Крушение «Великого Океана»

– Конечно, – ответил он, – но в ту минуту я думая только об исполнении моего желания. Едва я опустился на цветочную грядку, которая приходилась под трубой, как пошел к чугунной входной калитке, перебрался через нее и очутился на дороге. Я был без шляпы, так как все наши фуражки висели на гвоздях в школьной комнате; но я не заботился об этом.

«Как можно скорее пошел я к порту и, придя на пристань, увидел судно с поднятым топселем; очевидно оно собиралось воспользоваться только что начавшимся отливом. Матросы кричали нараспев: «По-од-ни-май!», вытаскивая якорь. Я стоял и смотрел, решаясь кинуться за судном вплавь. В эту самую минуту я увидел спущенный с него ботик, в котором матрос двигался к берегу, очевидно, с целью отвязать причал этой шкуны. Я подбежал раньше, чем матрос успел отвязать канат, и, ничего не говоря, вскочил в ботик.

– Что тебе, малыш? – спросил моряк.

– Хочу идти в море, – задыхаясь, ответил я, – возьмите меня к себе на палубу, пожалуйста, возьмите!

– Пожалуй, – ответил он. – Я слышал, капитан говорил, что ему нужен ученик.

Он отчалил и скоро был подле шкуны; я взобрался на ее палубу.

– Кто ты? – спросил капитан.

Я и ему сказал, что хочу идти в море.

– Ты еще слишком мал.

– Нет, – ответил я.

– Неужели ты думаешь, что не побоишься карабкаться на реи?

– Я вам покажу это, – ответил я.

И как кошка поднялся по снастям до верхней реи.

Когда я спустился, капитан сказал:

– Ну, я думаю, ты со временем сделаешься хорошим матросом. Я беру тебя в Лондон, запишу в ученики. – Где твоя шапка?

– Я ее оставил дома.

– Не важность; красный колпак лучше фуражки, – сказал капитан, ушел вниз в каюту и скоро принес оттуда колпак.

Это судно, угольная шкуна, скоро ушла из порта, и еще до утренней зари я очутился в безбрежном океане, которому с этих пор предстояло сделаться моим приютом.

Когда все пришло в порядок, капитан осмотрел меня. Мне он показался грубым, резким человеком. И действительно, к вечеру первого же дня я уже почти раскаялся в сделанном мной шаге. Сидя, весь иззябший и мокрый, на свертке негодного паруса, я в первый раз подумал о матушке, о ее печали и невольно горько заплакал. Но было уже поздно. Мне часто позже казалось, м-р Сигрев, что все последующие мои затруднения и печали были наказанием за то, что я бросил ее. Ведь я был ее единственный сын, ее единственная любовь, и я разбил ее сердце. Плохо отплатил я ей, мастер Уильям, за все заботы обо мне и за доброту. Да простит меня Господь».

Старый Риди замолчал; молчали и остальные. Наконец, Уильям, сидевший рядом со своей матерью, повернулся к ней и поцеловал ее.

– Мне приятно видеть это, мастер Уильям, – сказал Риди, – я вижу, что мой рассказ не пропадает для вас даром, и считаю ваш поцелуй печатью, которая доказывает, что вы никогда не бросите ваших родителей.

Когда миссис Сигрев, в свою очередь, поцеловала старшего сына, по ее щекам скатились две слезы.

– Теперь я оборву мой рассказ, – сказал Риди, – я не могу говорить; мое сердце слишком переполнено при мысли о моем безумном и дурном поступке. М-р Сигрев, – прибавил старик, – я думаю, нам пора отойти ко сну. Вот Библия; пожалуйста, прочтите из Евангелия то место, в котором говорится: «Придите ко мне все нуждающиеся и обремененные, и я успокою вас». О, сэр, сколько утешений дает эта святая книга.

Глава XXXIII

Наступило прекрасное утро. После завтрака Сигрев и Риди с Уильямом отвезли колеса на оси к черепашьему садку. Риди поймал одну из самых больших черепах острогой, которую устроил для этой цели, потом, привесив животное под ось, отвез к дому. Черепаху убили. Юнона изрезала ее мясо по указаниям старика и поставила суп вариться.

Между тем Риди, Уиль и Сигрев отправились рубить новые пальмы для постройки сарая-склада.

– Я хочу, чтобы в то же время он служил нам приютом в случае опасности, – заметил Риди, – а потому и выбрал эту чащу леса; дом отсюда недалеко, но, прорубив к нему извилистый проход, мы совершенно скроем наш сарай; проход мы сделаем возможно узким, так чтобы по нему только-только могли проехать колеса; нам также придется выкорчевать пни срубленных деревьев, не то они, пожалуй, будут привлекать внимание. Я не думаю, чтобы все это понадобилось нам, но все же лучше принять предосторожности, а лишнего труда это почти не доставит.

– Правда, Риди, – сказал Сигрев. – Никто никогда не знает, что может случиться.

– Видите ли, сэр, говоря между нами, туземцы часто переправляются с одного из островов на другой за кокосовыми орехами. Не знаю, населены ли соседние острова; может быть нет, может быть да; и если населены, мы не знаем характера туземцев. Я это сообщаю вам; но лучше не говорите ничего миссис Сигрев; это может встревожить ее. Я уверен, мастер Уильям, что вы не проговоритесь?

– О, нет, ни за что, поверьте мне, Риди.

– Вот мы и на месте, – продолжал старик. – Видите, мы перешли через холм, покрытый густым лесом. Тут впадина. Это тоже поможет скрыть наше строение. Отличное место; покатость достаточно велика, и вода будет быстро и хорошо стекать с нее.

– А далеко ли мы от дома, Риди? – спросил Сигрев.

– По моим соображениям, не больше, как на расстоянии полутораста ярдов по прямой линии. Но по дорожке будет вдвое дальше.

– Итак, начнем.

– Я отмечу деревья, чтобы знать, которые нужно свалить и которые останутся. Пожалуйста, мастер Уильям, возьмитесь за другой конец веревки.

Наметив место для постройки, они пустили в ход топоры и пилы. Одно дерево падало за другим. Работа продолжалась до обеда.

– Дорогой Уильям, и ты, мой друг, вы устали, вам жарко – сказала миссис Сигрев, когда все уселись за столом. – Вам не следует так усиленно работать.

– Рубить деревья жарко, мама, – ответил Уильям, – но усиленная работа никому не может повредить, особенно, если после этого за обедом ешь вкусный суп из черепахи. Мы порядком проголодались и сделаем честь стряпне Юноны. Но что с тобой, Томми?

– Мы с Томми в ссоре, – сказала миссис Сигрев. – Утром у меня был наперсток; я сидела и шила. Потом Юнона позвала меня из дома. Ушла я; Каролина была со мной, Томми же остался дома. Когда я вернулась обратно, Томми был у порога, а подле моего шитья я не увидела наперстка. Я спросила Томми, не видал ли он – его, и в ответ услышала, что он его поищет. Томми поискал наперсток, но ничего не нашел. Тогда я спросила, не унес ли он его с собой из дому, но опять услышала, что наперсток скоро будет найден. Я уверена, что Томми его взял и только не хочет сказать, брал он его или нет. И вот я целое утро не работала.

– Томми, ты взял наперсток? – серьезно спросил Сигрев.

– Я его найду, папа.

– Это не ответ. Ты взял наперсток?

– Я его найду, – плаксиво ответил Томми.

– Только это я от него и слышу, – сказала миссис Сигрев.

– Хорошо же; он не получит обеда, пока наперсток не отыщется, – заметил м-р Сигрев.

Томми заплакал.

В это время Юнона внесла черепаший суп, от которого распространялся очень привлекательный запах. Томми заплакал еще громче.

Работники сильно проголодались, и после первой тарелки Уиль попросил дать ему вторую порцию. Проглотив несколько ложек, он вдруг поднес руку ко рту и через секунду вынул оттуда что-то.

– Мама! – вскрикнул мальчик. – Твой наперсток! Я чуть не проглотил его.

– Вот почему Томми уверял, что он скоро найдет пропажу, – с улыбкой сказал Риди. – Он, верно, хотел выудить его после обеда из остатков супа. Ну, миссис Сигрев, я не говорю, что Томми хороший мальчик, но все же он ведь не сказал неправды.