Приключение Питера Симпла

Я сел, стараясь сдержать горе и успокоиться. Капитаны между тем, за неимением другого занятия, перелистывали журналы. Тот, который экзаменовал меня в навигации, читая плимутскую газету, только что присланную на борт и за несколько минут перед тем внесенную в каюту, вдруг вскричал:

– Э, что такое? Барроуз, Ките, взгляните! – И он указал на одну заметку. – Позвольте спросить, мистер Симпл, это вы спасли вчера солдата, бросившегося с верфи в море?

– Да, сэр, – ответил, – по этой причине мой мундир так грязен. Измарав его, я не имел времени заказать новый, но не хотел говорить об этом.

Я заметил перемену во всех трех – и это ободрило меня. В самом деле, теперь, когда мне удалось объясниться, больше нечего было опасаться.

– Хорошо, мистер Симпл, встаньте, – ласково сказал капитан, – если вы совсем оправились; если же нет, мы подождем. Не бойтесь, желательно, чтобы вы выдержали экзамен.

Я уж больше ничего не боялся и тотчас встал. На все предлагаемые вопросы отвечал удовлетворительно, и, чувствуя это, меня стали экзаменовать строже.

– Прекрасно, прекрасно, мистер Симпл! Позвольте теперь предложить еще вопрос. Это редко встречается в службе, и, может быть, вы не сумеете ответить. Знаете ли вы, как повернуть корабль на якоре?

– Знаю, сэр, – отвечал я, так как, если припомнит читатель, видел этот маневр, служа еще под начальством капитана Савиджа, – и тотчас рассказал, как это делается.

– Довольно, мистер Симпл. Не стану более задавать вам вопросов. Сначала я счел вас за нерадивого офицера и моряка, а теперь нахожу, что вы хороший моряк и благородный молодой человек. Кто желает предложить ему еще вопросы? – продолжал он, обращаясь к другим капитанам.

Они ответили отрицательно; аттестат был подписан; капитаны пожали мне руку и пожелали скорого повышения в службе. Таким образом, это строгое испытание моих нервов закончилось счастливо, и, когда я вышел из каюты, никто бы не подумал, видя радость, сиявшую на моем лице, в каком отчаянии я был минуту тому назад.

Глава тридцать пятая

Вернувшись в гостиницу, я велел подать плимутскую газету и вырезал заметку, оказавшую мне такую важную услугу. А на следующее утро отправился домой принимать поздравления. Я нашел письмо от О'Брайена, пришедшее днем раньше. Оно было следующего содержания:

«Милый Питер!

Говорят, иные счастливы тем, что прежде родятся их отцы, которые поддерживают их в жизни; на основании этого правила должно полагать, мой отец родился после меня; но как бы то ни было, этому не поможешь. Я нашел все свое семейство в благополучном здравии и веселии; но, завидев меня, они начали трясти своими одеждами. Что касается одежды патера Маграта, то он недаром на нее жаловался: это только тень платья. Впрочем, благодаря Богу, моему трехмесячному жалованью и помощи портного, древняя фамилия О'Брайен из Балихинча обновилась с ног до головы. Обе сестры мои готовы венчаться с мелкопоместными дворянчиками: кажется, они ждут только приличных городских платьев, чтобы идти в церковь. В следующую пятницу их свадьба совершится, и я хочу, Питер, чтобы ты танцевал у нас на свадьбе. Но, впрочем, не беспокойся: я потанцую за нас обоих. А покуда расскажу тебе, что мы успели сделать с патером Магратом относительно этого плуга, моего дяди.

До моего приезда натер Маграт сделал мало или почти ничего, только там и сям он успел собрать кое-какие улики, которые, сложив, я нашел равнозначными нулю.

Но, воротясь домой, к сам приложил к этому делу всю свою активность. Я отправился в Балликлейч и, обойдя вокруг старого дома, в котором расположился твой дядя на квартире, наткнулся – как ты думаешь, на кого? – на молоденькую девушку, Эллу Фланаган, жившего у него в услужении. Я сказал себе, что есть два способа достигать своих целей в этом мире: любовь и деньги. О'Брайенам, как и всем их соотечественникам, всегда больше везло в первой, нежели в последних, и я начал расточать любовь – в твою пользу, Питер.

– Вы именно та молодая девушка, – сказал я, – от которой не могли оторваться мои глаза еще в прошлый раз, когда я увидел вас.

– А кто вы такой? – спросила она.

– Службы его королевского величества лейтенант О'Брайен, приехавший на минуту домой, чтобы высмотреть себе жену, – ответил я, – и уж если кто понравится мне, то уж именно девушка с вашими манерами, личиком и скромностью.

И я начал расхваливать ее глаза, нос, лицо и так далее. Потом я попросил позволения увидеть ее еще раз и спросил, когда она согласна повидаться со мной в роще и открыть мне свои чувства. Сначала она подумала, что я шучу, но я клялся всем святыми, что она прекраснейшая девушка во всей провинции – что и действительно сущая правда, – тогда она склонила ухо к моей болтозле. Я не говорил ни слова о твоем дяде, тетке, патере Маграте, чтобы не вызвать у нее подозрений, потому что я такого мнения, что все замешаны в эту историю. Я говорил только о любвп моей к ее особе, и это заморочило ей голову, как заморочило бы всякую женщину, какого бы она ни была покроя.

Дальше, Питер. В прошедшее воскресенье минуло три недели с тех пор, как я, ради тебя, заговорил с бедной девушкой. Совесть говорит мне, что обольщать девицу – дело неправое с моей стороны, потому что я не думаю жениться на ней; а сделать из нее что-нибудь другое – значит, погубить ее. Несчастная влюблена теперь в меня; поговаривает о свадьбе, рассказывает длинные истории о родственных связях, существовавших между шатанами и О'Брайенами во времена, давно прошедшие, когда и те, и другие были еще в славе. Вчера, сидя обнявшись в роще, я сказал ей: «Милая Элла, что это за люди, с которыми вы живете?». И в ответ она рассказала мне все, что знает об этой истории; и, между прочим, что кормилицей назначена Мэри Салливан.

– А какого пола младенец? – спросил я.

– Мальчик, – отвечала она. – А младенец Салливан?

– Девочка.

– А здесь еще Мэри Салливан?

– Нет, она вчера уехала вместе с младенцем и мужем в полк, который отправляется в Индию.

– Вчера отправилась? – вскричал я, вскакивая.

– Да, – отвечала она, – но что вам до этого?

– Очень много, – возразил я, – кое-кто шепнул мне секретец насчет этого.

– А что такое? – спросила она.

– Да всего лишь, что дети обменены, и это вам так же известно, как и мне.

Но она клялась, что ничего не знает и что ее не было при рождении ни того, ни другого дитяти; я верю ей – она говорит правду.

– Хорошо, – сказал я, – кто же прислуживал леди?

– Моя матушка, – отвечала Элла, – и поэтому она должна знать это лучше всех.

– Ну, так, – сказал я, – Элла, душенька, я дал обет не жениться, пока не разузнаю истины.

Слезы выступили на глазах у бедной девушки, и я готов был сам заплакать, видя, как мучит ее мысль не выйти за меня замуж. Через некоторое время она отерла слезы, поцеловала меня, пожелала счастливо оставаться и поклялась всеми святыми, что так или иначе разузнает правду.

Сегодня утром, по вчерашнему условию, мы опять с ней встретились; глаза несчастной покраснели от слез. Она прижалась ко мне, просила прощения, умоляла не покидать ее и потом рассказала, как вскочила ее мать, когда она задала ей свой вопрос, как не понравился он ей, как бранила она ее, когда она стала настаивать на своей просьбе. Наконец, упав на колени перед матерью, она просила не мешать ее благополучию, потому что она умрет в противном случае (можешь себе представить, Питер, каково было мне слышать это – но как быть? Сделанного не воротишь!); мать заговорила что-то о клятве, патере О'Туле и о том, что поговорит с ним.

Теперь, Питер, я уверен, что обмен детьми состоялся, и кормилицу сослали в Индию, чтобы избавиться от нее. Говорят, они отправились в Плимут. Имя мужа, разумеется, О'Салливан. Так я советую тебе нанять карету и попытаться что-нибудь сделать. Я, между тем, буду стараться всячески раскрыть истину и напишу тебе снова, лишь только что-нибудь узнаю. Теперь главное, что мне нужно сделать – это послать патера Маграта к старухе, матери Эллы: ручаюсь, что он заставит ее открыть истину. Бог с тобой, Питер, засвидетельствуй мою любовь всем твоим.

    Твой навсегда Теренс О'Брайен».

Это письмо О'Брайена послужило мне поводом ко многим размышлениям. Совет отправляться в Плимут опоздал, и я не сомневался, что Мэри Салливан с мужем садились на корабль в то время, как я готовился в порту к экзамену. Показать письмо отцу я не хотел: его бы залихорадило, и вмешательство его, по всей вероятности, принесло бы больше вреда, чем пользы. Поэтому я решил подождать до будущих открытий и попросить пока дедушку похлопотать о повышении меня в чине.

Несколько дней спустя я отправился в Игл-Парк и прибыл туда около восьми часов утра. Я велел доложить о себе и был впущен в библиотеку, где нашел лорда Привиледжа, по обыкновению сидящего в мягком кресле.

– Ну, дитя, – сказал он, оставаясь в кресле и не подавая мне даже одного пальца, – что вам нужно? Почему вы являетесь ко мне без приглашения?

– Я приехал, милорд, осведомиться о вашем здоровье и поблагодарить вас за то, что вы были так добры – оставили мне и О'Брайену место на фрегате.

– Да, – ответил его сиятельство, – помнится, я это сделал, и кто-то говорил мне, что вы хорошо вели себя и были упомянуты в депешах…

– Точно так, милорд, – отвечал я, – с тех пор я еще выдержал экзамен на лейтенанта.

– Очень хорошо, дитя, я рад этому. Напомните обо мне отцу и прочим вашим.

И милорд опустил глаза на книгу, которую читал.

Соображения моего отца, казалось, были основательны, но я не хотел уехать, не сделав еще одной попытки.

– Вы слышали, милорд, что-нибудь о моем дяде?

– Да, – отвечал он, – я получил вчера от него письмо. Ребенок здоров. Я ожидаю его сюда через неделю или три: мы будем жить вместе. Я становлюсь стар, очень стар, мне нужно многое устроить с вашим дядей, прежде чем я умру.