Крушение «Великого Океана»

– Теперь мне легче, – слабо произнес раненый, – перевяжите мне рану, Уильям; такому старому человеку, как я, нельзя терять слишком много крови.

Сигрев и Уильям подняли его рубашку и осмотрели рану: копье проникло глубоко в легкое. Уильям скинул свою собственную рубашку, изорвал ее на бинты и перевязал рану, чтобы остановить кровь.

Риди, который, казалось, сначала очень ослабел от перемещения, мало-помалу оправился и уже мог говорить, хотя и еле слышным голосом, когда из дома вышла Селина Сигрев.

– Где же этот чудный, храбрый, добрый человек? – спросила она. – Я хочу его благословить и поблагодарить.

Сигрев подошел к ней, схватил ее за руку и сказал:

– Он ранен, дорогая, и боюсь, что ранен сильно. Но раньше я не хотел тебе говорить об этом.

В коротких словах он рассказал ей обо всем, что случилось, а потом провел к ложу из листьев, на котором лежал старик.

Миссис Сигрев опустилась перед ним на колени, взяла его за руку и разразилась рыданиями.

– Не плачьте обо мне, – сказал он, – мои дни уже были сочтены; мне только грустно, что я не могу больше принести вам пользы.

– Дорогой, добрый, – сказала Селина, помолчав. – Что бы не послала нам судьба, каковы бы ни были решения Всевышнего, Всемогущего Бога, я, пока жива, никогда не забуду того, что вы сделали для меня и моих близких.

Миссис Сигрев наклонилась над ним, поцеловала его в лоб, поднялась с колен и, рыдая, ушла в дом.

– Уильям, – сказал Риди, – я теперь не могу говорить. Приподнимите мне голову и уйдите; мне будет легче одному. Вы давно не смотрели, что делается у дикарей. Подите, посмотрите… Через полчаса вернитесь. Уйдите и вы, м-р Сигрев, мне станет лучше, если я немножко подремлю.

Отец и сын исполнили желание Риди. Они поднялись на прибитые доски, внимательно и осторожно осмотрели все внешние стороны палисада» наконец, остановились.

– Плохо дело, Уильям, – сказал Сигрев.

Уильям покачал головой.

– Он не отпустил меня, – сказал мальчик. – Лучше было бы, если бы отпустил… Я боюсь, что он очень сильно ранен. Как ты думаешь, папа?

– Я думаю, что он не поправится, Уильям. Если завтра на нас сделают нападение, нам без него будет худо. Я очень боюсь исхода дела…

– Не знаю, что и сказать, папа, но чувствую, что после утоления жажды я в состоянии драться с двойной силой.

– Я тоже, мой дорогой мальчик, но их столько, что вдвоем мы сделаем немного.

– Если мама и Юнона будут заряжать для нас ружья, – ответил Уильям, – мы, во всяком случае, вдвоем теперь сделаем то же, что делали втроем, когда так изнемогали от жажды и утомления.

– Может быть, ты прав, мой дорогой Уильям. Во всяком случае, употребим все силы, чтобы защитить близких и себя.

Уильям тихо подошел к Риди; старик дремал, а может быть, даже спал; поэтому мальчик, не беспокоя его, вернулся к отцу. Они вместе перенесли бочонок в дом и отдали его на сохранение миссис Сигрев, чтобы вода не была растрачена даром. Теперь, утолив жажду, все ощутили голод. Юнона с Уилем нарезали черепашьего мяса и сжарили его. Семья охотно ела, и может быть, никогда в жизни не наслаждалась до такой степени своим обедом.

Почти на рассвете Уильям, который много раз подкрадывался к Риди, чтобы посмотреть, спит он или нет, увидел, что старик лежит с открытыми глазами.

– Как вы себя чувствуете? – спросил его Уильям.

– Я спокоен; на душе у меня ясно, Уильям, и я не очень страдаю. Но мне кажется, я скоро умру. Помните, если вам придется бежать из палисада, Уильям, не думайте обо мне; оставьте меня здесь, на этом месте. Выжить я не могу, а если вы тронете меня с места, я только еще скорее умру.

– Я лучше умру вместе с вами, чем брошу вас, Риди.

– Нет, сэр, это неумно и неправильно; вы должны спасти вашу мать, братьев и сестру; обещайтесь послушаться меня.

Уильям молчал.

– Я указываю вам ваш долг, Уильям. Я отлично понимаю, что делается у вас в душе, но вы не должны поддаваться вашему чувству. Обещайтесь послушаться меня или вы сделаете меня ужасно несчастным.

Уильям сжал руку старика; его сердце было до того переполнено, что он не мог выговорить ни слова.

– Они придут утром, – продолжал старик, – так, но крайней мере, мне кажется. У вас еще много времени, поднимитесь на пальму и сторожите там до полного света, потом спуститесь и скажите мне, что вы видели.

Речь утомила Риди. Теперь его голос звучал еле слышно. Он знаком отослал прочь Уильяма, и мальчик поднялся на пальму. Там он караулил, пока не стало совсем светло.

На заре он заметил, что дикаря работали; они собрали все пуки из веток на том месте, где прежде стоял старый дом, и усиленно готовились к нападению.

Вот мальчик заметил, что каждый из воинов вскинул на плечо одну вязанку веток, и все двинулись к палисаду. Уильям тотчас же спустился с дерева и позвал отца, который разговаривал с миссис Сигрев. Все ружья были заряжены, и Селина с Юноной стали позади прибитых досок, чтобы заряжать их немедленно после каждого выстрела.

– Мы откроем огонь, когда они подойдут на столько, чтобы мы не могли давать промахов, Уильям, – сказал сыну Сигрев. – Чем дольше мы не позволим им подходить, тем лучше.

Когда первые дикари были на расстоянии пятидесяти ярдов от палисада, защитники укрепления выстрелили; двое нападающих упали. Сигрев и Уиль продолжали стрелять в надвигавшихся дикарей, и в течение десяти минут дело шло успешно. Потом дикари двинулись большим отрядом, закрываясь связками прутьев. Это их защищало.

Таким образом, они в безопасности дошли до палисада и принялись складывать фашины. Сигрев и Уиль все еще осыпали их непрерывными выстрелами, но с меньшим успехом.

Многие из них упали, но все же вязанки постепенно нагромождались; они уже почти дошли до отверстий в палисаде, через которые защитники дома выставляли дула своих ружей. Судя по тому, что дикари делали из вязанок покатость, было очевидно, что они намеревались подняться к гребню ограды и перескочить через нее.

Наконец, казалось, все связки были положены, и дикари отошли к кокосовым пальмам.

– Они ушли, отец, – сказал Уильям, – но, конечно, вернутся, и боюсь, скоро придет наш конец.

– Я боюсь того же, мой благородный мальчик, – ответил Сигрев. – Они отошли только, чтобы приготовиться к общему приступу; теперь они могут перебраться через палисад. Я почти жалею, что они не подожгли прутьев: тогда мы могли бы бежать, как говорил Риди; но теперь это невозможно.

– Ничего не говори маме, – сказал Уильям, – будем защищаться до последней крайности, а если нас победят, – значит, так угодно Господу.

– Мне хотелось бы на прощанье поцеловать твою маму, – сказал Сигрев. – Но нет, это заставит меня ослабеть. Лучше нет. Вот они, Уильям, они бегут! Ну, да благословит тебя Бог, мой мальчик. Я думаю, мы все встретимся на небе.

Все полчище дикарей двигалось теперь от кокосовой рощи плотной массой. Они кричали, так что ужаснули Селину и Юнону, однако ни одна из них не дрогнула. Дикари снова были в пятидесяти ярдах от палисада, и снова по ним открылся огонь.

Громкие вопли отвечали на выстрелы. Вот дикари уже дошли до покатой груды сложенных вязанок. Но их дикие крики и ружейные выстрелы заглушил громкий, грохочущий звук, от которого содрогнулись пальмовые деревья. И нападающие, и защитники на мгновение замерли от изумления. Новый и еще новый громовой звук. Что-то бороздило землю. Множество дикарей упало.

– Это корабельная пушка, отец, – сказал Уиль. – Мы спасены. Спасены!

– Это, наверное, пушка, мы спасены чудом, – ответил м-р Сигрев в полном изумлении.

Дикари остановились. Они были ошеломлены. Снова и снова звучали выстрелы больших орудий, сотрясая воздух, и ядра с визгом проносились в лесу.

Дикари повернулись и бросились к своим челнокам. Не осталось ни одного.

– Мы спасены! – вскрикнул Сигрев.