Многосказочный паша

Нам не очень хотелось иметь этих французских висельников у себя на борту, тем более, что их было столько же, сколько и нас. Уже в первую ночь подслушал один из прислуживающих на корабле негров, знавших по-французски, как они сговаривались отправить нас к черту и завладеть кораблем. Лишь только мы узнали об этом, судьба их была решена.

Мы собрались на палубе, заперли люки, схватили французов, бывших на палубе, и в продолжение получаса все они должны были прогуляться по доске.

– Я не понимаю тебя, – сказал Мустафа.

– Это оттого, что ты не моряк. Ну, попробую объяснить как можно короче, что значит гулять по доске. Мы взяли широкую доску и конец ее выставили за борт корабля, намазав его сперва хорошенько жиром. После чего пускали на нее французов, завязав им глаза, и желали им единственно из вежливости, по-ихнему же, «bon voyage». Они шли по ней, пока не сваливались в море, где акулы съедали их, хотя и предпочитали негров прочим.

– Что говорит он, Мустафа? – прервал его паша. Мустафа передал слова матроса.

– Хорошо! Желал бы я посмотреть на эту прогулку, – заметил паша.

Спровадив французов, направили мы корабль в гавань, откуда скоро отплыли с новым грузом. После удачного перехода продали мы наших невольников в Гаванне. Но эта служба мне была не по нутру, я оставил корабль и вернулся в Англию.

Возвратившись, наткнулся я на Бетти. Она была хорошей женщиной, и я привязался к ней. У нас была знатная свадьба, все шло хорошо, пока водились деньжонки. Но пришлось туго, и я снова пустился в море, чтобы добыть их побольше.

Вернувшись, нашел я, что кровать моя была не совсем такова, какой должна быть. Я откланялся Бетти и был таков.

– Зачем же ты не зашил ее в мешок? – спросил паша, когда Мустафа передал ему слова матроса.

– Что? Зашить ее в мешок!.. Нет, так плоха она не была! – сказал матрос.

Я поступил опять на корабль и в три года накопил порядочно деньжонок, и решился, чтобы поскорее сбыть их с рук, еще раз попробовать жить на земле. Тут попал я на Сью и снова женился. Но, Боже мой! То был сущий паук-крестовик! Целый Божий день побои, царапанья! Скоро надоела она мне донельзя, и я желал, чтобы черт ее побрал. Мне была она в тягость, а ей приглянулся другой парень. Однажды она сказала:

– Наше чувство друг к другу прошло. Зачем же ты не продашь меня? Таким путем мы можем разойтись самым приличным образом.

Я согласился с ней. Надел ей на шею веревку и повел на базар.

Молодец, хотевший купить ее, подошел ко мне.

– Кто купит мою жену? – спросил я.

– Я, – сказал он.

– Что дашь?

– Полкроны, – ответил он.

– Прибавишь полстакана грога?

– Хорошо, – сказал он.

– Она – твоя! Желаю тебе счастья в покупке. Я передал ему веревку, и он увел Сью.

– За сколько, говоришь, продал он жену? – спросил паша, когда эта часть истории была передана ему.

– За один пиастр и глоток водки, – отвечал визирь.

– Спроси его, хороша ли была она, – сказал паша.

– Хороша ли? – задумался матрос на вопрос Мустафы. – Да, то было такое красивое судно, что едва ли увидишь другое, ему подобное. Ход ее был красив, имела она прекрасную круглую корму, высокий рост, хорошую окраску, а волос было бы довольно и для русалки.

– Что говорит он? – спросил паша.

– Франк уверяет, что глаза ее светились так же, как у газели, брови сходились, рост ее уподоблялся стройному кипарису, лицо полной луне, и она была так же полна, как гурии, которыми награждаются истинные правоверные.

– Маша плах! И все это за один пиастр! Спроси его, Мустафа, много ли в той земле продажных женщин?

– Много ли? – переспросил матрос. – В продолжение часа можешь нагрузить ими целый корабль. Есть у нас в Англии ребята, которые рады дать горсть золота, лишь бы избавиться от своих жен!

– Мы разведаем о том поподробнее, Мустафа, как ты думаешь?

– Непременно, – ответил Мустафа. – Сердце мое подобно изжаренному мясу при одном воспоминании о женщинах той земли; они таковы, какими описал их матрос; это просто гурии. Продолжай, яга-биби, друг мой, и расскажи его…

– Яоув бибби! Я сказал тебе, что меня зовут Билл, а не Бибби; притом я никогда не жажду на пути; хотя иногда, вот как и теперь, пристаю для принятия провианта. – Матрос хлебнул порядком из фляжки, обтер рот рукавом и продолжал: – Теперь пойдет чистая ложь.

Я отправился на одном бриге в Бразилию; вдруг поднялась такая буря, какой еще не видывал я в жизни.

Надо было приставить к капитану троих, чтобы держать его за волосы. Один юнга был поднят ветром к самому месяцу и спустился оттуда по двум лучам его, ухватился за грот-мачту и не потерпел ни малейшего вреда.

– Славно! – сказал Мустафа и передал это паше.

– Чудно! Клянусь бородой пророка! – воскликнул паша.

Буря продолжалась восемь дней. Ночью – я стоял тогда на руле – прибило нас к одному голому острову. Толчком перекинуло меня через горы на другую сторону острова в море. Я приплыл к берегу и кое-как вскарабкался в пещеру, где и заснул. На другое утро открыл я, что тут не было никакой пищи, кроме крыс. Их было в изобилии, но они были такие проворные, что я не мог поймать ни одной. Обходив весь остров, заметил я, что около одного места собралось множество крыс. Они теснились около речки, единственной на всем острове, как открыл я после. Крысы не могут жить без воды, и мне пришло в голову, что здесь я могу ловить их. Я накрыл всю речку, оставил маленькое отверстие и сел подле него. Когда крысы пришли опять, набрал я полный рот воды и раскрыл его сколько мог. Они бросились туда, и я стиснул их зубами. Таким образом ловил я их, сколько мне было нужно для поддержания себя.

– Аферин! Превосходно! – воскликнул паша, когда Мустафа объяснил ему это.

Наконец взял меня один корабль, чему был я очень рад, потому что сырое мясо крыс не очень-то вкусное кушанье. Я воротился в Англию и не пробыл еще и двух часов на земле, как вдруг заметил первую жену; за нею тащился красный воротник. «Это он!» – сказала она. Я сжал кулаки, но меня схватили, и я должен был отправиться в тюрьму, чтобы предстать перед судом за многоженство, то есть за то, что у меня было одной женой больше, чем следует.

– Что хочет он сказать этим? Вели ему объясниться понятнее, – сказал паша, когда Мустафа передал ему слова матроса. Мустафа повиновался.

– В нашей земле мужчине дается только одна жена, и он не можег брать больше, чтобы каждый получил свое. Я взял себе двух, меня судили, и я был отослан на житье в Ботани-Бей.

Такое объяснение сделало для паши еще темнее этот обряд.

– Как! – воскликнул он. – Что же это за земля, где мужчина не смеет иметь двух жен? Иншаллах! Благодарение Аллаху! Мы можем их иметь сотнями в наших гаремах!.. Или смеется он нам в бороду? Не чистая ли это ложь?

– Все сказанное франком совершенно справедливо, – отвечал Мустафа. – Даже король той земли не может иметь более одной жены. Бехезм, отвечаю глазами, что это не ложь.

– Ну, да ведь они неверные! – сказал паша. – Они не заслуживают иметь больше, гурии даются одним правоверным. Да будут осквернены могилы отцов их!.. Вели гяуру продолжав.

– Я должен был плыть по океану и довольно счастливо добрался до места. При попутном ветре и благоприятной погоде надеялся я когда-нибудь пристать к небу. Но мне не очень-то нравилось работать бесплатно, и одним прекрасным утром я улизнул в лес, где с двумя друзьями прожил шесть месяцев. Питались мы мясом кенгуру и еще одним маленьким животным. Все шло как нельзя лучше.

– Из чего состоит блюдо кенгуру? – спросил Мустафа по приказанию паши.

– Состоит!.. Ну из чего же состоять ему, как не из кенгуру? Я говорю о животном, а не о блюде. Убить его стоило всегда больших хлопот: встанет, окаянный, на свой толстый хвост и защищается всеми четырьмя ногами. Да и в других штуках кенгуру очень редкое животное: детеныши выскакивают у него из живота и влезают туда опять через дырку, которая именно для этой цели и предназначена, ну точно как большая дыра на палубе корабля. Что касается другого животного, то оно плавает в прудах, несет яйца и имеет утиный нос, хотя и покрыто шерстью, как и всякий скот.

Визирь прервал его.