Новеллы

– «Нет, ты».

Во время этого препирательства вырвавшаяся из их лап свинья бежит в коридор, а другая за ней следом, и обе начинают взбегать по лестнице. Поднявшийся Торелло и сын его говорят: «Ой, плохо мы сделали!»

Они бросаются за свиньями на лестницу, залитую повсюду бившейся ключом кровью. Достигнув залы, они начинают гоняться за свиньями и туда, и сюда. Раненая свинья толкает при этом полку со стаканами и горшками, так что немногие из них уцелели.

В конце концов, она устремляется к колодцу, устроенному в зале, и бросается в него, а другая свинья вслед за ней.

Когда Торелло видит это, он ударяет себя руками по бедрам, говоря: «Ай, какое это для нас разорение!» – подбегает к краю колодца и смотрит в него.

– «Что нам теперь делать, что сказать?»

В конце концов, обратившись к своему слуге, он попросил его Христом-богом спуститься в колодец, захватив с собой хорошо отточенный нож и толстую веревку, и постараться живыми или мертвыми связать свиней; а он с сыном станут тянуть веревку, которой слуга свяжет свиней. Дурак слуга захотел услужить Торелло и, взяв нужный снаряд, обвязался колодезной веревкой и спустился вниз. Когда он очутился на дне, раненая свинья схватила его за ногу, и сколько схватила, столько и отхватила. Почувствовав боль от укуса, слуга стал кричать: «Помогите, ой, ой!» – и таким громким голосом, что явились соседи, которые и увидели случившуюся беду. Узнав, как дело было, они говорят Торелло: «Ей-богу, ты не плохо выгадал. Когда ты добудешь обратно этих свиней, оповести нас. Хуже-то всего то, что они убьют того доброго человека, который находится внизу».

Кое-кто подходит к краю колодца и спрашивает: «Ты жив?»

А тот отвечает: «Ах, боже мой! Тащите веревку, а я ухвачусь за нее, чтобы выйти отсюда».

В эту минуту свинья опять схватывает слугу клыками, и он кричит вверх: «Ой! Тащите, потому что если вы не потащите, я умру».

Наконец вытянули веревку, словно черпали воду, и вот несчастный очутился перед людьми с поврежденной, совершенно разодранной ногой, с лечением которой пришлось потом промучиться несколько месяцев. Слуга стал громко жаловаться: «Ой, Торелло! На какое дело ты меня побудил! Я никогда больше не стану человеком!»

Торелло ответил ему: «Успокойся! Я позову лечить тебя маэстро Банко, который мне большой друг. А как же быть со свиньями?»

Слуга отвечал: «Это уж как вы помыслите; ведь вы хотите лишить работы мясников».

В конце концов, Торелло отправился к двум мясникам, чтобы просить у них совета и помощи. Те сказали, что они хотят по одному флорину за каждую свинью, чтобы вытащить ее из колодца. Увидев, что ему плохо приходится, Торелло сказал: «Ну, ладно».

Они спросили его, хочет ли он заколоть свиней, потому что заколоть их нужно внизу. Торелло ответил: «Да. Делайте скорее и делайте как хотите».

Тогда один из мясников вооружился так, как если бы шел на бой, и, спустившись вниз с ножом острым и тонким как шпилька, в короткое время, с большим, однако, трудом, заколол свиней и, привязав сперва одну, а затем другую к колодезной веревке, помог вытащить наружу. За обделку туши ему было затем уплачено сколько приходилось, что составило опять-таки еще флорин. А воду в колодце, ставшую красной от крови человеческой и свиной, пришлось в ближайшее же время очистить, колодец вымыть больше восьми раз, и все это стоило хороших три флорина. Крови от свиней не получилось, мясо их было совершенно синим и избитым, и стало гораздо более низкого качества. И вот сколько сберег на этом деле почтенный человек: свиньи стоили ему, пожалуй, десять флоринов, да сам он истратил затем еще столько же, не считая насмешек, которые в дальнейшем пошли отсюда.[179 - [179] (#_ednref179) В рукописи недостает морали новеллы.]

Рассказанная новелла была уже написана одним юношей гораздо подробнее, потому что он излагает, как свиньи наперебой как попало ринулись на кухню, сокрушая все на своем пути; вот как там было дело. А это было не так, потому что эта подробность относительно кухни случилась с одним дворянином из Черки, около Торелло, который, чувствуя себя более молодым и быстроногим, захотел попытаться убить свою свинью; а свинья, раненная им подобно этой, выскользнула у него из рук и, сбежав с лестницы и все перемазав своей кровью, убежала на кухню и там набедокурила, опрокинув все, что там было. Эти свиньи напомнили мне еще одну новеллу, которую хочется присоединить к этим. Потерпите немного. Я скоро ее расскажу.

Новелла 71

Один августинский монах поучает в Генуе с церковной кафедры в великом посту генуэзцев о том, что они должны воевать надлежащим образом

Немного лет тому назад, находясь в Генуе в великом посту[180 - [180] (#_ednref180) Саккетти любит приурочивать рассказ к посту, не считаясь с фактическим положением; так, в Генуе он был не постом, а в июне 1381 г.] и посещая, по обычаю, по утрам церковь, я очутился как-то у св. Лоренцо, в час, когда там говорил проповедь один августинский монах.[181 - [181] (#_ednref180) В подлиннике оomitano, т. е. монах августинец отшельнического чина.] В эту пору между генуэзцами и венецианцами шла война,[182 - [182] (#_ednref180) «Кьоджинская перепалка», которая вскоре закончилась.] и как раз в те дни венецианцы одержали значительную победу над генуэзцами. Так вот, приблизившись и напрягая слух, чтобы уловить кое-что из слов проповедника, я услышал такие святые речи и добрые примеры. Он говорил: «Я – генуэзец, и если бы я не сказал вам того, что у меня на душе, то мне казалось бы, что я очень заблуждаюсь. Так не почтите за зло, что я вам скажу правду. Вы уподобляетесь ослам. Природа осла такова. Когда их много вместе, то, если ударишь палкой одного, все разбегаются, причем один бежит в одну, другой – в другую сторону; такова их трусость. Такова как раз и ваша природа. Венецианцев уподобляют свиньям и называют свиньи-венецианцы. И действительно, натура их свиная, потому что, когда большое количество свиней согнано вместе, то, если толкнуть или ударить палкой одну из них, все они начинают жаться друг к другу и бегут затем вслед за тем, кто их толкнул. Такова поистине их природа. И если эти сравнения мне казались подходящими, то они кажутся мне таковыми в особенности теперь. Вы нанесли намедни удар венецианцам; те собрались вместе против вас, для защиты себя и нападения на вас. И на море у них столько-то галер, при помощи которых они причинили то, что вы знаете. Вы бежите, кто куда, и не понимаете один другого; и галер вооруженных у вас мало, а у них почти вдвое больше. Не спите! Проснитесь! Вооружите свои галеры сколько можете, если нужно. И не рыскайте по морю, а войдите в Венецию».

Затем он закончил свою речь словами: «Не почтите мое поучение за зло, потому что я бы треснул, если бы не дал волю этим мыслям».

Так вот такую проповедь выслушал я и вернулся домой; конец ее я предоставил слушать другим. В тот же день случилось так, что я очутился в том месте, где собираются торговцы, в обществе генуэзцев, флорентийцев, пизанцев и лукезцев. Когда стали рассуждать о выдающихся людях, то один мудрый флорентиец, которого звали Карло, из рода Строцци,[183 - [183] (#_ednref183) Строцци – известный деятель времен Саккетти. Много раз был приором; был выслан в Геную, где пробыл до 13S2 г. В 1383 г. умер от чумы.] сказал: «Вы, генуэзцы, конечно, лучшие воины и наиболее храбрые люди, какие существуют на свете; наше дело, флорентийцев, обработка шерсти и торговля».

Я ответил ему: «Это совершенно правильно».

Тогда другие спросили: «Как так?»

А я отвечал: «Когда наши монахи проповедуют во Флоренции, то они поучают нас о посте и молитве, о том, что мы должны прощать и придерживаться мира и не воевать.[184 - [184] (#_ednref184) Вопросы войны и мира были тогда в центре внимания. См. письмо Колуччо Салутати от 5 ноября 1375 г. (С. Salutati Epistolario, vol. I. Roma, 1891).] Монахи, которые проповедуют здесь, учат противоположному. Вот нынче утром, будучи у святого Лоренцо, я прислушался к проповеди одного августинского монаха. Назидания и примеры, которые народ мог услышать от него, были таковы», и я рассказал то, что слышал.

Все изумились, и узнали тогда истину о проповеди от других, которые слышали ее подобно мне. Услышав же ее, они сказали, что я был прав. И всем проповедь эта показалась небывалой.

И, таким образом, мы частенько получаем назидание, так ширится наша вера. На кафедру всходят такие люди, что бог знает, насколько они благоразумны или рассудительны.

Новелла 73

Магистр Николо Сицилийский бросает во время своей проповеди в Санта-Кроче словцо относительно изображения спасителя, которое… вызывает смех у всех присутствующих

После того как я рассказал в предшествующих новеллах о двух печальной памяти монахах, меня тянет рассказать небольшую новеллу с. б одном превосходном магистре богословия из ордена св. Франциска, носившем или носящем еще (потому что я не знаю, жив ли он) имя магистра Николо Сицилийского.[185 - [185] (#_ednref185) Николо Казукки ди Агридженто изучал богословие в Париже (1363–1364 гг.), затем принимал участие в управлении Сицилией. В 1375 г. был проездом во Флоренции, где произошли события, описанные в этой новелле; с 1376 г. был епископом, а в 1383 г. получил сан архиепископа (к нему обращено письмо Салутати, см. выше, прим. 5 к нов. 71).] Но для того, чтобы понять до конца эту краткую новеллу, нужно знать, что превосходные минориты эти, жившие или живущие еще в Сицилии, не терпели не только в своих монастырях, но и где бы то ни было изображения спасителя и проявляли недоброжелательство в отношении того, кто такое изображение заказывал.

Названный магистр Николо попал в наш город по делу, возбужденному против него в Сицилии одним инквизитором из доминиканцев. Чтобы разъяснить сущность этого дела самому первосвященнику, он отправился ко двору папы; это происходило как раз в то время, когда у флорентийцев шла война с пастырями церкви. Когда по Флоренции распространилась молва о глубоких познаниях магистра Николо, флорентийцы стали просить его сказать как-нибудь проповедь. Николо говорил трижды, на праздниках: одну проповедь он произнес на день святого духа, вторую – на троицу, третью – на праздник тела Христова; все они касались самых высоких предметов, и притом были сказаны таким выдающимся человеком, таким был магистр Николо.

Поднявшись в один из этих дней на кафедру, днем после обеда, в присутствии множества народа, он коснулся, между прочим, одного вопроса и, желая объяснить существо господа нашего Иисуса Христа, сказал: «Каков лик Христа?» и, обратившись в негодовании к изображению спасителя, произнес: «Он не таков, как изображение, находящееся вен там. Чтобы ему лопнуть, если Христос был таким». И сказав это, он вернулся к тому, о чем собирался говорить.

Все слушатели принялись смеяться, и смеялись так, что в течение долгого времени магистр не мог говорить, а прочие – слушать.

В эту пору я, писатель, сам находился в названной церкви вместе с другим выдающимся монахом, магистром богословия, которого звали магистром Руджери Сицилийским.[186 - [186] (#_ednref186) Известно только, что Руджери Сицилийский был также монахом-францисканцем.] Я видел, как некоторые из бывших в храме просили его поправить дело и послать за Дино ди Джери Чильямоки[187 - [187] (#_ednref186) Чильямоки, или Чиньямоки (Тильямоки), – значительное лицо во Флоренции: был гонфалоньером правосудия (1356), приором (1359, 1360 и 1367), занимал также другие должности. О нем упоминается в документе 1382 г.] (по заказу этого Дино было написано упомянутое изображение спасителя). Магистр Руджери ответил: «Дино, о котором вы говорите и просите, чтобы я послал за ним, – тот самый, который заказал вот это изображение спасителя?»

Ему ответили: «Да». Тогда он сказал: «Если бы по указанию планет этому делу суждено было совершиться с помощью этого Дино, то Николо поступил бы наперекор, полагая, что Дино распорядился поставить изображение в этом месте». И он ни за что не захотел послать за ним.

И, таким образом, эти два выдающихся человека с большой любезностью выражали готовность разъяснить и разъясняли тем, кто приходил к ним в комнаты, что существовало много изображений господа нашего, что лик спасителя и его тело есть самое прекрасное из всего существующего, а это уродливое изображение являет собой нечто совершенно противоположное.

Новелла 74

Мессер Бельтрандо из Имолы посылает послом к мессеру Бернабо некоего нотария; Бернабо, увидев, что он мал и желт, обращается с ним, как тот этого заслуживал

Не так давно, в бытность свою синьором Имолы, мессер Бельтрандо из рода Алидози[188 - [188] (#_ednref188) С 1362 г. был вместе с братом наместником Имолы, а с 1373 г. до самой смерти (в 1391 г.) единолично правил ею. Его сын Людовико был другом Саккетти. События новеллы произошли до 1385 г., года смерти Бернабо Висконти (см. прим. 1 к нов. 4).] послал послом к мессеру Бернабо, синьору Милана, некоего нотария; звался этот нотарий сер Бартоломео Джиральди[189 - [189] (#_ednref188) Об этом персонаже ничего неизвестно.] и был он человечком невзрачным, очень малого роста, темным и желтым, и с такими желтыми глазами, словно у него разлилась желчь. Прибыв туда, где находился синьор, он застал его на лестнице готовым сесть на коня, и конь был там, и слуги уже стояли у стремени. После того как посол этот, каким мы его описали, сделал поклон синьору, мессер Бернабо с самой же первой минуты не то что не поглядевший на него, но все 8 Франко Саккетти время отворачивавшийся в другую сторону, сказал ему: «Ну, говори, что тебе нужно!»

И в то время, как тот говорил, мессер Бернабо, повернувшись к нему спиной, позвал одного из своих слуг и сказал: «Пойди, оседлай такого-то коня, удлини, на сколько сможешь, стремена и приводи коня сейчас же сюда».

Слуга быстро ушел и привел коня в том виде, в каком приказал ему синьор. Увидя коня, синьор подозвал к себе слугу и сказал ему: «Когда я скажу вам или сделаю знак, помогите этому послу сесть на коня и не укорачивайте стремян», и как он сказал, так и было сделано. Между тем мессер Бернабо сказал послу: «Мессер посол, садитесь на этого коня и по дороге вы побеседуете со мной».

Сказав это, синьор сел на коня. Увидев это, посол собрался сесть на коня с длинными стременами, но, так как он не мог сделать этого, то был подсажен слугами как ребенок. Синьор ехал быстро; посол, не имея возможности ни примириться с положением, ни укоротить стремена, поспевал как мог. Конь, которого синьор велел привести, шел, все время сердясь и заваливаясь, а мессер Бернабо говорил: «Говорите, что вам нужно. Предоставьте коню идти». А сам только изредка посматривал на посла.

Тот ехал, борясь со своим положением и болтаясь в седле, причем ножки его свешивались до половины чепрака. Все то, что он говорил, он говорил на разные лады, словно какой-нибудь мадригал, в зависимости от получаемых толчков, которых было не мало. А мессер Бернабо чем больше видел, как качается из стороны в сторону посол, тем больше приговаривал: «Продолжай же рассказывать о своих делах

я разберу тебя хорошо».

Коротко говоря, Бернабо протаскал посла таким образом четыре часа, так что тот не раз готов был свалиться на землю и никак не мог подобрать под себя платье или устроиться так, чтобы не то, что ноги, но и ляжки не обнажались. В конце концов, будучи человеком далеко не цветущего здоровья, вернулся он ко двору, откуда они выехали, совершенно растерзанным, еще более желтым и жалким, чем когда-либо. Синьор же, сойдя с коня, сказал, что даст ему ответ, и поднялся в дом.

Когда посол сходил с коня, то зацепился за обе луки и совершенно повис в воздухе. В то время, как он висел на локоть от земли, конь внезапно повернулся, и он чуть было не свалился. В конце концов, он еле-еле стал на твердую землю. За все время пятнадцатидневного пребывания своего в Милане посол ни разу не смог явиться к синьору, и если и получил все же ответ, то он был передан ему через других. Так он и вернулся к синьору, которым был послан. Узнав от своего жалкого желтого посла о приеме, которого тот был удостоен, он понял, что мессер Бернабо поступил так из-за тощего и печального вида его посланца, напоминавшего скорее иволгу, нежели человека.

Когда кому-нибудь приходится посылать послов, то, выбирая их, следует проявлять больше внимания, чем это делается обычно. Послы должны быть людьми пожилыми и мудрыми, представительной наружности. Иначе тому, кто посылает их, бывает мало чести, а еще меньше тем, кого посылают. Так случилось и с желтым послом, о котором сказано выше.

Новелла 75

В то время как живописец Джотто в обществе нескольких людей совершал прогулку, его неожиданно сбивает с ног свинья. Джотто говорит по этому поводу острое словцо; будучи спрошен о другой вещи, он отвечает новой остротой

Тот, кому хорошо известны обычаи Флоренции, знает, что каждое первое воскресенье месяца там принято ходить к св. Галлу,[190 - [190] (#_ednref190) Древняя церковь св. Галла; была разрушена при осаде Флоренции в 1527 г., находилась близ ворот ср. Галла (ныне это – площадь Кавура).] причем мужчины и женщины идут вместе. Но ходят они в эту церковь больше ради прогулки, чем ради отпущения грехов. В одно из таких воскресений направился туда же в сопровождении нескольких лиц и Джотто. Когда, дойдя до улицы Кокомеро,[191 - [191] (#_ednref190) В переводе – «Огуречной»] он приостановился, рассказывая о каком-то необыкновенном случае, одна из проходивших мимо свиней св. Антония,[192 - [192] (#_ednref190) Свиней во Флоренции откармливали монахи монастыря св. Антония, и эти свиньи беспрепятственно бродили ю городским улицам.] разбежавшись, в бешенстве ткнула своим рылом Джотто так, что он упал на землю. Поднявшись, частью сам, частью при помощи своих спутников, и отряхнувшись, он не стал ругать свиней и не обмолвился против них ни единым словом, но, обернувшись к своим спутникам, проговорил с легкой улыбкой: «Ну, не правы ли они? Благодаря их щетине я заработал за свою жизнь тысячи лир, а между тем я ни разу не дал им и чашки каких-нибудь остатков похлебки».