженной аллеи. Он тотчас узнал Настю, и по торжествующему блеску его мутных глаз она поняла, что хорошей жизни ей отныне не видать.

Подтверждением ее догадки стали зимние каникулы, в течение которых ей не удалось ни отдохнуть, ни выспаться как следует. Николай Васильевич, так звали нового заведующего учебной частью, обзавелся домашними телефонами и адресами всего преподавательского состава и с поразительным упорством названивал ей ежедневно ровно в половине седьмого утра в течение всех двух недель каникул.

– Доброе утро, – каркал он обычно в трубку и принимался излагать пожелания на день грядущий.

– Хорошо, хорошо… Ага, сделаю… – согласно бубнила Настя в трубку, изо всех сил борясь с желанием послать въедливого мужика куда подальше. – Через час буду на работе…

И вот в то время, когда ее коллеги еще сладко сопели в свои подушки и досматривали последние рождественские сны, она тащилась через весь город в пустующую школу, чтобы в холодном гулком фойе ожидать прибытия противного шефа. Следует отметить, что тот особенно не спешил и появлялся часам к девяти, а то и попозже. Как могла, Настена мирилась с таким положением вещей.

Но к концу весенних каникул нервы ее сдали, и она, холодея душой от предчувствия возможных последствий, выдохнула еле слышно в трубку:

– Николай Васильевич, я не приду…

– Что?!

– Я хочу спать! – Она швырнула трубку на рычаг и несколько минут стояла в полнейшем оцепенении.

Каким мог быть результат, она приблизительно догадывалась, и он не заставил себя долго ждать. Прибыв на следующий день на занятия, девушка тут же получила приглашение зайти в кабинет НикВаса (так ребятня с первых дней окрестила противного завуча, причем ударение с первого слога потихоньку сползло на второй, что придало прозвищу еще большую звуковую выразительность и привело в восторг их учительницу)…

– Пишите заявление на расчет! – С самым счастливым видом завуч пододвинул ей лист бумаги и авторучку.

– С какой стати? – совершенно спокойно поинтересовалась Настя и, не дав ему опомниться, пояснила: – Вчера было воскресенье, то бишь мой законный выходной. То, что я не вняла вашей «просьбе» и не явилась вкрутить лампочку в женском туалете первого этажа, вы не можете вменить мне в вину…

– Минуточку!!! – задохнулся от такой вопиющей наглости Николай Васильевич. – Вы не подчинились указаниям должностного лица! Я уже подготовил приказ о вашем наказании…

– Мотив?! – также повысила голос Настя. – То, что я имела несчастье столкнуться с вами на заснеженной аллее?! Или, быть может, кризис возраста?! Не у меня, разумеется…

– Во-о-он, – простонал завуч и осел в кресло. – Во-о-о-он…

Настя вышла из его кабинета, гордо подняв голову, но уже в следующий час спеси в ней поубавилось. Начальственная дама из районо, с которой ей довелось встретиться в директорском кабинете, разве только что не обматерила молодую преподавательницу. Витиеватости ее слога могла, пожалуй, позавидовать портовая братия, а Настя с ее дипломом учителя русского языка и литературы лишь молча открывала и закрывала рот, пытаясь уследить за синхронным переводом сказанного в исполнении их директрисы.

В итоге Настю временно отстранили от уроков. Целую неделю она упорно ходила на работу и просиживала с восьми утра до трех пополудни в учительской. Потом ей надоели сочувственные взгляды коллег, она засела дома, а через неделю неожиданно позвонила Нинка Калачева.

– Иди сама в районо и попытайся во всем разобраться! – твердым голосом наставила ее подруга. – Может, эта тетка – его родственница. Может, жена или любовница… Давай, давай, иди и не теряй времени, а то тебя еще чего доброго за прогул уволят…

Нет, все-таки от своих поросят, коров, овец и прочих домашних тварей Нинка чего-то да поднабралась. Красноречивая тетка из районо действительно оказалась родной сестрой НикВаса. И сообщила ей об этом не кто-нибудь, а ее давняя попутчица (к слову сказать, сама весьма поднаторевшая в матерной фразеологии).