Луговые разбойники

Всадники спешились и вошли в хижину.

– Здравствуйте, джентльмены. Не знает ли кто-нибудь из вас брода через Фурш Лафав и не укажет ли нам его?

– А зачем он вам понадобился? Преследуете вы кого-нибудь, что ли?

– Да! В ночь со среды на четверг какие-то мерзавцы увели у меня шесть лошадей. К счастью, я еще до рассвета заметил пропажу. Лошади, испугавшись чужих людей, метнулись к дому, что они всегда делают при нападении хищников. Разбуженный этим шумом, я вышел на двор и заметил пропажу, но было так темно, что броситься тотчас в погоню за похитителями не представлялось возможным. Зато едва рассвело, я собрал соседей и мы организовали погоню. Сначала следы ясно виднелись на дороге, но вскоре разделились: трех лошадей погнали вправо, а остальных – влево. Ну да мы тоже стреляные воробьи, понимаем, что к чему. Нас было пятеро, тогда мы разделились и объехали горную цепь к северу от Литл-Джен. Дорога там ужасная, и нужно удивляться, как это наши лошади не переломали себе ног. У поворота одного из притоков Литл-Джен конокрады соединились и направились в лес. Там мы нашли место их привала. Где они раздобыли корм для лошадей, один дьявол знает, вероятно, тоже украли. Чтобы окончательно не измучить лошадей, мы тоже остановились на отдых, а затем продолжили преследование, но ехали не особенно скоро, не желая потерять следы, которые разбойники всячески старались запутать. Так мы ехали и ночью, освещая дорогу факелами, пока не добрались сюда и не увидели, что лошади переведены через реку. Будьте же любезны, покажите брод, иначе мы рискуем заблудиться.

– Да, да, не теряйте времени! – воскликнул Кук. – Я уверен, что завтра пойдет дождь; солнце садилось сегодня в тучи.

– Вот это-то и заставляет меня спешить – ответил Гарфильд. – Теперь, благодаря вам, у нас достаточно факелов, и если разбойники продолжают ехать по большой дороге, мы к рассвету непременно догоним их.

– А вы уверены что они все еще едут по большой дороге? – спросил Кук. – Слишком уж, по-моему, это для них рискованно. Чтобы избежать преследования, им, пожалуй, было бы сподручнее переправиться через Арканзас. Весьма вероятно, что у них выработан определенный план.

– Благодарю вас за совет и приму его к сведению. На другом берегу Фурш Лафава я повнимательнее рассмотрю следы.

– Жаль, что с вами нет Ассовума, – заметил судья. – Он порядочный парень, большой мастер разгадывать следы. Он был бы вам, безусловно, полезен.

– Вблизи соляных болот мы видели какого-то человека, плохо говорившего по-английски, – ответил Гарфильд, – это не он?

– Нет, это немец Геккер. Скажите, пожалуйста, далеко отсюда проходят следы конокрадов?

– О нет, всего шагах в четырехстах. Немец сказал, что видел наших воров, когда устраивался на отдых и разводил костер. Он не мог, конечно, различить их лиц, но один из конокрадов показался ему знакомым. Их было только двое с шестью лошадьми. Не правда ли, эти проклятые разбойники превосходно управляются с лошадьми!

– А каким образом вы отыскали Геккера?

– Да просто: мы заметили среди леса разведенный огонь и направились к нему. Не желая, однако, своим присутствием пугать дичь, мы предпочли, поговорив с ним немного, тотчас же удалиться и не мешать его охоте.

– Желал бы я знать, что это за негодяи украли ваших лошадей! – сказал судьи. – Я ничуть бы не удивился, если бы узнал, что всем этим делом заправляет Коттон. Мною недавно был получен приказ арестовать его, но мошенник, последнее время вертевшийся поблизости, будто пронюхал об этом, куда-то запропастился и больше не показывается.

– Да, тюрьма ждет не дождется этого негодяя! – воскликнул Смит. – Все равно, рано или поздно, но ее не минует.

– Тюрьма, говорите вы? Как бы не так! – возмутился хозяин украденных лошадей. – Неужели вы думаете, что я не расправлюсь с ним по-свойски, если он попадется мне в руки с поличным? Видите вот это? – спросил он, показывая судье веревку из тонких кожаных ремешков. – Не будь я Гарфильд, если я не повешу его при случае на первом же дереве. Надо проучить этих разбойников и отбить навсегда у них охоту красть наших лошадей!

– Не лучше ли прибегнуть в таком случае к закону? – спросил судья, неодобрительно покачивая головою при последних словах рассерженного беззастенчивой кражей фермера.

– Закон!.. Закон хорош там, где он действует! В городах, а не в наших лесах! Не можем же мы пользоваться законом, написанным людьми, совершенно не знающими условий нашей жизни и не могущими оказать нам надлежащей защиты! Что бы сказали, например, граждане Нью-Йорка, если бы их заставили руководствоваться правилами, пригодными для нашей местности? Там большинство статей, крайне необходимых для нас, оказались бы совершенно излишними для них. Пока же мы сами должны защищать свою честь и имущество, не ожидая поддержки правительства, мы вправе творить суд и расправу тоже по нашему усмотрению. Если меня лишат этого права, то мне придется выселиться отсюда и отправиться далее на запад. А теперь скажите, кто укажет нам дорогу и брод?

Куртис, Смит, Кук и еще несколько фермеров и охотников выразили свое согласие сопутствовать Гарфильду. Выбор пал на Куртиса, как на самого опытного старожила, прекрасно знающего округу вдоль и поперек. Вскоре он вывел преследователей на дорогу, ведущую к броду через реку. Не проехав и сотни шагов, Гарфильд увидал конские следы. По его уверению, то были следы его лошадей. Не было основания не верить ему, так как кто же лучше мог определить это, как не сам хозяин?

Небо все более и более заволакивалось тучами. Пошел мелкий, но частый дождь. Хотя он насквозь промочил одежду преследователей, но за такой короткий срок не мог смыть лошадиных следов.

Глава XI

Ассовум и Алапага

В полдень того же дня, когда происходили выборы шерифа в Птивиле, по лесу вдоль берега реки шел вместе с женой Ассовум, завернувшись в одеяло и неся на плече ружье. По обычаю краснокожих, индианка несла хозяйственные принадлежности, употребляемые неприхотливыми сынами прерий. Вместе с ними она тащила еще свое одеяло и две высушенных оленьих шкуры. Нагруженная такой тяжелой ношей, Алапага еле поспевала за мужем, молча, не обращая на жену внимания, шагавшим вдоль берега реки и, видимо, старательно изучавшим его. Индеец как будто искал какой-то предмет, которого никак не мог найти.

Пройдя вверх по реке столько, сколько ему показалось достаточным, краснокожий вернулся назад, продолжая так же внимательно и все так же, однако, безуспешно разыскивать что-то.

– Мне думается, это и есть то самое дерево, к которому была привязана лодка! – сказал наконец он Алапаге, указывая на опрокинутый бурею громадный ствол старого дуба, иссохшие ветви которого, точно руки сказочного существа, протягивались к поверхности воды.

– Ассовум может удостовериться в этом, если посмотрит сюда, – ответила Алапага, подводя мужа к корням дерева, которое было опутано кусками лыка.

– Лодки нет, – сказал Ассовум, – значит, нам придется переправляться вплавь, если мы хотим устроить привал на том берегу.

Индианка, не вымолвив ни слова, сложила свою ношу на землю, сбросила в воду две толстых ветки, валявшиеся тут же, и устроила из них примитивный плот для поклажи; вошла вместе с мужем в воду и поплыла, толкая перед собой импровизированный плот. Несколько минут спустя краснокожие оказались на другом берегу.

– Куда теперь думает пойти Алапага? – спросил Ассовум, обращаясь к жене.

– Ферма Бариля всего в полумиле отсюда. Стоит только перейти большую дорогу. Завтра в этом доме мистер Роусон собирается читать проповедь. Отчего Ассовум так упорно отказывается послушать божественные слова бледного человека? Проповедник говорит так складно, речь его сладка, как мед, и сердце его незлобиво и чисто, как ясное весеннее небо.

– Алапага, ты лучше сделаешь, если… Тише!

В кустах в это время произошло легкое движение, и из них внезапно показался рослый олень, с красивыми развесистыми рогами, смотревший только вперед, очевидно не подозревая грозившей опасности. Едва заслышав шорох, Ассовум сразу догадался, в чем дело, и вскинул ружье. Раздался выстрел, и олень, пораженный пулей индейца, сделав последний скачок, повалился на землю.

– Вот это прекрасно! – обрадовался краснокожий, снова поспешно заряжая ружье. – У Гарпера теперь недостаток дичи, а сам он слишком нездоров, чтобы охотиться. Алапага отнесет дичины нашему белому другу.

– Разве Ассовум уже забыл, что Алапаге нужно отправиться на проповедь Роусона? – спросила индианка, опечаленная перспективой пропустить богослужение.

– Прежде, – начал Ассовум, печально потупив взор, – Алапага во всем повиновалась Ассовуму; тогда она ни на что больше не обращала внимания. Когда-то было счастливое время, и Алапага, не зная бога белых, молилась Маниту, плела священный вампум[10 - Вампум (индейск.) – ожерелья, пояса и различные украшения из раковин и трав.], умела умилостивить Маниту, и охота ее мужа была всегда счастливой. Теперь то счастливое время миновало. Алапаги больше нет, а есть женщина-христианка, по имени Мери. А она еще носит те самые мокасины, в которых покинула свое племя, чтобы следовать за мужем в изгнание; ее кожу прикрывают те самые одежды, которые сорвал Ассовум с плеч вождя племени сиу, чтобы прикрыть ими обнаженное тело жены; у нее надето еще на шее ожерелье из хвостов священных змей, и треск их чешуи должен бы напоминать ей ту землю, где ее родители дали ей жизнь. Но увы! Ее уши закрыты, она ничего больше не слышит. Ее сердце не бьется как прежде, это все происходит от того, что она ныне ничего не чувствует.

– Ассовум, не сердись на меня, – с мягким трепетом возразила Алапага. – Не забудь, что жизнь очень коротка и что самое счастливое, самое радостное будущее ожидает меня. Ты ведь не знаешь, мой дорогой супруг, до какой степени прекрасно и величественно небо, по рассказам бледного человека. Неужели ты захочешь лишить меня этой прекрасной жизни, которая ожидает меня? Ведь моя вера в эту святую блаженную жизнь нисколько не препятствует мне оказывать должный почет тебе, моему супругу и повелителю, зачем же ты хочешь лишить меня ее?

– Я, конечно, не стану мешать, – печально сказал Ассовум. – Пусть Алапага поклоняется богу белых, если ей это более приятно!

– А разве ты окончательно отказываешься послушать того бледного человека? Ведь его устами говорит сам Бог!

Ассовум хотел было что-то возразить на это, но раздумал и лишь сказал:

– Алапага должна не только молиться, но и есть. Недалеко отсюда, на берегу реки, стоит заброшенная хижина. Мы снесем туда оленя, и Алапага приготовит его нам на ужин. Там изгнанник вождь укроется с ней от дождя, ветра и ночных туманов, и утром Алапага будет недалеко от фермы, где бледнолицый проповедник обещал говорить ей о боге белых.

– А что намерен делать Ассовум?

– Ассовум обещал больному другу отыскать его племянника и сдержит свое слово. Белые распускают теперь оскорбительные слухи про своего брата и делают это потому, что не слышат шума его шагов около себя. Обвиняемый в гнусных преступлениях теперь далеко отсюда. Лишь только он возвратится, его клеветники должны будут замолчать и даже не осмелятся смотреть ему в глаза!

– Но ведь этот человек виноват!

– О, я знаю, кто отравил этим ядом твою душу! Проповедник наговорил Алапаге глупостей, и она верит ему.

– Благочестивый Роусон действительно уверял Алапагу, что белый человек убил и ограбил своего белого собрата.

– Бледнолицый нечестивец лжет! – с гневом воскликнул Ассовум, причем глаза его метнули молнию, лицо искривилось от злобы и кровь прилила к вискам. – Говорю тебе еще раз, что бледный человек врет, и сам прекрасно знает это.

– Ассовум ненавидит бледного проповедника за то, что он отвратил Алапагу от веры ее отцов и склонил к вере белых, но он не должен напрасно позорить человека только за то, что тот думает иначе.

– Пусть будет так! – сдержал себя Ассовум, решив прекратить нежелательный ему разговор. – Теперь пора, однако, подумать о пище и ночлеге. Уже поздно. Нужно поскорее перенести оленью тушу в заброшенную хижину. До наступления ночи вождь должен оказаться далеко от этих мест.

Сказав это, краснокожий принялся за разделку оленьей туши на части для более удобной переноски ее. Оставив голову и шею на съеденье волкам и коршунам, остальную часть Ассовум продел на палку и поднял за один конец, положив его себе на плечо. Алапага взялась за другой, и супруги молча двинулись вперед, не обменявшись более ни словом. Четверть часа спустя они достигли назначенного места.