Там, за поворотом…

– Да, доченька, красиво. Сейчас лошадь с тяжёлой бочкой в горку пойдёт медленно, так полюбуйся своим лесом.

На всю жизнь я запомнила этот вечер, красоту заснеженного леса, скрип полозьев, морозный запах елей и сосен, ту необъяснимую радость и лёгкость. И пусть брызги воды застывают ледяным панцирем на моей одежде, пусть замёрзли руки и ноги, но сердце ликует.

Став постарше, я каждое лето с подругами приходила в местечко, где когда-то стояла свиноферма. Там было много земляники и грибов. Собирали ягоды, играли, бегая по лесным тропам. Приходила и взрослой, но реже, на место, где прошло моё раннее детство. Стояла, осматривалась, отыскивала заросшую лесом дорогу к реке. Восстанавливала в памяти тот прекрасный зимний вечер, запах леса, поскрипывание саней…

Награда за детство

Выйдя на пенсию, рада побывать там, посидеть рядом с беззаботным детством, походить по выросшему за годы лесу, делая вид, что собираю нужную для здоровья ягоду. Уже не видно, где были постройки, глухо заросли поляны и дороги, ничто не выдаёт бывшего жилья и человеческой деятельности.

Однажды в густом ивовом кусту нашла «закладное», не совсем сгнившее бревно нашего обиталища. И каково же было моё удивление – над бревном, под бывшим моим окном, рос большой куст земляники, с крупной налившейся ягодой, сильно отличавшейся от собратьев в лесу. И память вернула мне, как в кино, тот самый день. Я в простеньком ситцевом домошитом платьице играю на завалинке под окном, выходящем на запад. Завалина сверху не закрыта дощечками, я набираю песочек в черепки, леплю куличи: я теперь повар. Когда надоедает, иду в лес и ищу крупную, самую крупную землянику. Это удаётся не сразу, я обхожу знакомые места. Выхожу к свинарнику и вижу на крутом склоне, у тропинки к реке, крупную землянику. Ягода так велика, будто две обыкновенных. Радостно копаю, но не могу вырыть, лопата вертится, не лезет в землю, едва не плачу.

– Давай, Галя, помогу тебе.

С полными слёз глазами оборачиваюсь – дядя Ваня, передаю ему лопату. Он легко выкапывает куст.

– А я смотрю: чего это ты по лесу ходишь и ничего не собираешь? Решил, что потеряла что-то, а ты вон какое дело хорошее надумала. И куда посадить думаешь?

– На завалинку.

– А почему на завалинку?

– Чтобы свиньи не съели. Ведь завалина высоко, они не достанут, да и красиво: под окном красные ягоды.

Принесла, посадила, поливала, мама ругала несильно:

– Сгноишь дом, увидит начальство, вычтет из моей мизерной зарплаты… Как жить будем?

Но я каждый день поливала и вот теперь, через столько лет, увидела знакомые ягоды, и ни одна «свинья» не съела, видимо, лень через куст густой пролезть. А я залезла, проникла сквозь чапыжник к своему детству, сижу и улыбаюсь, вспоминаю тех, кто нянькался со мной и был добр ко мне, безотцовщине. Держу на ладони драгоценную ягоду.

Переезд

Прожив в лесу у свинарника чуть ли не два года, мама выпросила у начальства другую, такую же счетоводческую избу, но возле центральной усадьбы, где была школа и магазин. Ферма, то есть телятник, и наша изба находились в полях. Совхоз занимался откормом телят. В основном на ферме были бычки, их маленькими закупали в ближайших колхозах, а потом, откормив до четырёхсот и более килограммов, сдавали на мясо. Нам разрешили переехать, потому что вскоре свинарник закрыли. Дядя Ваня с тётей Анной стали работать в Лондужке, «на бригаде». А мы сторожили телят. Тоже дело непростое. В то время на фермах не было электричества, в среднем проходе на поддерживающие столбы вешали фонарь «летучая мышь». Телят привязывали цепью к кормушкам. Воду вёдрами телятницы носили с реки в водогрейку[8 - Водогрейка – домик, отапливаемый дровами с большими баками, в которых нагревалась вода.], поили тоже из вёдер. Быки часто путались в цепях, бывало, до летального исхода. Каждую ночь большие быки срывались с цепей, и начинался во дворе шум и гам. Как привязать взбесившегося быка? Да никак. Представьте: подслеповатая темень, два-три бегающих быка, каждый под триста – четыреста кило, и шестилетняя девочка с метёлкой в ручонках. Мама гонит бычка с другого конца фермы, а я стою посерёдке коридора. Бык летит, мотая огромной рогатой головой, а я ору и машу веничком, чтобы увидел меня и не затоптал насмерть. Заметив меня, бык тормозит, навозная жижа с земляного пола летит, окатывая с ног до головы. Помогали маме мы поочерёдно с братом – конечно, мама будила чаще его, ведь он старше меня на шесть лет.

Кот Матрос

Вот интересно, в прежних людях была житейская живинка. Что за живинка такая, житейская? А така живинка, что на ровном месте, где ни двора, ни кола, а заводили сразу животное, да хоть котёнка брали на разживу…[9 - Разжива – обогащение хозяйства.] Вот и моя мама была такой. Приехали в деревню жить, нам соседи котёнка предложили. Мы-то с братом сразу были согласны, а мама нас спросила:

– Будете от своих чашек коту молоко отливать?

– Будем, будем! – закричали мы, особенно азартно кричала я.

Принесли в свою мизерную избушку котёнка, ещё не зная, как сами разместимся в этой баньке: четыре на три метра. Да, вот в такой мизерной домушке стояла маленькая русская печка, а зимой ставили на лавочку к печи ещё и железную печку и в морозы на ночь подтапливали. Против русской печи стояла кровать-полуторка. Между ними был узенький проход. Чтобы растопить «русскую» печь, приходилось встать на колено, так низко находилось устье печи. В миниатюрной кухне было две лавки, выше на стене висел покрашенный масляной краской посылочный ящик, этот «кухонный гарнитур» с дверкой на петельках запомнился мне на всю жизнь. В нём была средняя полочка, и он служил нам для чайной посуды. В него убирались три чашечки, три блюдечка, сахарница с сахаром, щипчики, чтобы колоть крупный сахар на мелкие кусочки, и ситечко для процеживания заварки. В другом углу стоял стол. За ним мы ели, пироги стряпали, вареники всей семьёй лепили, а по вечерам брат делал уроки.

Сейчас вспомнить страшно, что мы вытворяли в этой избушке, конечно, когда мама на работе. Мне пять лет, а брату – одиннадцать. Они с друзьями из доски выпиливали пистолеты, мне было приказано соскребать со спичек серу, потом они прилаживали к самодельному пистолету медную трубочку, насыпали в неё серу, набивали в трубку пыж из бумаги и стреляли на улице. Чтобы проверить убойную силу, мой брат выстрелил в руку друга. Этим выстрелом они решили спор о силе пыжа. Руку не пробило, но кровь была…

Но я-то не о том, а о живности. Котёнка выбрали рыжего, в полоску. Принесли и посадили на печку. Маме пришлось идти договариваться о покупке молока. Вскоре котейко освоился, начал проситься на улицу и обратно, что нам очень нравилось, так как мама не терпела нечистоты и требовала от нас присмотра и уборки за котом. Игривее этого смышлёного кота я не помню за всю жизнь. За неимением в доме места, над кроватью была приделана полочка для хранения урожая лука, а над дверью – полка для шапок и рукавиц. Подросший рыжий прохвост веселился по-своему. Дождавшись, когда хозяйка придёт с ночного дежурства и затопит печь, он начинал нашу побудку. Я, как самая малая, спала на печке, а брат – на кровати, и кот начинал с меня. Лапой ловил под одеялом мои ноги и слегка царапал. Мне не хотелось просыпаться, но он всё настойчивей мне досаждал, пока я на него не заворчу, тут он летел по полке с шапками прямо на полку луковую и там прятался. Я, поворочавшись, затихала, а кот подкрадывался и прыгал сверху на одеяло. Я взрывалась, жалуясь маме. Мама утешала, что кот не отвяжется, пока не проснусь… Потом мы вместе наблюдали, как он играет с братом. Брат прикидывался, что спит. Накрывался одеялом, громко сопел. Кот начинал атаку. Пробирался на луковую полку, свесив голову, наблюдал, спит ли брат, потом скатывал небольшую луковицу на него. Если тот не просыпался, скатывал луковицу покрупнее, поближе к голове, и выжидал. Если брат по-прежнему лежал, не шевелясь, кот подкатывал самую большую луковицу и угадывал сбросить прямо на голову соне. Брат хватал упавшую луковицу и запускал ею в кота, но где там, кот молнией летел по полкам к печи и за кожухом[10 - Кожух – часть дымохода у русской печи.] или кухонной утварью куда-нибудь прятался, но ненадолго. Если подъёма не происходило, всё повторялось. Каждое наше утро.

Звали кота Матросом, в честь прозвища семейства, откуда он был взят, а частично – за собственную его полосатую шкурку.

Поход за прекрасным

Идём с мамой по грибы в ближайший лес. Она не молчит, а рассказывает про старинные обычаи и случаи разные. Одеты мы неброско, обе в резиновых сапогах, я – в брючках, мама – в тёмной юбке, у меня на кофту надета тонкая куртка, а у мамы поверх кофты – коричневый болоньевый плащ. Вообще-то про мамин плащ можно многое порассказать – прожил он долгую жизнь и пригождался в разных жизненных ситуациях, например, при стрижке детей перед баней. Как в настоящей парикмахерской, мы прикрывались им, словно пелериной, от сыплющихся из-под ножниц волос.

Ну, вот и лес. Зорко вглядываемся в обочины наезженной дороги: вдруг грибок маленький возникнет. Сама дорога втоптана ниже травяного покрова, кое-где видны оголённые корни деревьев. Рыжики любят прятаться в траве. Да ещё маскироваться – синие стоят во мху, и не догадаешься, а срежешь, перевернёшь, глянешь – ядрёный рыжик! Повезло. Вдоль дороги пошёл непролазный ивняк, но мать не проведёшь…

– Галя, загляни-ко в кусток, нет ли там ещё гриба?

Я, отводя ветки, кое-как продираюсь в чапыжник. А там стайками краснеют волнушки. Кричу задорно:

– Есть, есть грибы!

Вот только доставать их сложно. Ивняк так густо переплёлся, что даже моё худенькое тело не пролезает в середину куста. Но мне пятнадцать лет, и я настойчиво лезу и ломаю хрупкие розовые ножки.

– Галя, а другого гриба не нашла?

Я всматриваюсь сквозь плотную стену ивовых стволиков и замечаю в стороне красную голову подосиновика. Выбираюсь из ивняка, обхожу и вновь лезу в куст, к красному грибу. С головы прутьями срывает платок, корзина не проходит в чащу, приходится её оставить. По низу, почти по корням, пробираюсь к манившему грибу и вижу: большой стоит не один, к нему с другой стороны прилепились два других, а левее, в самом непролазном месте, ещё несколько ядрёных подосиновиков, вперемешку с островками волнушек.

– Ой, мама! Мне и складывать не во что, я ведь без корзины.

– А подавай, Галя, через куст мне.

Через час вышли на свободное от ивняка место. Стеной стоял красивый березняк, с пестреющей средь зелени золотистой листвой, а дальше – могучий, с белым мхом, бор. Дорога была широка и светла, в этом месте она разделялась на несколько заросших травой дорожек.

– Давай, Галя, отдохнём. Смотри, как красиво. Август угасает, а бабочка, такая большая, рядом… Посидим тут.

День, словно по заказу, выдался тихий и солнечный. Мы сидели на кромке леса, у проезжей дороги, редкие звуки доносились отдалённо, а мы любовались порхающей бабочкой. Я и представить не могла, как быстротечно время…

Бригадир

Сижу за сараем, играю, вдруг слышу голос бригадира.

– Здорово, Марфа.

– Здравствуй, Валентин, – отвечает моя мать.

– А Галька твоя дома?

– Да, тут где-то была…

Я замерла, губы зло шепчут: «Опять леший бригадира принёс». Мысль вертится: «Ни за что не соглашусь. Хоть золотые горы пусть обещает, затаюсь, не выйду, хоть зазовись, хоть тресни».

Мама позвала громко.

– Галька, иди-ко сюда, к тебе вон сам бригадир приехал.

Бормочу про себя: «Ишь, не сидится дома, и вечером по деревне леший носит. Одурачивает сенокосом. По тридцать копеек нам ставит, когда мы боле старух делаем. Им-то по рублю пишет».

– Ну, где ты там?