Дочь понтифика

– Ну, не надо говорить глупостей! Зачем же так сразу – «убьют»! Есть много способов попроще и помягче, чтобы избавить. И вообще, хватит сплетничать.

На этом разговор окончен, но информация уже получена.

Когда Джованни возвращается домой, Лукреция предупреждает его:

– Милый, плохи наши дела. Отец и Чезаре намерены от тебя избавиться. Они не угрожают открыто, а это значит, что у них уже есть тайный план, хитрый и, наверное, жестокий.

Он смеется:

– Кто тебе такое напел? Прислуга?

– Послушай, дорогой, судя по твоему тону, я понимаю, что мои слова тебя не убедили, но все же прими совет: в ближайшие дни держись поближе к конюшне, и пусть там стоят оседланная лошадь и сумка с провизией на первое время.

И, поцеловав мужа, опечаленная дочь папы удаляется, шепча: «Клянусь, мне будет очень больно, если тебе причинят зло».

Как говорится, помяни волка, а он и тут. Через некоторое время в покои Лукреции входит Адриана (нет, она не волк, а всего лишь интриганка) и сообщает:

– Во дворец прибыл твой брат.

– О, какой приятный сюрприз! – восклицает сестра самым искренним тоном и отправляется в зал скульптур, приказав Джакомино, любимому слуге, принести ей туда длинный плащ.

Когда просьба выполнена, Лукреция велит:

– Спрячься за статуей Геркулеса, удушающего Какуса, и внимательно слушай.

Входит Чезаре. Она встречает его нежной улыбкой и, обнимая, громко произносит:

– Какой прекрасный подарок твой визит!

Чезаре нежно целует сестру и без долгих вступлений сразу же переходит к делу:

– Мы с отцом решили, что твой муж больше нам не нужен. Теперь он лишь помеха. Тебе предстоит снова стать незамужней дамой, а точнее говоря – вдовой.

Лукреция хочет было что-то возразить, но брат не дает ей сказать ни слова:

– О подробностях после. Не бойся, все будет шито-крыто, ни на кого не падет ни тени подозрения, на тебя уж точно.

И, быстро попрощавшись, Чезаре удаляется.

Лукреция обращается к Джакомино:

– Ты слышал? Ступай и расскажи это синьору Сфорца.

Слуга повсюду ищет Джованни и наконец находит в конюшне, где тот уже предусмотрительно вскочил на своего турецкого скакуна. Джакомино передает услышанное, и муж Лукреции, дав коню шенкеля, галопом уносится прочь. Он летит стрелой без устали, не останавливаясь даже затем, чтобы дать рысаку напиться. Хроники утверждают, будто Джованни добрался до Марке за сутки. Ни один конь не смог бы такого выдержать. И точно: в воротах Пезаро скакун рухнул замертво.

Лукреция исчезает

А мы опять вернемся в Рим. Снова конюшня дворца Адрианы, но теперь здесь Лукреция с большим баулом в руках. Ее никто не сопровождает. Она приказывает седлать и легко, как настоящая амазонка, взлетает на спину лошади, укрепляет поклажу и, пришпорив, стремительно покидает столицу.

Только в сумерках Адриана де Мила заметила, что Лукреции нигде нет, а когда зазвонили к вечерне, уже по-настоящему разволновалась и послала слугу узнать, не задержалась ли дочь папы в гостях у матери. Нет, у Ваноццы в тот день она вообще не появлялась.

Дрожа от ужаса, Адриана сообщает о случившемся святому отцу. Тот в это время ужинает с послами, но немедленно отдает начальнику охраны приказ провести расследование. Разыскные мероприятия поручаются людям опытным, и вскоре становится известно, что госпожа выехала на лошади с поклажей по направлению к Аппиевой дороге. Может быть, просто на прогулку? Тогда поклажа зачем же? Выходит, сбежала.

Джоффре Борджиа

На следующий день папе доложили, что его младшенький, Джоффре, еще накануне вернулся из Неаполя и, вероятно, виделся с сестрой. Сейчас находится в доме матери.

Молодого человека доставляют в Ватикан. Сначала Джоффре отрицает, что вчера общался с Лукрецией, но отец грозен и настойчив – приходится сказать правду.

– Да, папа, мы с ней общались. Она была очень взволнованна. Говорила разное. Например, что вы с Чезаре задумали убить ее мужа.

– Экий вздор! Факты-то, факты где?

– Ну не знаю. Я в подробности не вникал, – отвечает молодой человек, – не до того как-то. У меня свои проблемы.

– У тебя? Какие же?

– Ты не знаешь? А ведь весь Рим считает, что папа Александр VI способен мгновенно проникать в самые сокровенные мысли и тайны!

– О чем это ты? О каких таких тайнах говоришь?

– Лично я – о тех, которые касаются нашей семьи.

– Слушай, нечего крутить вокруг да около. Не юли. Говори прямо.

– Прямо так прямо. Разве не проблема, что Чезаре просто так, забавы ради, силой овладел женой собственного брата, моей Санчей?

– Да ты что?

– Брось, отец, теперь ты сам начинаешь юлить. До свидания, я возвращаюсь в Неаполь.

– Стой! – понтифик хватает младшенького за руку. – Я узнал об отвратительном поступке Чезаре только недавно. От-вра-ти-тель-ном, так ему и было заявлено. Я отругал его самым основательным образом. Знаешь, что он мне ответил? «Будь ты хоть сто раз папа-распапа, не смей соваться в мои дела. Занимайся лучше своими делишками. Я ведь никогда не читаю тебе морали, а вообще-то, мог бы». Ну что на это скажешь?

На это растроганный Джоффре сказал, что после того, как он поведал Лукреции о своей проблеме, она стала проклинать всех и вся, включая отца и старшего брата, яростно крича во весь голос: «Довольно! Я убегу! Не хочу больше жить в этой мерзости! Какая подлость! За один день я узнала, что самые близкие люди замышляют убить моего мужа, а Чезаре еще и насильник! С меня довольно!» – и при этом доставала из сундуков верхнюю и нижнюю одежду, бросая то и другое в баул и многократно повторяя: «Лучше умереть в монастыре, чем жить в таком позоре!»

– Вот оно! – вскочил понтифик. – Ага, значит, она укрылась в монастыре. И как это мне раньше не пришло в голову?

Воспоследовал приказ прочесать все городские женские обители. Вскоре место, где скрывалась дочь папы, было обнаружено: Сан-Систо.

Папа немедленно туда направляется – один, безо всякого сопровождения. Может быть, боится лишних глаз и ушей, опасных для вынашиваемых планов и скрываемых тайн. Может быть, действительно испытывает искреннюю отцовскую любовь, чурающуюся посторонних.

– Я же тебя люблю! Я на все готов ради тебя!

– Отец, любовь, которую ты мне демонстрируешь, меня не устраивает, – говорит дочь. – Это не настоящая любовь. Тебе кажется нормальной та жизнь, которую ты мне навязываешь? Все детство я думала, что жалкий человечек, называвшийся мужем моей матери, мой папа. Ничего себе любовь! Мы с братьями считали, что высокочтимый кардинал, могущественный и умудренный, – наш добрый дядя. Как вдруг выясняется, что никакой не дядя, а материнский любовник с двадцатилетним стажем, понаделавший ей четырех ребятишек. А потом оказывается, что все это не в счет, а вот пассии дамского угодника от святой церкви поистине бессчетны. А потом ты сходишься с моей подругой-красавицей, совсем молоденькой, да еще и подыскиваешь ей подставного мужа, у которого нет ни гроша за душой и всего один глаз. Чего только ни сделаешь ради соблюдения приличий! Потом наступает мой черед. Вы с Чезаре придумали, как привлечь на свою сторону герцога Миланского, Лодовико, который иногда мешал вам творить все, что заблагорассудится. Почему бы не породниться – и все дела? У Лодовико есть племянник, правда бастард, но и Лукреция незаконнорожденная – славная выйдет парочка. Ничего, что он вдвое старше, обоюдная выгода налицо. Моего мнения, заметь, никто не спрашивает, вот это любовь! А кого тут спрашивать – много ли понимает девчонка тринадцати лет? Когда-то ты учил меня в папской конюшне, как выбрать жеребенка для выездки. «Все они, в общем-то, хороши. Для начала попробуй хоть этого, а если он чем-нибудь не подойдет, укажи на другого, вели почистить как следует – и он твой». Но Джованни выбирала не я – за меня это сделал ты. Я не спорила, я была послушная дочь, хотя мечтала (маленькие девочки тоже мечтают) совсем не о таком муже. Странно, но твой выбор оказался не столь уж плох. Во-первых, Сфорца меня полюбил, а во-вторых, с ним я почувствовала себя живым человеком, а не шахматной фигурой, которую передвигают по клеточкам туда-сюда.

После долгого молчания папа задумчиво произнес:

– Должен сказать, что, судя по всему, ты знаешь меня лучше, чем я сам. Следовательно, оправдываться бессмысленно и глупо. Я сделал то, что сделал, и жил так, как жил. Но клянусь тебе, что, блуждая по лабиринту, упираясь в тупики то здесь то там, искренне надеюсь из него выбраться.