Развод не дам. Точка

Да, я была на стороне тех, кому изменяют. И нет, совесть так и не стала мучить, когда переметнулась на другую сторону баррикад. Жизнь – она такая, не монохром или сепия. В ней оттенков множество, и никогда не угадаешь, на какой цвет в цветовом спектре попадёшь. Смешно видеть белопальтовых таких, когда твердят: а я бы так никогда, ни за что… Как там говорят: От тюрьмы и от сумы? Вот-вот, дорогие мои. Вот-вот.

Тушу сигарету, выдыхаю, облокачиваюсь о перила. Москва огромная, необъятная, я в ней – муравей. Кто месяц назад мог сказать, что здесь окажусь? Никто. Экран телефона вспыхивает. Хмурюсь: кто бы стал так поздно писать? Марик.

Завтра приеду. В три

В три так в три, Котёнок как раз в садике будет. Ночные сообщения – новость. Так и подмывает ответить. Держусь. Не собираюсь Марика подставлять. Изменять – его выбор, не мой. Раз может совмещать, пусть. Я в ту семью лезть не собираюсь, у меня своя.

Марик появляется во всём своём блеске. Не в форме, конечно, но с неотразимой улыбкой в идеальные тридцать два, с ярко блестящими бирюзовыми глазами, окутанный шлейфом Живанши. Серая рубашка обтягивает широкие плечи, рукава подкатаны, ключицы притягивают взгляд. Тёмно-серые джинсы – обожаю, как в них смотрится его задница. Её в первую очередь и хватаю. Тискаю с удовольствием.

– М-м, – низко тянет Марик, утыкаясь губами в моё обнажённое плечо: по дому хожу в топе и коротких шортах. – Кто-то проголодался?

– Очень! – сжимаю его поднимающийся член. Неторопливо подрачиваю. – А ты? Скучал?

– Да!

Судя по пламени в глазах, скучал и очень. Жена давать перестала, что ли? Опускаюсь на колени, расстёгиваю ширинку, достаю член. Обожаю его агрегат, каждая венка, каждая выемка без внимания не остаётся. Вылизываю тщательно, изредка посматриваю на него. Дышит шумно, перебирает мои волосы, опускает глаза. Да, обожает смотреть, поэтому каждый минет – шоу. Короткое или быстрое: неважно. Главное – эротично. Не просто отсосать, выполняя повинность. Показать, как нравится делать приятно близкому человеку. Как ты кайфуешь от его стонов, от власти над ним.

– Ляль, иди сюда, – зовёт он, сбито дыша. Поднимаюсь. Запрыгиваю, обнимаю ногами, впиваюсь в губы. Его язык шарит по рту, руки крепко держат. Скоро под нами уже вовсю скрипит кровать.

Пальцы лениво бродят по животу, наматывают светлые кудряшки, что от пупка вниз уходят. Скоро за Котёнком идти.

– Останешься на ночь? – спрашиваю, догадываясь об ответе.

– Не сегодня. – Он вздыхает. – Агата последнее время странно себя ведёт. Надо узнать, что не так, а потом обещанные выходные.

Его ладонь рассеянно гладит спину. Сколько у нас там времени? Он теперь будет приезжать просто на перепихнуться?

– Ляль, ты слишком громко думаешь. – Марик приподнимает мой подбородок. – У нас будет несколько дней, дай только дома всё разрулить.

Глава 9

Марат

Гадкое, неприятное нечто назойливо свербит в груди. Не могу понять, что не так с Агатой, а она на контакт не идёт. Секса сто лет не было, один раз несколько дней назад, на этом всё. Она, конечно, у меня не то чтобы про огонь, скорее, про что-то тёплое и нежное. Нравится её смаковать. Агате ничего доказывать не надо, с ней в постели богом себя чувствую. И смотрит она так же: как на бога. Куда этот взгляд пропал?.. Избегает в мою сторону смотреть. Не давлю. Обещала, что поговорим, значит, поговорим.

Вечер непривычный, слишком тихий. Обычно после ужина играем в настолки втроём, фильм какой-нибудь смотрим. Сейчас Каринка на полу лежит, рисует, а Агата сидит на другом конце дивана, поджав под себя ноги. Читает. Или делает вид: склоняюсь ко второму. Раздражение дребезжит по нервам.

– Папа, смотри, что я нарисовала! – Каринка, не вставая, протягивает рисунок. Сползаю к ней на пол, стою на коленях. На рисунке самолёт, внизу город, солнце в углу. – Это ты везёшь людей на море!

Краем глаза замечаю: Агата напряглась. Губы поджала. Что не так с морем? Бросает в жар – узнала?! Бред. Да ну на хуй. Нет. Не могла узнать. А если бы узнала, давно б скандал закатила. Вышвырнула из дома. Голова кругом. Руки дрожат, рисунок в них прыгает. Выдох-вдох. Просто догадка.

– Нарисуй маму, – говорю и поднимаюсь. Вздыхаю: так думал – взгляд пустой, завис над книгой. Что же у тебя в голове, масяня моя? Недолго терпеть осталось, завтра ужин с родителями.

Выхожу на балкон, окна открыты. Соседние дома светятся сотнями огней, за каждым – своя история. Моя как со страниц романа про предателей сошедшая. Моногамностью никогда не отличался, но короткий перепих на стороне и жена – это разное. Жена – это про семью, общие планы и будущее. Перепих остаётся перепихом. Только Лялька… давно тоже семьёй стала, странной, но семьёй. Терять не хочется.

Кот ещё мой. Каждый взгляд на сына – в груди щемит. Люблю детей, горжусь ими. Что будет, когда узнают? Узнают же когда-нибудь. Кот точно узнает, что у папы другая семья. Ненавидеть будет? Презирать? Или поймёт, что такое тоже случается? Я же не бросил, не ушёл. Рядом. Как умею и могу. Но рядом. Почему нельзя как в Эмиратах? Поселил жен в гарем, ходишь к каждой по очереди, подарки одинаковые, золото, там, шмотки, машины. И все счастливы.

Может, зря Ляльку с Котом перевёз? Может, надо было оставить всё как есть, видеться реже, в конце концов исчезнуть, остаться алиментами и только. Ну нет! Они мои, оба! Вот бы Каринку с братом познакомить… Они так похожи на меня.

Тихо прикрывается дверь. Агата подходит, становится рядом, почти касаясь плечом. Желание обнять накрывает, но держусь. Страх, что оттолкнёт, отчётливо сворачивается в животе.

– Скажи, ты когда-нибудь… – Агата обрывает сама себя, судорожно выдыхает.

– Что? – цепляюсь за фразу, только бы молчать перестала. – Что, мась?

Ускользает. Стоит рядом, но я её не чувствую.

– Агата, что у нас происходит?

На глазах блестят слёзы. Яркие, градинами катятся по щекам. Опять. Почему стала так часто плакать? Неужели всё-таки из-за меня?

– Ты когда-нибудь меня любил? – спрашивает сдавленно. Но смотрит твёрдо, хотя продолжает плакать.

– Почему ты спрашиваешь? – во рту пересыхает. Сердце так колошматит, что не удивлюсь, если прямо сейчас взорвётся. Внутри становится пусто, как при отрыве от земли. Только я не взлетаю – пикирую вниз на бешеной скорости. Агата громко сглатывает. Вытирает слёзы. Расправляет плечи и словно становится выше.

– Ответь.

– Что за бред, конечно любил. И люблю. Тебя и Каринку очень люблю. Мась, – беру ледяные ладони, сжимаю в своих. – Ты чего?

Она смотрит так, что хочется самого себя на куски резать, только бы перестала. Презрение, недоверие, боль? Чего больше – не разобрать.

– Ма, па, посмотрите, что я нарисовала, – Каринка протискивается между нами, гордо показывает рисунок: мы втроём перед самолётом. С чемоданами и улыбками. – Это мы летим на море! Мы же полетим, да?

Агата вымучено улыбается. Отпуск. На следующей неделе они должны улетать, я – через три дня, потому что… Ляльке обещал.

– Полетим, Кариша, обязательно полетим. – Агата гладит по голове, вторую руку опустила.

– Нас же папа повезёт? С папой летать не страшно.

– Конечно папа, – отвечаю, и тоже руку не её голову опускаю. Накрываю пальцы Агаты. Она их моментально убирает. Если завтра меня переведут, их рейс может стать моим первым: Москва-Пхукет.

– Поздно уже, – выдыхает Агата. – Пойдём купаться и спать.

Остаюсь один, голове непрерывный гул. Она знает. Она всё знает. Похуй, как, но узнала. Блядь. Губы дрожат, с силой тру их. Блядь-блядь-блядь. Геолокацию посмотрела? Увидела, что в одно и то же место часто ездить стал? Мудила ебаная! Какого хуя сюда их приволок?! Колотит от злости. Что ей сказать? Как оправдаться? Такое прощают вообще? Хуй там. Я бы не простил.

Выхожу из балкона, когда голоса затихают. Не могу сейчас в глаза Агате смотреть. Понятно всё и сразу становится. Только… не бьётся что-то. Её первая истерика разве не раньше случилась, чем я Ляльку с Котом перевёз? Как много ей известно? Если только про Ляльку, шанс на прощение есть. Не хочу Агату терять. Не хочу, и всё тут. Не в борщах и чистых трусах дело. Оказывается, дорогая она. Необходимая.

Когда из детской выходит, жду. Стою посреди гостиной, дышу часто. Она не сказала, догадку не подтвердила, но как там говорят: на воре и шапка горит? Если я сейчас признаюсь, а речь о другом шла? Лучше по классике – говори, что виноват, а там она сама решит, в чём. Подхожу ближе – смотрит настороженно.

– Я люблю тебя, – говорю, ведя по щеке кончиками пальцев. – И что бы ни случилось, не разлюблю. Не брошу. Не смогу без тебя. И без дочки.

Она усмехается жуткой ледяной улыбкой. Презрительно приподнимает губу.

– Ты бы со стороны себя послушал. Самому не противно? – говорит тихо, но голос дрожит. – Без неё ты тоже не можешь? И без сына.

Её слова прилетают бревном по голове. В глазах темнеет – короткое замыкание. Ноги складываются, падаю на колени. Обнимаю её ноги, утыкаюсь в живот. Глотаю воздух часто, судорожно. Что сказать? Что-что-что? Прощения просить? Всё уже случилось. И не вчера, не год назад. Почти шесть на две семьи живу. Жил.

– Завтра сходим на ужин, – говорит она ровно, – родителям пока говорить не будем. Я их подготовлю. Снимешь мне квартиру на время. Потом сама за неё платить буду. Когда родителям скажу, займёмся разводом.