Величие Пушкина как поэта и человека

Могут указать на известное стихотворение его, полное отчаяния «26 мая 1828»:

Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?

Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?..

Цели нет передо мною,
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.

Но этому стихотворению могут быть противопоставлены его же стансы (1830), посвященные митрополиту Московскому Филарету, свидетельствующие, до какой высоты может возвышаться он как христианский поэт:

В часы забав иль праздной скуки,
Бывало, лире я моей
Вверял изнеженные звуки
Безумства, лени и страстей.

Но и тогда струны лукавой
Невольно звон я прерывал,
Когда твой голос величавый
Меня внезапно поражал.

Я лил потоки слез нежданных,
И ранам совести моей
Твоих речей благоуханных
Отраден чистый был елей

И ныне с высоты духовной
Мне руку простираешь ты,
И силою кроткой и любовной
Смиряешь буйные мечты.

Твоим огнем душа палима,
Отвергла мрак земных сует,
И внемлет арфе серафима
В священном ужасе поэт[3 - По другому варианту последняя строфа стансов читается так.].
Твоим огнем душа согрета.
Отвергла мрак земным сует.
И внемлет арфе Филарета
В священном ужасе поэт

Здесь же можно вспомнить и более ранние, менее известные, но также замечательные стихи его:

Ты, сердцу непонятный мрак.
Приют отчаянья слепого,
Ничтожество, пустой призрак,
Не жажду твоего покрова!
Мечтанье жизни разлюбя,
Счастливых дней не знав от века,
Я все не верую в тебя.
Ты чужд мысли человека,
Тебя страшится гордый ум!..
Но, улетев в миры иные,
Ужели с ризой гробовой
Все чувства брошу я земные
И чужд мне станет мир земной!.

Религиозное чувство жило в нем с юных лет и с годами становилось все теплее, и явственнее отражалось в его трудах. В 1826 г. в сельце Михайловском, в стихотворении «Пророк» он высказал, как высоки были его требования от поэта:

Бога глас ко мне воззвал:
«Возстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею Моей,
И обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей!»

Поэма «И'алуб» (1829-1833) служит выражением овладевшего душою Пушкина религиозного настроения. Путешествие по Кавказу пробудило в нем мысль о необходимости христианской проповеди среди кавказских племен. Поэма рисует нам противоположность чувств любви, прощения и великодушие христианского юноши с суровыми и мстительными страстями дикого горца. По плану поэмы Тазит должен был сделаться потом проповедником христианской веры среди своих соотечественников… Мысль о необходимости христианской проповеди среди кавказских племен высказывается и в «Путешествии в Арзрум» (1829-1835). Для сближения кавказских горцев с Россией «есть – говорит Душкин – средство более (других) сильное, более нравственное, более сообразное с просвещением нашего века: проповедание евангелия; но об этом средстве Россия доныне и не подумала. Терпимость сама по себе вещь очень хорошая, но разве апостольство с ной несовместно? Разве истина дана нам для того, чтобы скрывать ее под спудом? Мы окружены народами, пресмыкающимися во мраке детских заблуждений, и никто еще из нас не думал препоясаться и идти с миром и крестом к бедным братиям, лишенным до ныне света истинного. Так ли исполняем мы долг христианства? Кто из нас, муж веры и смирения, уподобится святым старцам, скитающимся по пустыням Африки, Азии и Америки, в рубищах, часто без обуви, крова и пищи, но оживленным теплым усердием? Какая награда их ожидает? – Обращение престарелого рыбака, или странствующего семейства диких, или мальчика, а затем нужда, голод, мученическая смерть. Кажется, для нашей холодной лености легче, взамен слова живого, выливать мертвые буквы и посылать немые книги людям, незнающим грамоты, чем подвергаться трудам и опасностям, по примеру древних апостолов и новейших римско-католических миссионеров. Мы умеем спокойно в великолепных храмах блестеть велеречием. Мы читаем светские книги и важно находим в суетных произведениях выражения предосудительные. Предвижу улыбку на многих устах. Многие, сближая мои коллекции стихов с черкесским негодованием, подумают, что не всякий имеет право говорить языком высшей истины. Я не такого мнения. Истина, как добро Мольера, там и берется, где попадается… Кавказ ожидает христианских миссионеров». – Выше мы уже приводили мысли Пушкина о значении православия в исторических судьбах славян, о значении духовенства в России и о важности духовного образования.

Религиозное настроение, овладевшее Пушкиным в последние годы его жизни, проявилось в нескольких его произведениях, каковы: «Странник» (1834, – начало поэмы, представляющей переложение с английского; странник после сильной борьбы с привязанностию к своей семье и невзирая на мольбы своих близких, оставляет все, чтобы вступить на «узкий пусть спасенья»); «Молитва» (переложение в стихотворную форму начала молитвы преп. Ефрема Сирина: «Господи и Владыко живота моего! Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй мы, рабу Твоему»), «Подражание итальянскому» (1836, о предателе Иуде) и др. Что это было прочное, устойчивое настроение в Пушкине за эти годы, доказательства сему представляют черновые рукописи поэта. Они – говорит Анненков – нам свидетельствуют что Пушкин прилежно изучал повествования Четьи-Минеи и Пролога (эти книги читал он и раньше, в с. Михайловском). Между прочим он выписал из Пролога одно сказание, имеющее сходство с указанным его стихотворением «Странник». «Вложи (диавол) убо ему мысль о родителях, яко жалостию сокрушатися сердцу его, воспоминающи велию отца и матеро любовь, юже к нему имети. И глаголаше ему помысл: что ныне творят родители твои без тебя, колико многую имут скорбь и тугу и плачь о тебе, яко не ведающим им отшел еси. Отец плачет, мать рыдает, братия сетуют, сродницы и ближний жалеют по тебе и весь дом отца твоего в печали есть, тебе ради. Еще же воспоминание ему лукавый богатство и славу родителей, и честь братий его, и различная мирская суетствия во ум его привождаше. День же и нощь непрестанно таковыми помыслами смущаше его яко уже изнемощи ему телом, и еле живу быти. Ово бо от великого воздержания и иноческих подвигов, ово же от смущения помыслов иссше яко скудель крепость его и плоть его бе яко трость ветром колеблема» В другой раз Пушкин переложил на простой язык повествование Пролога о житии преподобного Саввы игумена. Переложение это сохраняется в его бумагах под следующим заглавием: «Декабря 3. Преставление Преподобного отца нашего Саввы, Игумена Святые обители Просвятой Богородицы, что на Сторожех, нового Чудотворца (Из Пролога)».

В «Современнике» 1836 года Пушкин поместил свои отзывы о книгах протоиерея I. Григоровича: «Собрание сочинений преосв. Георгия Конисского, с его жизнеописанием и портретом. 2 части. СПБ. 1835» и князя Эристова: «Словарь исторический о святых, прославленных в российской церквп. СПБ. 1835». Отзыв Пушкина об архиеп. Георгии Конисском весьма сочувственный. «Георгий есть один из самых достопамятных мужей минувшего столетия. После присоединения Белоруссии, Георгий мог спокойно посвятить себя на управление своею епархией. Просвещение духовенства, ему подвластного, было главною его заботою. Он учреждал училища, беспрестанно поучал свою паству, а часы досуга посвящал ученым занятиям. Проповеди Георгия просты, и даже несколько грубы, как поучения старцев первоначальных; но их искренность увлекательна. Протоиерей I. Григорович, издав сочинения великого архиепископа Белоруссии, оказал обществу великую услугу». По поводу книги кн. Эристова Пушкин пишет: «Издатель „Словаря о святых“ оказал важную услугу истории. Между тем, книга его имеет и общую занимательность: есть люди, не имеющие никакого понятия о житии того св. угодника, чье имя носят от купели до могилы, и чью память празднуют ежегодно. Не дозволяя себе никакой укоризны, не можем, по крайней мере, не дивиться крайнему их нелюбопытству».

Друзья поэта – говорит Анненков – утверждают, что в последнее время он находил неистощимое наслаждение в чтении Евангелия и многие молитвы, казавшиеся ему наиболее исполненными высокой поэзии, заучивал наизусть. «Есть книга – говорит Пушкин в 1836 г. в своем отзыве о сочинении Сильвио Пеллико „Об обязанностях человека“, – коей каждое слово истолковано, объяснено, проповедано во всех концах земли, применено ко всевозможным обстоятельствам жизни и происшествиям мира: из коей нельзя повторить ни единого выражения, которого незнали бы все наизусть, которое не было бы ужо пословицею народов; она не заключает уже для нас ничего неизвестного: но книга сия называется евангелием – и такова её вечно новая прелесть, что если мы, пресыщенные миром, или удрученные унынием, случайно откроем ее, то уже не в силах противиться её сладостному увлечению, и погружаемся духом в её божественное красноречие».

В «Северном Вестнике» за 1893-1897 г.г. печатались весьма любопытные «Записки А. О. Смирновой», в которых центральное место отведено Пушкину. Фрейлина Императрицы, Александра Осиповна Россети, в замужестве Смирнова (ум. 1882 г.), по словам кн. Вяземского, могла бы прослыть «академиком в чепце». Сведения её были разнообразные, чтения поучительные и серьезные, впрочем не в ущерб романам и газетам. Даже богословские вопросы, богословские прения были для неё заманчивы. Профессор духовной академии мог быть не лишним в дамском кабинете её, как и дипломат, как Пушкин или Гоголь, как гвардейский любезник, молодой лев петербургских салонов. Она выходила иногда в приемную комнату, где ожидали ее светские посетители, после урока греческого языка, на котором хотела изучить восточное богослужение и святых отцов… – Известно, что Пушкин убеждал Смирнову записывать все, что ей придется увидеть и услышать замечательного и подарил ей для этого альбом, в который вписал известное стихотворение «В альбом А. О. Россети, 16 марта 1832»:

В тревоге пестрой и бесплодной
Большего света и двора
Я сохранила взор холодный,
Простое сердце, ум свободный
И правды пламень благородный,
И как дитя была добра.
Смеялась над толпою вздорной,
Судила здраво и светло,
И шутки злости самой черной
Писала прямо на бело.

В «Записках А. О. Смирновой» Пушкин изображается серьезно верующим и много рассуждающим о религиозных и философских вопросах. Что к подобным известиям можно относиться с доверием, за это говорит как то обстоятельство, что – как известно – Пушкин сам не раз прочитывал записи её и поправлял их, так и свидетельство Мицкевича, относящееся к эпохе вслед за созданием «Бориса Годунова»: «В разговорах Пушкина, которые становились все более и более серьезными, – говорит Мицкевичь – нередко слышались зачатки его будущих творений. Он любил рассуждать о высоких религиозных и общественных вопросах, о которых и не снилось его соотечественникам». Достоверно известно, что не только в последние годы, но и раньше, в Кишиневе, Одессе и сельце Михайловском Пушкин любил читать Библию… Но вот насколько известий о Пушкине из «Записок А. О. Смирновой». Конечно, известия эти не новы и давно знакомы нам, но в юбилейный день отчего еще раз не вспомнить их?.. В 1836 г. Пушкин вместе с Смирновыми ездил смотреть картину Брюлова «Распятие». В зале, где была выставлена картина, были поставлены часовые Это глубок возмутило Пушкина, как и Смирновых. Смирнова поспорила с мужем, что Пушкин напишет стихотворение на этот случай, потому что, говорила она, когда что-нибудь произведет на него сильное впечатление, ему надо излить его в стихах. Спустя несколько времени, Пушкин у Смирновых прочел свое стихотворение «Когда великое свершалось торжество». «Не могу вам выразить – сказал при сем поэт – какое впечатление произвел на меня там этот часовой, я подумал о римских солдатах, которые охраняли гроб и препятствовали его верными ученикам приближаться к нему».

К чему, скажите мне, хранительная стража?
Или распятие – казенная поклажа,
И вы боитеся воров или мышей?
Иль мните важности придать царю царей?