Служба на купеческом корабле

Мистер Анселль и Петрес занимались с солдатами без ружей, командуя им повороты:

– Налево! Прямо! Направо!

Моряки смотрели и делали шутливые замечания.

Корабль привели к ветру – очень легкому. Когда раздался свисток, означавший «все проветривать постели», матросы, бывшие внизу, высыпали на палубу, бывшие на палубе бросили свою работу. Через минуту гамаки были отвязаны.

– А теперь, майор, лучше пойдемте в каюту, – со смехом сказал Оутон. – Уверяю, это лучше.

Кровати и одеяла, которые вытряхиваются всего раз в месяц, бывают полны того, что называется пухом, а одеяла – волосков, и все постели не благоухают. Моряки, думавшие, что приказание было дано по неосмотрительности, пришли в волнение. Они начали вытряхивать одеяла на баке, поднимая облака пыли, которую ветер относил на солдат и офицеров, занимавшихся на квартердеке.

– Что за дьявольщина! – вскрикнул капитан Маджорибенкс, с отчаянием глядя вперед. – «На плечо!»

Поручик Уинтерботтом и половина его солдат принялись кашлять. – Проклятие. Смир-р-р-но! Ей-Богу, я задыхаюсь.

– Крайне неприятно, – заметил Петрес, входя на палубу. – Я знал, что меня осмолят, но никак не думал, что мы покроемся перьями.

– Где майор Клеверинг? – спросил Маджорибенкс. – Я попрошу отпустить людей.

– Не понимаю, – сказал со смехом первый помощник, – положительно не понимаю, почему капитан Oyтон дал это приказание. Мы всегда вытряхиваем постели, когда судно идет по ветру.

Последнее утешительное замечание было хуже всего. Офицеры жестоко страдали. Каждый из них охотнее очутился бы под залпами французского полка, чем испытывав то, чему они подверглись. Однако без позволения майора Клеверинга они не смели отпустить солдат. Капитан Маджорибенкс быстро вошел в каюту, чтобы объяснить майору их неприятное положение, и майор позволил отложить ученье.

– Ну, джентльмены, – спросил офицеров Оутон, – в чем дело?

– Дело? – ответил Анселль. – Да у меня зуд во всем теле. Изо всех необдуманных поступков, капитан Оутон, это самый необдуманный; он хуже…

– Петушиного боя, – прервал его капитан с громким смехом. – Ну, теперь мы сквитались!

Офицеры побежали вниз умываться и переодеваться после такого неприятного возмездия со стороны капитана Оутона. Когда они себя почувствовали снова в порядке, хорошее настроение вернулось к ним, хотя они единогласно нашли, что капитан не питает особенно утонченных мыслей и что его шутка побила петушиный бой.

Мне кажется, ни один класс людей не садится на корабль с большими сожалениями и не покидает палубы с большим наслаждением, чем военные. Да и немудрено: на море им приходится вести совсем не ту жизнь, к какой они привыкли. На суше они часто бывают в обществе, развлекаются; женщины благоволят к ним; и развлечения, вместе со служебными занятиями, не оставляют им достаточно времени для чтения и других умственных занятий.

Поэтому, предоставленные самим себе, они жестоко скучают.

Впрочем, я говорю, только касаясь общего типа; в числе офицеров есть много исключений: очень образованных, талантливых людей, много размышлявших, иного читавших.

– Я хотел бы, – сказал Ирвинг, лежавший во всю длину на куриной клетке, на корме, надвинув кепи на глаза, – я хотел бы, чтобы это проклятое плавание наивней окончилось. Каждый день одно и то же: никакого развлечения, никакого разнообразия. Право, мне делается противен вид сигары или колоды карт.

– Верно, – отозвался Анселль, лежавший рядом о ним тоже на курином ящике, точно воплощение лени и безделья, – верно, Ирвинг. Мне это начинает казаться хуже стоянки в провинциальном городишке, где только остается покачиваться на каблуках, да плевать через перила моста, пока не затрубят к обеду.

– О, это несравненно лучше; можно было по крайней мере нагуляться до устали или перекинуться двумя-тремя словами с девушкой, которая идет на рынок.

– Почему вы не возьмете книгу, Ирвинг? – заметил майор, откладывая томик, который он читал, чтобы вмешаться в разговор.

– Книгу, майор? Да я читал, пока не устал.

– А что вы читали со времени нашего отплытия? – продолжал Клеверинг.

– Дайте вспомнить… Анселль, что я читал?

– Да ничего; ты отлично это знаешь.

– Ну, может быть; здесь нам не подают газет в столовой. Дело в том, майор, что я не особенно люблю читать; не привык к этому. На берегу я слишком занят. Впрочем, со временем думаю взяться за книги.

– А скажите пожалуйста, когда наступит это «со временем»?

– Ну, когда-нибудь, когда меня ранят или возьмут в плен. Тогда я буду много читать. Вот капитан Оутон. Капитан Оутон, вы много читаете?

– Да, мистер Ирвинг, много.

– Пожалуйста, позвольте мне спросить, что вы читаете?

– Что читаю? «Вестник Хорсборо»… и читаю отчеты о всех боях.

– Я думаю, – заметил Анселль, – что, читая всю газету и узнавая все новости, человек читает много.

– Конечно, – ответил майор, – только какую ценность представляет чтение такого рода?

– Вот, майор, – ответил Анселль, – мы должны рассмотреть результаты. Я считаю, что знание всех текущих событий и память о фактах, случившихся в течение последнего двадцатилетия, гораздо ценнее, чем знания всяких древностей в мире. Ну кто, кроме каких-нибудь оксфордских или кембриджских педантов, толкует теперь о Цезаре или Ксенофонте? Бегство современного воришки даст гораздо лучшую тему разговора в обществе, чем знаменитое отступление прославленных десяти тысяч…

– Конечно, – заметил Оутон, – и упорная драка между Гемфри и Мендозой гораздо интереснее знаменитых битв… забыл их названия.

– Марафонской и сражения при Фермопилах – этого довольно!

– Согласен, – сказал майор, – что не только не нужно, но и самонадеянно говорить, что читал о таких вещах; тем не менее, это не лишает знания их ценности. Хорошо питающийся ум делается шире; и если позволите привести сравнение, я скажу: как ваша лошадь доказывает своим наружным видом, что она в хорошем состоянии, для чего вам не нужно спрашивать, сколько овса давали ей, так и ваш ум общей силой и мощью доводов дает понятие о том, что он воспринял достаточно «твердой» пищи.

– Очень твердой, – заметил капитан Оутон, – этих орехов я не мог грызть, когда учился, а теперь и совсем не хочу ломать на них зубы. Я согласен с мистером Анселлем: «Довольно на сегодняшний день его заботы».

– Да, может быть, древо познания и есть древо зла, – со смехом ответил Анселль. – Капитан Оутон, вы очень разумный человек. Надеюсь, на берегу мы часто будем видеть вас за нашим офицерским столом.

– Да, вы говорите это теперь, – резко сказал Оутон, – и я прежде тоже слыхал такие вещи, но у вас, сухопутных, оказывается короткая память после того, как вы попадаете на берег.

– Надеюсь, капитан Оутон, вы не делаете этого обвинения общим? – заметил майор Клеверин.

– О, все равно, майор. Я никогда не обижаюсь; приглашают из доброго чувства, и в ту минуту искренне, но когда люди попадают на берег, у них появляется столько развлечений, что мудрено ли, если они перестают помнить о приглашении. Прежде, сознаюсь, это обижало меня, потому что, когда я говорю, что мне будет приятно видеть того или другого, я, действительно, думаю это; если же не думаю, то и не приглашаю его к себе. Прежде мне казалось, что и другие поступают так же, но я достаточно прожил и теперь понимаю, что приглашение «зайдите когда-нибудь» означает «не приходите к нам никогда».

– Ну, в таком случае, я ничего не скажу в данную минуту, – ответил майор. – Но сколько склянок пробило?

– Шесть; через несколько минут подадут обед.

– В таком случае, джентльмены, нам следует пойти вниз и приготовиться к обеду. Как, мистер Ирвинг, вы сегодня утром не брились?

– Нет, майор, я хочу выбриться после обеда.

– Я думаю, вы хотели сказать, перед обедом, – проговорил Клеверинг.

Этот намек был принят к сведению молодым прапорщиком, который знал, что майор, всегда вежливый, даже при неодобрительных замечаниях, офицер такого рода, что с ним нельзя шутить. И Ирвинг явился к столу с подбородком гладким, точно у представительницы прекрасного пола.