Большая картина

– Просто покажи мне наши чертовы карточки.

– Ладно, – пожал плечами Шлегель. – Сам захотел. Смотри.

С этими словами он вытащил из кармана красно-черной клетчатой рубашки два картонных квадратика и положил их на стол крапчатым покрытием вверх. Дьявольские кости были брошены, судьба определена. Осторожно, словно дотрагиваясь до чего-то раскаленного, Ивлин перевернул квадратики, наклонился и подслеповато сощурился, чтобы в полумраке пивной прочитать надписи:

«Считает манифестацию по политическим
вопросам бессмысленной и обреченной»

«Не выносит фразу АТМОСФЕРА СТАРИННЫХ
ЕВРОПЕЙСКИХ ГОРОДКОВ»

– И это все?! – ошеломленно выдохнул он. – Да я с таким же успехом мог бы взять в соавторы вон того парня за барной стойкой! Что они себе возомнили? Как, скажи на милость, могут сработаться двое, которых бесит фраза про атмосферу городов…

Шлегель с тоскливым видом кивнул:

– Да, признаюсь, когда я прочитал карточки, тоже как-то скис. С первым встречным больше шансов поладить, чем имея в схожих чертах две вот такие карточки.

Но Ивлин его даже не слушал. В его мозге бешено крутились цифры и подсчеты, сколько отняла у него эта безумная, безумная афера с соавторством.

– Я столько платил им! Вкалывал, как проклятый, чтобы скопить деньги на свое книжное дело. И вот результат… Ну что за недоразумение! – выпалил он абсолютно искренне.

– Херня полная эти Слепые талоны, – согласился Шлегель. – Ты или можешь с кем-то созидать что-то стоящее, или нет. И это никак не зависит от одинаковых факультетов или еще чего.

Горькой была правда, горьким было разочарование. Отец его на смех поднимет, если узнает, что за нелепицу устроил МОЛ – форпост всех надежд Ивлина. Да и как он сам не догадался? Разве не понял он с самого начала, что такие, как этот пришлый плотнотелый Шлегель, даже своим внешним видом не могут претендовать на звание литераторов?

Выругавшись себе под нос, Ивлин встал из-за стола, накинул плащ и затолкал мятую купюру под пустой пивной стакан. Он выдавил из себя самую любезную улыбку, на которую только оказался способен:

– Пожалуй, мне уже пора. Рад был познакомиться, мистер Шлегель.

– Взаимно, – равнодушно отозвался тот. – Значит, решили? Мне надо что-то им сказать, когда повезу тетрадь обратно. Никакого шанса?

Ивлин сжал губы, мучительно обдумывая дальнейшие шаги. Ему не хотелось сдаваться и отпускать мистера Шлегеля просто так, и задним умом он уже приписал это неохоте впустую терять деньги за взносы в МОЛ. Наконец, он осторожно поинтересовался:

– Могу я кое-что упомянуть, а ты на это ответишь первое, что придет в голову? Тогда и решим.

Шлегель не испытывал никакого энтузиазма, но жевать закуски к пиву в одиночку ему тоже не хотелось. Потому он не видел повода для отказа:

– Валяй.

И Ивлин сказал:

– Франц Кафка.

Это был выстрел вслепую. Он ничего не ждал от мистера Шлегеля. Ивлин уже давно ни от кого ничего не ждал. Всякому было понятно, что Шлегель – нормальный здоровый человек, который предпочитает интересные тексты. Нельзя винить человека, если тот не выносит Кафку. Кафку вообще трудно выносить, если не питаешь искренней любви к его прозе. Но даже и любовь эта не делала тебя особенным, не приближала к райским кущам – в этом Ивлин убедился на опыте своей трудовой жизни. Ладно. Сейчас он услышит что-то очевидное, удобно-вежливое про «Замок» или «Процесс», про убогую Кафкину биографию, отца-тирана или несостоявшиеся женитьбы. Про раздутую славу в обожающем авангард двадцатом столетии. Про последователей кафкианской традиции в предабсурдную эпоху…

Но Шлегель просто прикрыл глаза, будто вспоминая что-то. Спустя некоторое время, когда Ивлин уже вновь начал рыскать в карманах в поисках сигарет, Шлегель ответил:

– «На галерее».

Ивлин замер. Это был не стандартный выбор, совсем не стандартный. Это не замызганная каждым литературоведческим кружком история про превращение в жука, или штампованные излияния про бюрократию и образ «маленького человека». Рассказ «На галерее» – очерк, зарисовочка – был текстом редким, не снискавшим себе ни цитирования читателей, ни внимания филологов. Ивлин не мог понять, что заставило Шлегеля из всего кафкианского наследия упомянуть этот далеко не популярный текст, а потому он мог только засмеяться:

– Да ты вообще откуда взялся такой?

Теперь уже Шлегель, позабыв про неоконченную трапезу, встал и полез за бумажником, чтобы поскорее завершить встречу:

– Мистер Камберленд, брось прикидываться.

– И в мыслях не было! – замотал головой Ивлин. – Но мы могли бы?

– Могли бы? – эхом переспросил Шлегель.

– Конечно, могли бы. Почему ты такой необычный?

Шлегель вновь глупо уставился на него:

– Это я необычный?

– «На галерее»! Да кто вообще такое вспомнит? И почему… – Ивлину не давала покоя невозможность классифицировать нового знакомого по своим привычным меркам: – Почему ты почти не говоришь на все эти злободневные темы? Ну, об экологии. Об экономике. О том, как все плохо в экологии и экономике. То, о чем все говорят. Почему?

Не зная, что бы такого ответить позаковыристее, Шлегель сказал как есть:

– Потому что мне казалось, что ты захочешь говорить о литературе.

Если не брать в расчет страсть к писательству, то в принципе, они оба были довольно заурядными и неплохими людьми. В мире, где создать возможность могло лишь наличие определенных условий, мистер Камберленд и мистер Шлегель сумели создать возможность на одном только отсутствии враждебности. У них не было ничего, кроме голого остова, стылой земли и пустой тетради – а ведь вырастить что-то на такой неплодородной почве куда сложнее.

Что ж. Они с мистером Шлегелем, по крайней мере, не испытывали друг к другу неприязни. А о большем никто и мечтать не смел.

На кухне

Они стали периодически видеться. Процесс пошел. Камберленд в очередной раз промучился бессонницей после тяжелой ночной смены и, в духоте маясь на кровати-полторашке, принялся с горя бубнить в диктофон тонкие, пока еще полупрозрачные паучьи нити сюжета.

Тем же утром Шлегель прослушал запись и, не имея возможности приехать к соавтору из-за комендантского часа, начал прямо на бланках счет-фактур с лесопилки выводить из ивлиновского мыслемесива основные этапы сюжета и главных героев. Шлегель поддевал линии развития когтем, вязальным крючком, он цеплял что нужно, отбрасывая второстепенное. Вязал петли, пока склизкая паутина не стала более-менее напоминать путеводный клубок.

Затем обратной передачей роман (а, точнее, пока еще его очертания) летел обратно по сотовой связи. Ивлин записывал в синюю тетрадь полученные по телефону сцены прилежно, не распалялся особо сильно, чтобы не тратить ограниченное бумажное пространство тетради, выделенной им МОЛом. Ивлин выбирал синонимы, выстраивал диалоги, расцвечивал персонажей оттенками и характеристиками. На заднем развороте тетради Ивлин законспектировал план романа, а после, обсудив с товарищем имена героев, аккуратно внес и их, дважды подчеркнув каждое.

Шлегелю все нравилось. Неплохая получалась история, не хуже других. Что у них было в сюжете? Фамильный особняк, ссорящаяся пара молодоженов, таинственное художественное полотно на стене – естественно, заколдованное и проклятое. А какое Ивлин придумал название! «Большая картина»! Оно было в духе прошлых столетий, в стиле докатастрофных лет, оно было броским, запоминающимся. Шлегель хотел зарегистрировать это название как можно скорее, чтобы редколлегия МОЛа уже по названию поняла, с кем имеет дело. С чем имеет дело. С «Большой картиной».

Готовя завтрак, наливая крепкий чай в щербатую кружку, Шлегель все время повторял это название – с восторгом, вслух, сам себе (и «для себя»! ). Он произносил: «Большая картина», лениво потягиваясь поутру, собираясь на лесопилку или выгуливая своего черного добермана по кличке Анджело. Шлегель повторял название их книги, пересчитывая заказы и таская с другими работниками дрова на погрузку. Раз уж у них с Ивлином, по крайней мере, появилось название будущего романа и основные сюжетные вехи, сейчас было самое время доложить об этом официальной инстанции. И срочно зарегистрировать название, уж больно здорово оно звучало.

Набрав номер МОЛа, Шлегель услышал резкий, с металлическими нотками, голос секретарши:

– Добрый день.

– Добрый! Я сочиняю текст по программе Слепого талона, и хотел бы отправить на регистрацию название романа, который сейчас в процессе написания.

– Фамилии для реестра.

– Мы пишем в соавторстве с…