Зима была холодной

– Вы – чудо! – с жаром воскликнула Алексис, двумя руками пожимая его ладонь. Колум мягко улыбнулся, глядя на неё сверху вниз.

– Это вы – чудо, Алексис, – улыбнулся он. – Колорадо-Спрингс повезло со своей учительницей.

– Господи! – спохватилась та, – а когда же начнутся занятия?!

– Как только вы обустроитесь, – заверил Колум. – В воскресенье, после службы, мы устраиваем пикники на поляне перед церковью. Там вы познакомитесь и с родителями, и с детьми. А после подумаем о том, когда приступать к обучению.

Алексис вдруг поняла, что до сих пор держит его ладонь. Смущённо отпрянула и разгладила юбку, не зная, куда деть руки. Колум, заметив её смятение, слабо улыбнулся и отошёл к столу, подбирая мешок.

– Если вам пока больше ничего не нужно… – начал он, но Алексис его перебила.

– Вы и так мне уже очень помогли! – заверила она. – За меня не волнуйтесь! Но… Вы же приедете завтра?

– Завтра к вам приедут Каннинги, ваши соседи. Они согласились помочь. Уверен, вы с ними подружитесь. А мне надо объехать дальние фермы, там давно ждут священника.

Алексис вышла на порог проводить отца МакРайана. Он сбежал по ступенькам вниз и ещё раз тепло улыбнулся, держа в руках шляпу.

– До встречи!

Щёлкнули вожжи, повозка медленно покатилась по дороге и вскоре исчезла за поворотом. Алексис вздохнула и облокотилась на перила, положив подбородок на подставленные ладони. Впереди, насколько хватало глаз, тянулся невысокий лиственный пролесок. А над ним поднималась вездесущая гора Пайкс-Пик. Вершина без снежной шапки подпирала ярко-синее небо. Вокруг было тихо, только звенели насекомые да пели птицы. Глубоко вздохнув, Алексис развернулась и вошла в дом.

Воздух здесь стал свежее, но всё равно вездесущий запах сырости щекотал ноздри. Остановившись на пороге, Алексис огляделась, раздумывая, с чего лучше начать. Подошла к кровати, осторожно потрогала матрас, туго набитый соломой. Стоило вытащить его на улицу проветриться, что она и сделала, с трудом перекинув его через перила. Туда же отправились и подушка с покрывалом. Веник обнаружился за камином, рядом с совком, кочергой и щипцами. В ведре зашумела вода.

Когда солнце скрылось за горой, Алексис наконец села и устало вздохнула, вытирая лоб. Домик не преобразился до неузнаваемости, но определённо стал чище. На плите закипало второе ведро – обмыться. Купаться в темноте, да ещё перед стеной леса, Алексис не хотела. Лучше уж сделать это поутру, а потом постирать одежду, простыню и наволочку, которые она сняла с кровати. Пользоваться чужим постельным бельём не хотелось. Да и у неё были свои простыни, приданое из прошлой жизни. Жаль, не удалось забрать всё. Ей бы очень пригодились сейчас пуховые подушки и перины, хлопковые расшитые скатерти и салфетки, а так же серебро, фарфор, хрусталь… Алексис усмехнулась, обрывая сама себя. Да, на этом столе белоснежная скатерть, вышитая магнолиями, смотрелась бы как нельзя кстати! И хозяйка дома в пыльном дорожном платье, с грязными, слипшимися волосами.

Покосившись на сундуки, Алексис пожевала губу – соблазн наполнить домик предметами из прошлого был так велик! Конечно, она оставила неизмеримо много, но те крохи, что удалось спасти, были самыми дорогими. Нет, она не станет заниматься этим сейчас, когда живот урчит от голода, а глаза слипаются от усталости. Сняв с плиты ведро, Алексис достала кастрюльку с жарким и принялась переливать воду для мытья в небольшой медный таз. От предвкушения зачесалась кожа, словно только и ждала момента, когда можно будет избавиться от одежды. Пуговки под горлом сами прыгнули в руки, и пальцы быстро заскользили по петлям. Платье соскользнуло к ногам, следом полетели нижние юбки. Оставшись в одной сорочке, Алексис оглянулась на окна, потом, нервно вздрогнув, закрыла ставни. И, наконец, разделась окончательно, становясь ногами в лохань. Завтра будет ванна, а сейчас бы просто смыть с себя пыль и пот последних дней, растирая небольшой кусочек мыла в руках. Хотелось отмыть и голову, но для этого пришлось бы снова греть воду, а за окнами уже стемнело. Представив, что придётся идти через двор, Алексис отказалась от этой затеи. Прошлёпав мокрыми ногами по полу, ёжась от холода, она подошла к сундукам и раскрыла первый, ныряя в стопку аккуратно сложенной одежды и доставая оттуда длинную, до пят, ночную рубашку из тонкого мягкого хлопка цвета слоновой кости. Она завязывалась под горлом на шёлковый шнурок, а на груди были вышиты шелковыми лентами нежно-розовые цветы. Накинув на плечи шаль, Алексис сдвинула лохань в сторону и быстро накрыла себе на стол.

Только когда посуда заняла своё место в мойке, а кофе – в кружке, Алексис наконец смогла выдохнуть и расслабиться. На долину опустилась ночь. Робко, будто настраивая инструменты, запели сверчки; сквозь неплотно прикрытый ставень проник луч встававшей над лесом луны, и тут же померк, встречаясь со светом лампы. Дома сейчас бы кричали ночные птицы и шуршал испанский мох. А ещё из кухни доносилось бы ворчание экономки, и на заднем дворе тихо пели бы рабы, подыгрывая себе на джембе*. Сама же Алексис уже лежала бы на пушистой перине и смотрела, как Джон снимает с себя домашний халат и тушит одну за другой свечи…

Она скучала по нему. Отчаянно скучала по ласковой улыбке и тихому голосу, по долгим разговорам вечерами. Иногда Алексис просыпалась среди ночи и спросонья искала его, чтобы обнять и прижаться носом к ямочке между лопаток. Но руки обнимали пустоту, и тогда хотелось кричать, кричать во весь голос. Она не умела быть одна. Не привыкла.

Странно, но здесь впервые за несколько лет одиночество не было таким невыносимым. Окружённая чужими людьми, в сотне миль от дома, она чувствовала умиротворение. Возможно, сказывалась усталость и напряжённая дорога, где приходилось постоянно быть на виду, среди десятков незнакомцев. А сейчас, в этой тишине, в домике, затерянном в лесу, ей было тихо. Словно в насмешку до слуха донёсся пронзительный вой. Вздрогнув, Алексис обеспокоенно посмотрела на дверь, но засов выглядел надёжным и крепким. Подумав, она открыла сундук и осторожно достала винтовку. Положив её на колени, снова залезла внутрь и добавила к ней револьвер. Оружие было холодным и тяжёлым, таким же, как когда она впервые взяла его в руки. Забравшись в кровать, Алексис положила револьвер под подушку, а винтовку поставила рядом, прислонив к стене. Перед глазами отчётливо вставал тот день, когда она стала их хозяйкой.

***

«Белый цвет», Вирджиния, 1864 г.

Мужчина стоял спиной к ней, копаясь в комоде. Кружевные чепцы, панталоны, нижние сорочки летели на пол, покрывая его шёлковым ковром бледных цветов. Алексис шла медленно, почти не дыша, держа в руках большой кухонный нож. Больше никто не посмеет ограбить её! Никто и никогда! Она лучше лично спалит «Белый цвет», но больше его не переступит ни одна нога янки!

Солдат тем временем покончил с одним ящиком и рванул на себя другой. В этот момент Алексис оказалась как раз над его спиной и, замахнувшись, всадила нож в основание шеи, стараясь не думать о том, что пронзает живую плоть. Мужчина булькнул и завалился вперёд, утыкаясь головой в стопку платков. Кровь закапала на пол, сначала медленно, а потом быстрее и быстрее. Лужа стремительно расползалась, и пришлось отступить, чтобы не испачкать юбки.

Несколько мучительно долгих минут, а может, часов, Алексис стояла над телом, не решаясь двинуться с места. Но потом, очнувшись от потрясения, обошла его и быстро опустилась на колени, осторожно снимая с плеча солдата винтовку. Отложив её в сторону, она быстро осмотрела китель, доставая из кобуры револьвер. Патроны нашлись в заплечной сумке.

Когда вернулись с поля Сэм и Генри, – последние оставшиеся при ней рабы-мужчины, и янки обрёл вечный покой на заднем дворе, Алексис разложила перед собой на столе оружие, пытаясь вспомнить, что слышала и знала о том, как с ним обращаться.

Гораздо позже, спустя несколько дней, под молчаливое одобрение старой няни Розы и визгливые и напуганные причитания её племянницы Мэнсис, Алексис училась стрелять на заднем дворе. Винтовка была не только тяжёлой, но ещё и очень больно била в плечо во время выстрела. Вскоре оно превратилось в сплошной синяк, но Алексис, сжимая зубы, снова и снова взводила курок, пока не стала хотя бы попадать в ствол векового дуба в три обхвата, который рос перед домом.

Несколько раз винтовка спасала жизнь ей и её людям. Чаще всего достаточно было просто выйти с ней наперевес на порог дома, и солдаты, редко забредавшие в поместье большими группами, уходили. Два раза пришлось стрелять, и один раз она даже попала. Алексис не стала выяснять, куда, и даже думать не хотела, что человек мог умереть, но тот факт, что мародёры ушли благодаря ей, наполнял гордостью.

***

Впервые за долгое время Алексис проснулась отдохнувшей. Матрас, впрочем, проветривать надо не один день – за ночь она словно вся напиталась запахом сырости. Но в остальном спалось отлично. Закутавшись в шаль, Алексис нырнула ногами в домашние туфли и вышла на веранду. Край солнца только показался из-за гор, окрашивая лес на склонах в ярко-зелёные краски. С громкими криками пролетела мимо стайка скворцов. Счастливо рассмеявшись, Алексис раскинула руки, словно пыталась обнять весь этот яркий, просыпающийся мир.

После завтрака и очередного сражения с матрасом, пришла очередь большой лохани, которую вынес вчера во двор отец Колум. Пока грелась вода, Алексис оттирала её, представляя, как помоет, наконец, голову. Наполнить такую большую ванну оказалось непросто: пришлось греть три ведра, причём, пока они нагревались, вода в лохани постепенно остывала. Но всё же труды были вознаграждены, и спустя два часа Алексис уже погрузилась в неё, с наслаждением намыливая голову.

Вода стремительно остывала, но вылезать наружу не хотелось. Отец МакРайан сказал, что Каннинги прибудут после обеда, а значит, пока у неё масса времени на себя. Прикрыв глаза, Алексис откинула голову на деревянный бортик и блаженно вздохнула. От воды поднимался слабый аромат жасмина – остатки былой роскоши, привезённой из дома. Тёплый ветер шевелил высыхающие волосы, солнечные лучи скользили по лицу, щекоча нос. Оглушительно чихнув, Алексис открыла глаза и громко вскрикнула от неожиданности – в нескольких шагах от неё стоял всадник. Плюхнула вода. Подтянув колени к груди, Алексис возмущённо воскликнула:

– Отвернитесь!

Лошадь послушно качнула головой, разворачиваясь, а Алексис уже рванула из лохани, драпируясь в простыню, лежавшую рядом. Скрутив волосы жгутом, она принялась отжимать их, недовольно поинтересовавшись:

– Давно вы здесь стоите?

– Хотелось бы постоять подольше, – раздался ленивый ответ. Возмущённо фыркнув, Алексис обошла всадника и, не оборачиваясь, скрылась в доме.

– Я смотрю, вы нашли применение лохани! – задорно крикнул Киллиан, спешиваясь и снимая с седла сумку. – Я стираю в ней попоны, если вам интересно! – Он подошёл к веранде и, облокотившись на стойку перил, достал огрызок сигары. Когда Алексис снова показалась на пороге, Киллиан уже вовсю курил, довольно жмурясь. Шляпа лежала рядом, и солнце играло в тёмных каштановых волосах.

– Лучше бы вы мылись в ней сами! – заявила Алексис, на ходу закрепляя мокрый пучок на голове шпильками. Злость на Киллиана кипела, затмевая все доводы благоразумия и учтивости. О каком воспитании может идти речь, когда здесь все поголовно им пренебрегают?!

– Я приехал посмотреть крышу, – примиряющим тоном сказал Киллиан, не спеша, впрочем, идти следом. – И я действительно только подъехал, когда вы открыли глаза! – донеслось до неё. Хотя это была ложь, и оба прекрасно об этом знали.

Киллиан поругался с Колумом ещё вечером, когда тот заявил, что надо срочно починить крышу.

– Я не просил тебя селить её туда! – возмутился он, когда брат поймал его по пути в салун. – Чини сам, насколько я помню, ты неплохо управляешься с молотком и гвоздями.

– Меня ждут на фермах, – спокойно произнёс Колум. – А ты, – его палец упёрся Киллиану в грудь, – совершенно свободен до следующей недели. Это я знаю точно.

– Слишком много ты знаешь, – досадливо ответил Киллиан, сплёвывая длинную тягучую табачную струю ему под ноги.

– Знаю, что Сомерсен собирает команду охотников, – прищурив глаза, Колум обвиняюще смотрел на брата. – И что ты уже записался ехать с ними.

– А вот это уже не твоё дело! – ощерился Киллиан и развернулся, собираясь уходить.

– Ты прав, твоя жизнь – давно не моё дело! – Поймав его за рукав, Колум резко дёрнул брата на себя и сгрёб одной рукой за грудки, нависая над ним.

– Я давно не несу за тебя ответственности, – прошипел он угрожающе. Его глаза зажглись ледяным гневом. Казалось, ещё немного, и он зарычит. – Но если тебя поймают, если кто-то начнёт расследование, если…

– Кому они нужны, эти краснокожие? – презрительно ответил Киллиан, стряхивая его руки. – Агенты** не обращают внимания на то, что мы отлавливаем индейцев. А остальным нет до этого дела. Даже спасибо скажут, когда принесём десяток скальпов.

– Дело твоё. – Колум уже взял себя в руки, и теперь ничего не напоминало о прежней вспышке ярости. Приветливо кивнув семейной паре, прошедшей мимо, он повернулся к брату. – Ты же знаешь, что я тебя люблю.

– Знаю, – усмехнулся Киллиан, надевая шляпу.

– Будь осторожен. – Колум посмотрел на брата долгим, выразительным взглядом.

– А ты ведь и сам не прочь погонять индейцев по лесам! – На щетинистом лице расплылась хитрая улыбка. – Вот отчего ты так злишься! Так может…

– Не может, – отрезал Колум, одёргивая чёрный сюртук.