Приключение Питера Симпла

Глава тридцатая

Спустя неделю по прибытии к датскому острову Св. Фомы мы заметили у самого берега бриг. Погнались за ним на всех парусах и были уже за полторы мили от берега; но он успел удалиться под защиту батареи, открывшей по нам огонь. К счастью, батарея находилась на большом возвышении и ядра свистели над нашими головами и между мачт.

– Мне привелось видеть однажды замечательный случай, – заметил капитан Кирни. – Батарея выстрелила по нашему фрегату разом из трех пушек, и все три ядра срезали по канату на фок-мачте, так что все наши фок-мачтовые реи полетели на эзельгофт. Чтобы французы не подумали, что они слишком метки, мы принялись восстанавливать фок-мачтовые паруса и, пока мат-росы укрепили реи, сплели канаты и снова распустили фок-мачтовые паруса.

Мистер Филлот не мог выдержать такой необыкновенной лжи и возразил:

– В самом деле, странный случай, капитан Кирни, но я был свидетелем еще более странного происшествии. В одной стычке с датскими канонерскими ботами мы засыпали пороху в четыре пушки на верхней палубе, и лишь только пушкари вынули свои банники, как в каждое жерло влетело по неприятельскому ядру, и таким образом довершен был заряд. Мы выстрелили в неприятеля его собственными ядрами, и – представьте! – это повторилось три раза сряду.

– Клянусь всем на свете, – вскричал капитан Кирни, наводивший в это время подзорную трубу на батарею. – Это происшествие вам приснилось, мистер Филлот!

– Так же, как и вам, случай с фок-мачтовыми канатами, капитан Кирни.

В эту минуту капитан Кирни поднял подзорную трубу. Ядро засвистело и вырвало у него из рук трубу, разбив ее вдребезги.

– Вот вам раз, – сказал хладнокровно капитан Кирни. – Но неужели вы думаете, что это же самое может случиться три раза сряду? В другой раз они оторвут у меня голову, руку, но уж не подзорную трубу; фокмачтовые паруса легко могли быть срезаны сразу гремя отдельными ядрами. Подайте-ка мне другую трубу, мистер Симпл; я уверен, что это корсар. Какого мнения вы, мистер О'Брайен?

– Я одного мнения с вами, мистер Кирни, – ответил О'Брайен, – и думаю, что было бы очень полезным упражнением для корабельного экипажа взять этот бриг под выстрелами батареи.

– Руль в штирборт, мистер Филлот! Отверните сначала на четыре компасных румба от берега, а об этом подумаем ночью.

Фрегат повернул назад и отошел от батареи. Это было почти за час до захода солнца; а в Вест-Индии солнце заходит совершенно иначе, чем в северных широтах. Сумерек нет; оно садится во всей своей славе, окруженное золотыми и изумрудными облаками восхитительных оттенков; но лишь только оно зашло за горизонт, всюду воцаряется темнота.

С наступлением ночи мы поплыли к берегу. После краткого совещания между капитаном, мистером Филлотом и О'Брайеном, Филлот предложил попытаться взять бриг абордажем. В самом деле, хотя предприятие этого рода опасно, так как все невыгоды на стороне нападающего, но ущерб, причиняемый нашей торговле каперами, был так велик в Вест-Индии, что позволительно было решиться на всякий риск для пользы отечества. Тем не менее капитан Кирни – храбрый и благоразумный офицер, рассчитавший все вероятности и не любивший рисковать жизнью людей без крайней на то необходимости, – не одобрил этой атаки, очень хорошо зная залив, в котором бриг стоял на якоре. И хотя мистер Филлот и О'Брайен советовали произвести атаку ночью, но капитан решил напасть днем. Он рассчитал, что опасность увеличится, но зато силы наши станут надежнее, потому что тот, кто обратился бы в бегство ночью, не осмелится сделать этого днем. Притом, вероятно, батарея и корсар будут всю ночь настороже, а днем, не ожидая нападения, они могут быть захвачены врасплох. Вследствие этого положено было ночью произвести нужные приготовления: спустить боты и отправить их к берегу, где они укроются за скалами, образующими мыс с одной стороны гавани; если их не заметят, они должны будут оставаться там до полудня. В это время, по всей вероятности, большая часть неприятельского экипажа будет на берегу, и корабль будет можно взять без больших затруднений.

Приготовляясь к экспедиции подобного рода, военный корабль представляет собой довольно интересное зрелище, и так как читатель, вероятно, никогда не видал ничего подобного, то, я думаю, нелишне будет описать его. Боты военного корабля всегда имеют два экипажа: обыкновенный, к составу которого не предъявляют особых требований, и военный, набранный из лучших матросов корабля. Командиры ботов – самые надежные люди из всего экипажа и отвечают за то, чтобы боты были как следует оснащены.

К экспедиции этой были назначены баркас, особый бот, ялик, первый и второй катера. Они обыкновенно бывают вооружены пушками на лафетах, поставленными на носу и на корме. Спустив боты, спустили также и пушки и поместили их на носу ботов. Потом уложили ящики с патронами и прочей амуницией; ядра поместили на дне, и все было готово. Весла прикрепили на винтах, чтобы можно было действовать ими без шума, дви-гая их взад и вперед и не роняя за борт. Каждый бот запасся двумя или тремя бочками воды, заключавшей в себе по семи галлонов, и виски, по порции на матроса, на случай задержки по какому-нибудь непредвиденному обстоятельству. Матросы этих ботов занялись своим оружием: кто прилаживал кремень к пистолету, кто точил кинжал на бруске или с помощью напильника, полученного от оружейника, – все весело работали. Мысль участвовать в сражении всегда – источник радости для английского матроса, и никогда не бывает он так весел, никогда не сыплет таким градом шуток, как в это время. Так как в подобных случаях нередко бывает, что двое или трое из экипажа бота находятся в списке больных, то надо видеть, с какими мольбами пристают другие, чтобы их приняли взамен отсутствующих. Серьезность сохраняли только те, кому приходилось оставаться на фрегате и не участвовать в экспедиции. Тут уже не нужен приказ о погрузке в боты, матросы обыкновенно занимают их задолго до свистка. В самом деле, можно было подумать, что дело идет о какой-нибудь вечеринке, а не об опасности и смерти.

Капитан Кирни сам назначил офицеров, которые должны были командовать ботами. Такой опасной обязанности он не хотел вверять ни одному мичману. Он говорил, что видал много случаев, в которых опрометчивость и безрассудная смелость мичманов вредили успеху предприятия. Поэтому он назначил мистера Филлота командовать баркасом, О'Брайена – яликом, шкипера – первым, мистера Чакса, боцмана, – вторым катером. Мистеру Чаксу очень понравилось командовать ботом. Он пригласил меня с собой, и я согласился на это предложение, хотя и намеревался, по обыкновению, отправиться с О'Брайеном.

Почти за час до рассвета фрегат подошел к берегу на полторы мили, и боты отчалили. Потом он развернулся и поплыл обратно в надежде к рассвету быть на таком расстоянии, чтоб не подозревали о том, что он выслал шлюпки; а между тем на ботах спокойно приближались к берегу. Через четверть часа мы достигли мыса, составляющего одну из сторон залива, и как нельзя лучше укрылись среди скал, выступавших из-под воды. Мы положили весла, привязали стоперсы, и был отдан приказ соблюдать строжайшую тишину. Скалы были высоки, и боты нельзя было заметить иначе, как подойти к самому краю пропасти, да и тогда, по всей вероятности, нас приняли бы за подводные камни. Поверхность воды была гладкой, как стекло, матросы беззаботно перевешивались через борта, любуясь подводными кораллами и следя за рыбой, скользившей между ними.

– Не могу сказать, мистер Симпл, – сказал мне вполголоса мистер Чакс, – чтобы я много ожидал от этой экспедиции; думаю, нас порядочно поуменьшится. За тишью следует буря, а здесь так тихо. Однако ж надо снять мундир: солнце порядочно печет. Боцман, подайте мне мою куртку.

Мистер Чакс был в одном только мундире; куртку же положил на пушку с намерением переодеться, как только сойдет утренняя роса. Боцман подал ему куртку, и он сбросил с себя мундир; но, развернув, нашел, что вместо своей куртки он захватил куртку капитана Кирни с эполетами, которую капитанский слуга, бравший ее чистить, положил на ту самую пушку.

– Клянусь дворянством Англии, – закричал мистер Чакс, – я захватил нечаянно капитанскую куртку! Хорошенькое дело! Если я надену теперь мундир, то захлебнусь в поту, если не надену куртку – изжарюсь, а если надену – так это сочтется неуважением.

Послышался с трудом сдерживаемый смех матросов, и старший лейтенант, находившийся в баркасе недалеко от нас, обернулся спросить, что случилось. Вместе со старшим лейтенантом на задней банке сидел О'Брайен; я нагнулся и рассказал им, в чем дело.

– Я, право, не знаю, чем может мистер Чакс повредить капитанской куртке, надев ее, – сказал О'Брайен, – разве только, если ядро прошибет ее. Но это будет вина не мистера Чакса.

– Разумеется, – согласился старший лейтенант. – Притом же, если это случится, капитан возьмет ее и будет клясться, что ядро пробило ему грудь навылет, не причинив ни малейшего вреда. Это послужило бы ему материалом для славной сказки. Наденьте ее, мистер Чакс, вы будете целью неприятеля.

– Этим я с удовольствием рискну, – заметил боцман, обращаясь ко мне, – из-за одного удовольствия быть принятым за джентльмена, так как в сущности я действительно джентльмен.

Улыбка появилась на всех устах, когда мистер Чакс надел капитанскую куртку и с видимым удовольствием опустился на заднюю банку катера. Один из матросов вздумал улыбаться немного дольше, чем допускал боцман Чакс.

– Позвольте, мистер Вебер, – произнес мистер Чакс, наклоняясь к нему, – позвольте заметить вам самым деликатным образом, так, только намекнуть, что не в моем обычае смеяться над своим начальником. Вы проклятый, бесстыжий сын морского повара. И если мы оба будем живы и здоровы, надеюсь доказать вам, что хотя я и смешон в боте в капитанской куртке, зато совсем не смешон на борту фрегата с убедителем в руке. Так что ждите сюрприза, как прибудете на бак: вы у меня запрыгаете, как не прыгал еще ни один французский танцмейстер. Припомни мои слова, ты – подлипала, лизун, собачий сын!

Мистер Чакс повысил голос к концу этой речи больше, чем следовало при тогдашних обстоятельствах, был остановлен старшим лейтенантом и снова опустился на заднюю банку с той важностью и тем почтенным видом, которые приличны паре золотых эполет.

Мы до полудня оставались за скалами незамеченными, так хорошо мы спрятались. Посланный нами офицер, тщательно укрываясь за скалами, несколько раз производил рекогносцировку неприятеля. Боты капера беспрестанно сновали то к берегу, то обратно к корсару; но только к берегу они отправлялись полными народу, а возвращались с двумя или тремя человеками. Мы могли, следовательно, надеяться, что застанем очень мало защитников на корабле. Мистер Филлот взглянул на часы, показал О'Брайену в доказательство, что он с точностью исполнил приказание капитана, и подал знак к отправлению. Стоперсы были отвязаны, пушки заряжены, матросы схватились за весла; через две минуты мы вышли из-за скал и вытянулись в линию на четверть мили от устья гавани и менее чем в полумиле от корсарского брига. Мы гребли изо всей мочи, но без всякого шума, пока неприятель первый не выстрелил в нас из пушки. Он выстрелил совершенно неожиданно, когда мы входили в гавань под флагом Великобритании, плескавшим по воде, потому что была страшная тишь. Оказалось, что на низменностях под скалами по обеим сторонам залива они соорудили батареи, из двух пушек каждую. Одна из этих пушек выстрелила по ботам картечью; но она находилась слишком низко; и хотя вода всплеснулась не более, как в пяти ярдах от баркаса, но мы не понесли никакого ущерба. Так же счастливо избежали мы зарядов трех других пушек; мы так скоро пронеслись мимо двух из них, что они не успели прицелиться, и ядра перелетели через боты. Третье же хотя и ударило в самую середину между нами, но не причинило другого вреда, кроме того, что расщепило весла у первого катера.

Между тем мы заметили, что корсар, увидев нас, тотчас же послал на берег боты, воротившиеся оттуда с людьми; вслед за тем он вторично отправил их, но они не успели еще возвратиться. Теперь они были на таком же расстоянии от корсара, как и мы, и трудно было решить, кто из нас подойдет к нему первым. О'Брайен заметил мистеру Филлоту, что лучше было бы напасть сначала на боты, а потом уже на корабль, так как в этом случае мы, вероятно, найдем оставленный для своих проход в абордажных сетях, привязанных к реям и представлявших страшное препятствие нашим шлюпкам. Мистер Филлот согласился с О'Брайеном; он приказал носовым матросам оставить весла и навести пушки, с тем чтобы выстрелить по первому знаку; прочие должны были грести изо всей мочи. Каждую жилку, каждый мускул напрягли наши нетерпеливые и храбрые моряки. В двенадцати ярдах от корабля и ботов скомандовали стрелять; каронада баркаса разразилась картечью, так хорошо нацеленной, что один из французских ботов тут же погрузился в воду. Другие, меньшие пушки, заряженные мушкетными пулями, произвели страшное опустошение в рядах противника. Еще через минуту раздался страшный гик наших матросов, и мы столкнулись борт о борт с неприятелем; англичане и французы перемешались, и завязался жаркий рукопашный бой. Французы бились отчаянно. Увидев, что они ослабевают, люди, оставшиеся на бриге, поспешили к ним на подкрепление; они не могли видеть их гибель и слышать их отчаянные вопли без того, чтоб не лететь к ним на помощь. Иные прямо с корабля прыгали на наши боты; другие в упор стреляли в нас и в боты с целью потопить их; борьба была, одним словом, отчаянная.

Но она быстро закончилась в нашу пользу, так как мы были сильнее и лучше вооружены. Сломив всякое сопротивление, мы взошли на бриг; на нем ни души, кроме огромной собаки, бросившейся на О'Брайена и схватившей его за горло.

– Не убивайте ее, – закричал О'Брайен матросам, поспешившим на помощь, – только оторвите ее.

Матросы оторвали собаку.

– Клянусь Иисусом! – сказал О'Брайен, привязывая ее к пушке. – Ты моя пленница.

Но хоть мы и овладели корсаром, трудности, однако, не закончились: теперь мы подвергались не только огню двух батарей на входе в залив, мимо которых нам нужно было проходить, но и огню батареи, находившейся в глубине залива и стрелявшей вчера по фрегату. Мы обрезали якорные канаты, убрали фок-мачтовые паруса и перенесли раненых с бортов на бриг. Это было, впрочем, делом нескольких минут. Большая часть французов была убита; наших ранено девять человек, да, кроме того, мистер Чакс, простреленный пулей навылет и подававший мало надежды на выздоровление. Как заметил мистер Филлот, капитанские эполеты сделали его целью неприятеля, и он пал в чужом оперении.

Уложив раненых на палубе – одних французов около сорока человек, – мы привязали к бригу буксирные тросы и начали тащить его из гавани. Была страшная тишь. Мы подвигались очень медленно, но наши матросы, воодушевленные победой, кричали, смеялись и гребли изо всей мочи. Неприятель, заметив, что корсар взят, а французские боты носятся пустыми по заливу, открыл по нам огонь, причем с большим успехом. Прежде чем мы успели дотянуть бриг до того места, где были расположены батареи, мы уже получили три пробоины в подводной части корабля; вода брызнула на самую палубу. Я ухаживал за мистером Чаксом, лежавшим на штирборте; кровь его струилась по палубе, стекая за борт. Он, казалось, лишился чувств; я обвязал его своим платком, чтобы остановить кровотечение, принес воды омыть лицо и влил несколько капель в рот. Он открыл глаза и взглянул на меня.

– А, мистер Симпл, – сказал он слабым голосом, – это вы? Со мной все кончено; но лучше и быть не могло, не правда ли?

– Как это так? – спросил я.

– Как же! Разве я не пал в офицерской одежде, как джентльмен? – сказал он, намекая на куртку капитана и его эполеты. – Я предпочитаю лучше умереть в этой куртке, чем выздороветь, чтоб снова надеть боцманский мундир.

Он пожал мне руку, и глаза его снова закрылись от слабости. Мы были теперь прямо против двух батарей перед выходом из залива; они навели пушки на боты, тащившие бриг. Первый выстрел пробил дно баркаса и потопил его; к счастью, весь экипаж его спасся. Но так как он находился ближе всех к бригу, то это заставило нас потерять много времени, чтобы освободить от него прочие боты и взять бриг на буксир. Ядра снова летели теперь градом, а картечь сделалась нестерпимой. Тем не менее наши матросы не переставали работать, подымая крик при всяком новом выстреле; мы почти миновали батареи, потерпев от них незначительный ущерб, как вдруг заметили, что бриг полон воды, так что не в состоянии держаться на поверхности более нескольких минут, и, следовательно, невозможно было привести его к фрегату. Мистер Филлот решил, что бесполезно дальше рисковать жизнью людей; он приказал перевести пленных снова в боты и плыть к кораблю. Эту работу поручили мне, вследствие чего мой катер остался пока при бриге. Не желая оказаться позади, я со всевозможной поспешностью перенес раненых и подошел к мистеру Чаксу, чтобы взять его. Он, казалось, несколько ожил, но не позволил перенести себя.

– Ни к чему, милый мистер Симпл, – сказал он, – я не смогу выздороветь, лучше умереть здесь. Прошу вас, не трогайте меня. Если неприятель завладеет бригом прежде, чем он потонет, меня похоронят с военными почестями; а если нет, так я умру, по крайней мере, в одежде джентльмена. Ступайте скорее, пока не убили еще больше народу. Я остаюсь здесь, это решено.

Я начал было спорить, но в это время показались два бота, плывшие из гавани к бригу. Неприятель заметил, что наши боты удалились, и шел овладеть им. Мне, следовательно, было не до того, чтоб уговаривать мистера Чакса, и, не желая насиловать умирающего, я пожал ему руку и оставил его. Я с трудом спасся, потому что боты были уже у самого брига; некоторое время они даже гнались за мной, но так как ялик и катер повернули назад, чтоб помочь мне, то они прекратили преследование.

Вообще, эта экспедиция была хорошо спланирована и выполнена. Мы потеряли только мистера Чакса; раны прочих оказались не смертельны. Капитан Кирни был вполне доволен нами, как и адмирал, когда ему донесли об этом. Правда, капитан Кирни немного сердился за свою куртку и послал ко мне спросить, почему я не снял ее с мистера Чакса и не привез на корабль. Не желая открывать истину, я отвечал, что не хотел беспокоить умирающего, притом же куртка так замарана кровью, что он не стал бы носить ее; это, впрочем, была правда.

– По крайней мере, вы должны привезти мои эполеты, – возразил он. – Но вы, мичманы, ни о чем, кроме лакомств, не думаете.

В эту ночь я стоял в первой вахте; ко мне подошел квартирмейстер Суинберн и просил описать нашу вылазку, так как он в ней не участвовал.

– Что ж! – сказал он. – Этот мистер Чакс, кажется, был славным боцманом; жаль только, что он слишком много давал воли своему убедителю. Он был дельный малый и знал свои обязанности.

Глава тридцать первая

В жизни моей я не помню ни одного случая, который бы запал мне в душу так тяжко, как смерть бедного мистера Чакса, в которой я не сомневался. Думаю, скорбь моя была такой глубокой потому, что, когда я вступил на службу, все считали, как и в моей семье, что я был дурачком, и только мистер Чакс и О'Брайен относились ко мне иначе. Благодаря их сочувственному обхождению я задумал исправить положение и стремился к достижению этой цели. Я полагаю, что не один ребенок мог бы стать также дельным человеком, если бы в окружающих находил к себе участие, вместо того чтобы подвергаться презрению и осмеянию. Он против воли попадает на дурную дорогу и с отчаяния, потеряв всякую уверенность в себе, предается пороку, ведущему к гибели.

О'Брайен не очень-то любил чтение, но замечательно играл на флейте и имел недурной голос. Главными занятиями его были игра на флейте и пение. Но хотя он сам и не учился, однако меня каждый день заставлял приходить в свою каюту на час или два, где я рассказывал ему содержание какой-нибудь прочитанной мною книги. Этим методом он не только учил меня, но и сам приобретал много сведений; замечания, которые он часто делал насчет прочитанного, навсегда оставались в моей и его памяти.

– Ну, Питер, – сказал он, входя в каюту, – что ты мне скажешь сегодня? Ты мой учитель, я каждый деньузнаю что-то от тебя.

– Сегодня я немного прочел, О'Брайен, потому, что думал о несчастном мистере Чаксе.