Я жила в плену

Эмма не ответила, заметив среди осколков стекла на коврике под бардачком какой-то желтый блик, наклонилась через раздавленную дверь, едва не порезав живот об острые, как зубы бешеного волка, остатки стекла.

Кончиками пальцев она подцепила тонкую золотую цепочку, напоминающую уснувшую змейку. На ней висел овальный медальон с изображением Пресвятой Девы с надписью «SANCTA INFANTIA»[6 - «Святое младенчество» (лат.), иначе – маленькие дети. Христос говорил: «Позвольте маленьким детям приходить ко Мне» (Мф. 19: 14).] печатными буквами по ободку. Максим был прав: украшение наверняка принадлежит Виктории. Эмма торжествующим жестом вскинула руку с добычей. Ахмед отреагировал спокойнее, бросив:

– О’кей.

– Поехали допросим нашего задержанного, – скомандовала Эмма, обходя машину, чтобы присоединиться к напарнику.

В этот момент она заметила сквозь заднее окно легко узнаваемую картонную коробочку и вгляделась повнимательнее, чувствуя, как от волнения стянуло затылок. Эмма нахмурилась, отпихнула Ахмеда, засунула руку в пластиковый пакет с цветным логотипом АЗС и между пачкой печенья, продырявленной бутылкой газировки и столбиком жвачки нашла жирный липкий чек. Она просмотрела его сверху вниз, и у нее свело челюсть, а кишки завязались узлом. Задержанный соврал, и у Эммы Леруа будет с ним серьезный разговор.

11

Сыщики решили сделать перерыв, чтобы дать Виктории отдохнуть, – если верить ее рассказу о пережитом, она точно это заслужила. Вряд ли кто-то хоть на мгновение сумеет представить этот ужас. Полжизни какой-то псих держал девушку под замком, она пребывала в отчаянии. Однако сейчас нельзя допускать проволочек, надо действовать стремительно: каждая потерянная секунда дает фору палачу. Время не на стороне жандармов, а шансы похитителя растут: он летит вперед со скоростью ста километров в час, а они все еще распутывают узлы и не знают, в какую сторону обратить взгляд. Сутки спустя преступник может оказаться в двух тысячах километров от последнего места, где был замечен. В данном случае прошло от восьми до десяти часов с того момента, как Виктория выбралась из багажника. Максим сделал быстрый подсчет в уме, достал смартфон и открыл «Гугл. Карты». Теоретически получалось, что похититель мог из Франции добраться до Испании, Италии, Польши, Словакии, Сербии, Боснии, Дании или до любой промежуточной страны. Поле вероятностей кружило голову, и Максим сунул смартфон в карман, чтобы заглушить зловредный голос, нашептывавший насмешливые слова.

Жак Савиньи вышел к Максиму и Борису с джезвой в руке. Кухня выглядела старомодной, среди мебели темного дерева сумрак только сгущался. На одной из стен, среди изображений Христа и Пресвятой Девы, висела пробковая доска с фотографиями белокурой, застенчиво улыбающейся девушки.

– Это Виктория? – спросил Максим, ни к кому конкретно не обращаясь.

Хозяин дома подошел к нему, кивнул и спросил бесцветным голосом:

– Еще кофе?

– Спасибо, с удовольствием.

Максим сделал глоток, не сводя взгляда с фотографий, запечатлевших симпатичную девочку-подростка с почти кукольным лицом, довольно пышными формами и золотистыми волосами. За стенкой, в гостиной, на старом неудобном диване сидела другая Виктория – стройная, худенькая шатенка с длинной челкой.

Максим насторожился и незаметно подал знак Борису, привлекая его внимание к этой странности. Они молча переглянулись.

Неожиданно в дверях появился Анри Саже, бросил недобрый взгляд на Бориса и заговорил веско и торжественно, обращаясь к жандармам:

– Не стану вам мешать, господа, делайте свою работу. – Он повернулся к Савиньи. – Мужайся, Жак.

Максим не помнил, как он при встрече обратился к дяде – на «ты» или на «вы», – да это и не имело значения: рано или поздно Борис узнает, что они родственники. А может, уже знает… Незачем хранить секрет теперь, когда Анри вышел в отставку. Ладно, пусть будет «ты».

– Я тебя провожу.

– Пожалуй, присоединюсь к вам, хочу продышаться. – Борис двинулся следом.

Они пересекли прихожую, где висели другие портреты Виктории в детстве, спустились с крыльца и ступили на покрытую росой свежескошенную траву. Борис достал телефон и отошел, Анри и Максим не торопясь шагали к машине, и как только они оказались вне зоны доступа Павловски, Саже вполголоса спросил у племянника:

– Блондин не слишком тебя достает?

Максим кинул на коллегу быстрый взгляд через плечо и ответил:

– Он до ужаса прямолинейный, этакий крючкотвор, но сыскарь хороший.

– Не позволяй ему совать нос в твои дела, Максим.

– Он выше по званию, Ассия сделала нас напарниками, придется привыкать.

Дойдя до своей машины, Анри повернулся к племяннику:

– Тебе известно, что…

– Что ты здесь забыл, Анри? – резко перебил его Максим.

Седовласый бывший сыщик закатил глаза, потом обхватил Максима за плечи сильными руками.

– В две тысячи девятом, в год исчезновения Виктории, я руководил бригадой, много дней общался с ее родителями и все время боялся момента, когда придется сказать, что их дочь так и не нашли, а следствие приостановлено. Меня это раздавило, мой мальчик, ты даже представить не можешь насколько.

Саже помолчал, посмотрел зелеными глазами в черные глаза Максима.

– Когда выяснилось, что девушку зовут Виктория Савиньи, Робье позвонил мне, и я сразу поехал к ее родителям.

Максим пытался осмыслить дядины слова; в голове царил хаос. Он вспомнил о сестре, и ему до ужаса хотелось рассказать Саже об Элоди, но сначала нужно выяснить, почему она вернулась. Еще неизвестно, застанет ли он сестру дома. Расследование важнее всего.

– Ты ведь сегодня видел Викторию? – спросил он. – У тебя наверняка сохранились фотографии тех лет? В доме Савиньи их полно. Теперь девушка выглядит совсем иначе, это невозможно не заметить. А что, если Виктория, которая находится сейчас в доме, – не та, которая пропала много лет назад?

Анри тяжело вздохнул, открыл дверцу, сел в машину и опустил стекло.

– Не знаю, Максим, ничего я не знаю. Похоже, сегодня возможно все.

* * *

Жеральд Дюплесси вернулся в кабинет для допроса. Часы, проведенные в камере, истощили его терпение. Повязка, прикрывающая глаз, запачкалась, придав ему облик солдата, раненного на поле боя. Снежно-белые стены, освещенные больничным светом неоновых ламп, отчетливо намекали на палату военного госпиталя. Сидевшая напротив Эмма перечитывала показания Дюплесси, Ахмед стоял, скрестив руки на груди, и сверлил задержанного мрачным взглядом.

Внезапно Эмма хлопнула папкой по столу и резко отъехала назад на стуле.

– Ладно, будем разбираться поэтапно и во всех подробностях.

Дюплесси нервно дернул головой, раздраженно выдохнув. Он не понимал, почему снова должен оправдываться. В конце концов, в этой истории он – пострадавшая сторона. Да еще и бабу-сыскаря прислали, тут уж точно добра не жди. Он считал, что, после того как возникло гребаное движение #MeToo[7 - Движение #MeToo – широкая общественная кампания против сексуального харассмента и культуры изнасилования, набравшая обороты в соцсетях в 2017 году и открывшая миру глаза на прежде замалчиваемые масштабы проблемы.], слово мужчины в делах о сексуализированном нападении ничего не стоит – мужчину слушают в последнюю очередь. Действительность между тем свидетельствует об обратном: во Франции ежегодно совершается сто тысяч изнасилований (вместе с попытками), а обвинительных приговоров выносится чуть больше тысячи. Движение, зародившееся в соцсетях, дало свободу высказывания, но обеим сторонам непросто было принять инерцию реальности.

– Я вас слушаю, – объявила Эмма.

– Все уже зафиксировано на бумаге, – не скрывая досады, ответил Жеральд.

– Я хочу это «все» услышать в вашем изложении. Сами знаете, жандармы глуповаты, иногда приходится повторять нам по два раза.

Мужчина не купился, но убрал с лица недовольное выражение.

– Эта девушка голосовала, нам оказалось по пути, мы ехали почти час, она делала мне авансы, а потом слетела с катушек, плеснув мне в рожу горячим кофе… – сказал он и указал пальцем на повязку. – Вот я и потерял управление.

– У нее в руке был стаканчик с кофе? Появился как по волшебству или у нее с собой был термос? – тоном наивной простушки поинтересовалась Эмма.

– Я сам ее угостил – купил на заправке.

– Надо же, какая галантность! Ладно, продолжим. Значит, она голосовала и вы ее подобрали, а что потом?

– В каком смысле?