Большие проблемы маленькой блондинки

От звука поворачиваемого в замке ключа Жанна едва устояла на высоченных каблуках.

Явился, называется! И это когда?! Когда детей пора в школу поднимать. Да еще… Да еще, кажется, в хлам пьяный!

– О-о-о, супруга! Привет… Прекрасно выглядишь. Ты куда-то собралась или только вернулась? – Евгений с трудом переступил порог собственной квартиры и, забыв вытащить ключ из замка, принялся пинать дверь ногами, пытаясь ее закрыть. – Чертова дверь! Жанка, закрой, а! Будь человеком.

Она-то всегда старалась быть человеком. Всегда, в отличие от него. И понимающим, и добрым, и всепрощающим. А что взамен? Взамен блудливая паскудная рожа, да к тому же пьяная.

Жанна вытащила ключ из замка, заперла дверь и, не снимая босоножек, поволокла Евгения в спальню. Там она с силой швырнула мужа на еще не убранную кровать, закрыла плотнее дверь и с брезгливостью зашипела:

– Что ты себе позволяешь, гад такой, а?! Ты мог бы хотя бы сегодня детей проводить на линейку?! Чего тебе стоило прийти пораньше?! Неужели так трудно?! Ты мог?..

– Мог, – пьяно отозвался Женя, вальяжно развалившись на их супружеском ложе и поглядывая на жену из-под полуопущенных припухших век. – Мог! Но не пришел! Я скотина, знаю! Гад, скотина, ублюдок, гнида… Как меня еще можно назвать, дорогая? Твой словарный запас, видимо, за минувшую ночь очень сильно истощился, поскольку я четырежды принимался икать до судорог! Не иначе ты меня тут костерила!

И он принялся дурашливо изображать, как икает. Изображал, а сам раздевался. Сначала стянул с себя пиджак. Дорогой, между прочим. Результат ее трехдневных бдений у одного из городских бутиков в ожидании сезонных скидок. Потом рубашку, которая наверняка, как всегда, пропахла чужими духами. Следом брюки, носки… трусы.

– Ты чокнулся, да?! Лезь немедленно под одеяло, ну!!!

Жанна в панике прижала дверь своей спиной, на случай, если детям вдруг заблагорассудится к ним вбежать. Обычно они этого не делали, когда знали, что отец дома, но они же не знали, что он вернулся. А шпингалет вторую неделю болтался на одном гвозде: починить-то некому.

– А я, может, не хочу под одеяло. – Женя лег поверх одеяла. – Я, может, жену свою хочу! Имею я право желать свою жену, а, Жанка? Имею! Ты же не можешь меня лишить права трахнуть тебя? Не можешь! Иди сюда, иди. Глянь, какая ты у меня конфетка, залюбуешься просто. И где мои глаза? И чего я дома не ночую, не знаешь? А я тебе скажу, Жанка! Скажу, а ты поверь…

Все! Слушать дальше она не могла, потому как дальше начинались сплошное вранье, цинизм, а иногда и оскорбления в ее адрес. То она холодная, то надменная, то уставшая, то невеселая, а ему теплых и счастливых подавай. Он же не виноват.

– Женя, я иду будить детей. Влезь, пожалуйста, под одеяло, – попросила она тихо-мирно, не забывая ни минуты о том, что уже успела накраситься и реветь после этого как-то неумно. Поправляй после этого макияж не поправляй, Сушилина все равно заметит следы слез. – Ты поспи, а я пойду.

– Куда? – остановил ее повелительный окрик мужа. Под одеяло Женя все же влез и даже укутался почти по самые глаза.

– Отвезу детей в школу. Потом вернусь, – поспешила она добавить. – А ты поспи.

– Ладно, Жанна… Ты прости меня. – Вот это было полнейшей неожиданностью. А муж продолжил удивлять Жанну: – Я скот, я это и сам осознаю. Как покатилось все по дурацким накатанным рельсам, так… Короче, стоп-кран некому было сорвать. Ты же у меня терпимая! Другая давно бы уже по роже надавала.

– Я не умею, – прервала она, изо всех сил борясь со слезами. Уж лучше бы орал или оскорблял, чем каялся. – Я не умею скандалить и драться, Жень, ты же знаешь.

– Знаю, – пробормотал он и неожиданно глянул на нее такими страшными глазами, что она снова едва на ногах устояла. – Прости меня, жена! Прости и возвращайся поскорее. Мне нужно с тобой очень серьезно поговорить.

Не захочешь, перепугаешься. Если бы не линейка, если бы не последний день занятий в школе, осталась бы прямо тут же, и разделась бы, и под одеяло к нему влезла бы, и…

Но нельзя. Если еще и она детей сегодня кинет, то совсем плохо будет. Ее присутствие хоть немного, да сгладит отсутствие ума и порядочности у их папаши. Заодно попотчует мальчишек хорошей новостью: отец все же вернулся. Рано утром, так это ничего. Можно сказать, что он был на очередном вызове.

– Хорошо, Женя. Я приду очень скоро, – пообещала она, выходя из спальни.

Он снова остановил:

– Жан, ты мне скажи, прежде чем уйдешь. – Женька вдруг замялся, спрятал взгляд, даже спиной к ней повернулся, чтобы не видеть ее, что ли. – Почему ты меня не бросила, а? Десять лет почти со мной маешься, а не ушла. Почему?

Оп-па! Вот вопросец так вопросец. Не зря, не зря это тихое, пасмурное утро изначально показалось ей отвратительным. Пару сюрпризов – в образе вдрызг пьяного мужа, вернувшегося утром, и его сволочных вопросов – оно уже успело преподнести. Что дальше будет?

Почему она его не бросила? Почему, в самом деле?! Она же могла, сотню, тысячу раз могла уйти от мужа.

Родители, еще когда живы были, купили ей квартиру в самом центре. Ей и мальчишкам. Закатили дорогущий ремонт. Обставили мебелью. Не ушла…

Потом, после внезапной смерти родителей, на Жанну и вовсе свалилось громадное наследство. Что с ним делать? Она и по сей день не знает. Дом в пригороде – шикарный, просторный. Еще одна квартира в центре, по соседству с той, которую они купили для нее. Несколько солидных счетов в банке. Могла бы, ох как могла бы жить так, как ей хочется: не ожидая, не выплакивая, не проклиная. Снова не ушла…

Когда Женька окончательно распоясался и почти перестал бывать дома. Когда практически перестал притрагиваться к ней, целовать, спать с ней. Снова не ушла…

Почему?!

Она тысячу раз задавала себе этот вопрос. И ни разу на него не смогла ответить.

– Хочешь сказать, что любишь меня? – Женька снова выполз из-под одеяла. – Меня, такого гадкого, порочного, необязательного? Хочешь сказать, что любишь?!

Нет, она его не любила. В последнее время ничего, кроме пустоты, изредка тревожимой ненавистью, в ее душе не было.

– Хочешь скажу, почему ты со мной до сих пор?

– Скажи. – Ей и в самом деле стало интересно, что он сам думает по этому поводу.

Он медленно приблизился к ней. Прижался голым телом, таким потным и пыльным, к ее новому платью и, глядя с алчной злобой, прошептал:

– Потому что ты задумала стереть меня, малышка! Стереть, как файлы, которые ты рожаешь от безделья по десятку за день и от которых потом с такой же интенсивностью избавляешься. Ты меня ненавидишь, Жанка! Я это понял сегодня ночью, только сегодня!

Глава 2

Он вдруг позвонил ей этим же днем, начавшимся так отвратительно, и пригласил пообедать где-нибудь вместе.

Жанна даже не сразу сообразила, кто звонит, почему звонит, для чего куда-то зовет. В тот момент ей казалось, что все вокруг стремительно и с оглушительным треском рушится. Она часа два непо-движно просидела, после того как вернулась со школьной линейки и поговорила с Женькой. Просидела, тупо уставившись в одну точку перед собой и почти ничего не соображая.

Женька перед этим носился по квартире, хватал какие-то вещи, комкал их неумело, распихивая по каким-то сумкам. Орал… Он все время орал на нее и обвинял в чем-то страшном. Жанна ничего не понимала. Ее мозг отказывался воспринимать ту ахинею, которую нес муж. И, соответственно, противостоять этому бреду было невозможно.

– Тебе даже в свое оправдание сказать нечего! – Он приблизился к ней так стремительно, что она невольно отшатнулась. – Вот видишь! Видишь, как ты от меня шарахаешься! Это еще один признак! Признак того, что ты меня ненавидишь и мстишь, мстишь, мстишь! Ты же мне одним своим присутствием в моей жизни мстишь! Нет, ну почему ты от меня не ушла?! Тебе же было куда, Жанна!!!

Вот теперь-то она, конечно, об этом страшно жалела.

Нужно было уйти. Нужно было уйти, еще когда только Витяня родился. Тогда, когда Женька только-только начинал стервенеть. Это потом его ночные отлучки уже стали нормой. Это потом он уже не спешил оправдываться и извиняться. Поначалу ведь такого не было. Поначалу он тихонько крался по прихожей, бесшумно отворив входную дверь. Шастал на цыпочках из прихожей в кухню и хватал давно остывший ужин прямо из кастрюль и оглядывался испуганно на дверной проем: не стоит ли она там в ночной сорочке укоризненным изваянием.

Вот тогда и нужно было уходить. Глядишь, опомнился бы. Понял, что потерял, задумался и…

– Женя. – Она вдруг обрела дар речи. – Ответь мне, пожалуйста… Только правду, раз уж все так… Ты… Ты ведь не любил меня никогда, так? Ты женился на мне только из-за того, что я была единственной дочерью состоятельных родителей, так?

Ох что тут началось! Ох как он принялся сквернословить! И в ее адрес, и в адрес ее покойных родителей, и даже нетронутому их наследству досталось, которое Женька, как оказалось, в гробу видел и в белых тапочках.

Но вот что странно. Он не сказал, что не любил ее. Не сказал! Может, все же любил, а? Может, не все так плохо? Может, те годы, что казались ей счастливыми, и в самом деле были такими? Ведь говорил же о любви, говорил, и не раз. И на руках носил по лестнице с первого этажа на шестой, где тогда жила она вместе с родителями. И цветы были, и угар от хмельных ночей под открытым небом. Они тогда…

Да, тогда у них и получился старший Антоша. Никто ни о чем не думал: ни о мерах предосторожности, ни о последствиях. Антоша этими самыми последствиями и стал. Они были рады. И Женька своей радости не скрывал. Все девять месяцев прикладывал ухо к ее растущему животу и слушал с умилением, как брыкается ножкой его еще не родившийся сынок.

Разве можно такое сыграть? Нет…

Она бы точно не смогла.