Брак по расчету

– Твоя бабушка поставила условие, что наследство ты получишь, если выйдешь замуж. А до свадьбы вступить в права владения не сможешь.

– Вот так сразу? Прямо сейчас?

– Нет, Джемма. Времени сколько угодно.

– Ну хоть так! Мне еще надо убедить Алехандро. Мы встречаемся почти месяц, но кто знает. Любовь творит чудеса! – Мельком бросаю взгляд на часы на каминной полке за спиной Дерека. – А сейчас мне пора бежать. Арт-директор наверняка будет караулить у самых гримерок – возможность наорать на меня она не упустит.

На этих словах я встаю и быстро натягиваю лиловую куртку из экокожи.

– Прости, Джемма, у этого Алехандро есть титул?

– В каком смысле? – Не нравится мне этот испытующий тон.

– Твоя бабушка оставила тебе наследство только с условием, что ты выйдешь замуж за мужчину благородного происхождения, более того – с титулом.

– Что?! – пораженно восклицаю я.

– А то, что ты можешь выбирать мужа только среди пэров Соединенного Королевства… – Тут Дерек опускает взгляд и продолжает читать текст завещания: – А также Бельгии и Дании. Но не Франции, к тому же это республика.

Дерек, должно быть, сошел с ума. По крайней мере, мне так кажется. Но он выглядит серьезным.

– Выходит, я никогда не получу наследство! И тогда зачем ты меня позвал? Это просто абсурд!

– Мой долг – поставить тебя в известность. И твой отказ – всего лишь вероятность ответа в пятьдесят процентов. Кто знает, ты могла и согласиться.

– Но это смешно! С тем же успехом она могла лишить наследства и меня. Или даже вообще не упоминать. Моя мама не захотела выходить замуж по расчету, и я не собираюсь!

– Бабушка желала тебе другого будущего.

– К дьяволу бабушку и ее зацикленность на аристократии!

Провожая меня до двери, Дерек пытается меня успокоить:

– Завещание остается в силе, пока ты не откажешься официально. Послушай моего совета: обдумай все хорошенько, на свежую голову, завтра или послезавтра…

Рассеянно прощаюсь, думая о бабушке: я просто в ярости, такого розыгрыша точно от нее не ожидала!

Когда я добираюсь до театра, актеры уже заметно нервничают из-за моего опоздания на добрый час. Да, на час, потому что, выйдя из кабинета Дерека, я застряла в метро: поезд остановился в тоннеле между станциями «Эмбанкмент» и «Чаринг-Кросс». Лондон в часы пик никого не щадит.

Пытаюсь проскользнуть в гримерные, но Адриана уже ждет в коридоре, готовясь устроить мне взбучку. Она наш арт-директор, приехала из Милана, и все зовут ее «фальшивой итальянкой»: никакого чувства юмора, никогда не ест и постоянно работает.

– Спасибо, что почтила нас своим присутствием. Ближайшие четверть часа я бы хотела заставить тебя почувствовать всю свою неполноценность и прискорбную некомпетентность, но спектакль вот-вот начнется, а тебе всю труппу гримировать. По-ше-вели-вай-ся. И начни с Анжелики, пока с ней не случилась истерика и она не потеряла голос.

– Извини, Адриана. – Но она уже повернулась ко мне спиной, направляясь к Оливеру, режиссеру.

Актеры в истерике – это да… Я загримировала всех (двадцать три человека!) в рекордное время, за десять секунд до того, как поднялся занавес.

Беру свой портативный набор и перемещаюсь за кулисы, чтобы в случае чего подправить что-то прямо на месте. Вот уже два года как я здесь работаю, и, так как спектакль идет восемь раз в неделю, я этот мюзикл выучила уже наизусть и точно знаю, когда и откуда выходят на сцену актеры. Первый год был просто восторг: мы веселились, прикрывали друг друга и были одной большой командой.

Оливер тогда еще был женат на Медее – примадонне и сопрано мюзикла; Майкл, бешеный шотландец с опасной склонностью к алкоголю, работал арт-директором, а Сара, моя почти что лучшая подруга, – костюмером.

Потом Майкл впал в алкогольную кому, и Адриана заняла его место; Оливер с Медеей развелись, Медея ушла из спектакля, а вместо нее появилась неуравновешенная и чересчур эмоциональная Анжелика. Оливер впал в депрессию, и в довершение всего Сара решила попытать счастья в Бродвее и переехала в Нью-Йорк.

А я осталась здесь чинить костюмы в свободное время и справляться с истеричной примадонной, новым художественным директором-садистом, а также режиссером, подверженным паническим атакам.

Считая, что уже набралась достаточно опыта, хоть и во вторичном производстве, я начала рассылать резюме художественным руководителям основных мюзиклов Вест-Энда: «Мамма Мия!», «Отверженные», «Призрак оперы»…

Ответа я жду до сих пор, но они заверили, что обязательно со мной свяжутся. Не мог же мой ответ на вопрос: «Что вы думаете о стиле Эндрю Ллойда Уэббера?» повлиять на их решение? Я ведь просто уточнила, кто это такой.

С Сарой мы до сих пор на связи, и она обещала дать знать, если в Нью-Йорке подвернется что-то подходящее. Я бы все отдала в обмен на возможность поехать работать в Нью-Йорк. В Лондоне, с этим его туманом, степенностью и монархией, мне тесно. Конечно, Саре проще, она из богатой семьи, и жить на широкую ногу в Америке для них не проблема. А мне и здесь приходится сводить концы с концами.

Я всегда жила с родителями в небольшом домике в Луишеме, одном из юго-восточных боро Лондона [3 - Боро Лондона (англ. London borough) – городской район столицы Великобритании. 32 боро образуют церемониальное графство и регион Большой Лондон. При этом лондонский Сити – отдельное церемониальное графство с особым статусом.], который, возможно, обладает не самой лучшей репутацией. Если правду говорят, что все лондонцы терпеть не могут южный берег Темзы, что ж, я живу прямо на крайнем юге. Получив свою первую работу, я все подсчитала, и вышло, что снять жилье поближе к центру все равно никак не получается. Тогда мама с папой договорились с владельцем дома, чтобы он разрешил превратить цокольный этаж в однокомнатную квартирку. Получилось не так и плохо, у меня даже окно есть! Ну ладно, периодически у этого окна засыпает какой-нибудь бездомный и света не так много, но оно же есть.

А Сара жила в потрясающей квартире-студии, настоящей, новенькой, в Фулхэме [4 - Фулхэм – район Лондона, расположенный вдоль северного берега Темзы между Челси и Хаммерсмитом.], и я часто оставалась на ночь у нее – во всяком случае, пока она не начала встречаться с Дереком. Да, тем самым Дереком, адвокатом. Они были соседями, он жил на этаж выше и в квартире побольше, поэтому, когда они начали встречаться, Сара перебралась к нему. Тогда я с ним и познакомилась, хотя в то время он был просто помощником в адвокатском бюро отца. Близкими друзьями мы не стали, но, когда Сара уехала в Нью-Йорк, он часто заглядывал в театр, отчасти по привычке, и мы шли выпить по пиву. Даже вместе по воскресеньям ходили на матчи «Арсенала», но потом его приняли в Юридическое общество, и он перестал появляться на трибунах, чтобы его не арестовали во время какой-нибудь потасовки. И только сегодня я узнала, что он еще и адвокат моей бабушки. Мир и впрямь тесен!

Бабушка. Мне постоянно попадается множество любящих бабулечек, которые выгуливают своих внуков, забирают их из школы, покупают им мешки подарков и всякие вредные вкусности. А бабушка Катриона всегда держала меня на расстоянии. Не «бабушка», а «Катриона». Только «Катриона».

Виделись мы редко, а разговаривали и того реже. Мама не заставляла меня с ней встречаться, только если это было необходимо, но бабушка и сама не горела желанием проводить со мной время. Возможно, еще реже она говорила только с одним человеком – моим отцом.

От Катрионы мне приходили конверты – каждый Новый год и на день рождения. Обычно там лежала записка с лаконичным «поздравляю» и чек на пятьдесят фунтов. Она оплатила мне брекеты, и следующие три года я ее ненавидела.

Я была так счастлива, что родители не могли позволить себе сводить меня к дантисту, и кривые зубы меня ничуть не беспокоили, если я и дальше могла жевать жвачку и мармеладных мишек.

И это не все: когда мне исполнилось шесть, Катриона предложила оплатить пансион в одной из, по ее словам, «приличных школ», и там я и училась четыре месяца. А вскоре после Рождества мои родители обнаружили, что школьный совет состоит из консерваторов – сторонников политики Маргарет Тэтчер, так что они забрали меня и отправили в государственную школу, к большому неодобрению бабушки.

Потом я уже виделась с ней, может, раз в год, для «осмотра»: насколько я выросла, здорова ли, хорошо ли учусь в школе. Почти всегда я ее разочаровывала, а стоило мне открыть рот, как она закатывала глаза.

Жила она в одном из тех внушительных особняков недалеко от Гросвенор-сквер. Вернись я туда сейчас, точно бы постучала не в ту дверь. Так случилось и на поминках: я позвонила в точно такой же дом, но улицей раньше. Катриона не была такой уж старой и даже не болела. С ней случился инфаркт, во всяком случае, так сказала прислуга.

Я не плакала. Я очень старалась, знаю, что, когда умирает бабушка, ты должен плакать. Даже попытки думать о чем-то грустном не помогли: я не сумела пролить ни слезинки. А вот мама – да. Она плакала много дней, может быть, потому что знала, что теперь возможности помириться уже не будет. Она еще долго оставалась у гроба, а я сбежала, как только смогла, так как мне надо было успеть в театр к вечернему спектаклю. Опять в театр – как и сегодня.

2

Эшфорд

Ненавижу ездить по городу. Сплошные пробки, а вместо водителей – пираты, игнорирующие правила дорожного движения, и окна открыть нельзя из-за смога. Особенно в час пик.

Я четко сказал Дереку, чтобы назначал встречи на приемлемое время, потому что я поеду из пригорода и не хочу проторчать в машине несколько часов.

Вчера в два часа дня было бы идеально, я в любом случае был в городе из-за заседания палаты лордов, но нет, он назначил встречу с другим клиентом за секунду до моего звонка.

Так что теперь я сижу, застряв в обеденной пробке, и считаю прохожих в ожидании, когда кто-то впереди решит пошевелиться.

Когда я захожу в кабинет, Дерек читает «Таймс».

– Эшфорд! Входи, садись! Я тебя уже заждался.

– Ты шутишь? Я минут сорок двинуться с места не мог! В следующий раз сам приезжай в Денби- холл!