Россия и кочевники. От древности до революции

Россия и кочевники. От древности до революции
Федор Леонидович Синицын

Русская история (Вече)
С древних времен кочевые народы Великой евразийской степи волна за волной приходили из глубин Азии к границам Руси, которая была вынуждена и обороняться от воинственных кочевников, и сосуществовать с ними. В XV—XVI вв. Россия, сбросив длившуюся более двухсот лет зависимость от Золотой Орды, сама выходит в Великую степь и к концу XIX в. постепенно подчиняет ее. Могут ли ужиться «оседлое» государство и свободолюбивые кочевники, которые «сегодня здесь, а завтра – там»? Является ли оседание кочевников «отказом» от своей цивилизации и выражением покорности «оседлому» государству? На эти и другие вопросы ответит книга доктора исторических наук Ф.Л. Синицына.

Федор Синицын

Россия и кочевники. От древности до революции

Рецензенты: д. и. н., ведущий специалист Государственного архива Российской Федерации М.В. Монгуш, д. и. н., ведущий научный сотрудник Института востоковедения РАН К.В. Орлова

Знак информационной продукции 12+

© Синицын Ф.Л., 2021

© ООО «Издательство «Вече», 2021

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2021

ООО «Издательство «Вече»

http://www.veche.ru

Введение

Кочевничество[1], которое возникло в начале I тыс. до н.э. в отдельных областях пустынно-степных областей Евразии, является и типом хозяйства, и образом жизни[2], связанным в основном со скотоводством[3]. Само существование кочевников зависит от мобильности в поисках источников воды и растительности: поэтически говоря, кочевники «идут за дождем». Где бы на земном шаре ни обитали кочевники, их жизнь и хозяйственная деятельность чрезвычайно схожи[4], что дает нам право говорить о существовании особой, не похожей на другие, кочевой цивилизации.

В ходе истории произошла «консервация» состава кочевых обществ. За отдельными исключениями, они перестали пополняться за счет притока новых групп[5]. Поэтому сложилось так, что кочевые народы, будучи малочисленными, осваивали огромные по размерам территории степей и полупустынь.

Кочевание имеет существенные отличия от такого вида жизнедеятельности и экономики, как отгонное скотоводство, т.к. в рамках последнего передвигаются со стадами только непосредственно работоспособные мужчины-пастухи, а их семьи постоянно живут в селениях[6], т.е. являются оседлыми людьми[7].

К настоящему времени многие кочевые народы полностью или по большей части перешли на оседлость. Тенденция к добровольному оседанию или полуоседанию возникла еще в Новое время. Так, уже в XVII в. у забайкальских бурят существовали все типы жилого комплекса[8]. У казахов постепенно возрастало оседание в присырдарьинских городах и селениях[9]. В ХХ в. полукочевое скотоводческое население Судана без всякого принуждения стало делить год на фазы миграции и оседания (во влажные годы расширяется земледелие, а в засушливые – люди возвращаются к скотоводству)[10]. Однако главную роль в переходе значительной части кочевников мира на оседлость сыграли административные меры, принятые в ХХ в. во многих странах, включая СССР[11].

Тем не менее часть населения земного шара продолжает вести кочевой образ жизни. В настоящее время численность кочевников и полукочевников в мире составляет оценочно более 20 млн чел. Однако дело даже не в их количестве, а в том, что кочевые народы по-прежнему занимают и осваивают значительные по своему размеру территории – север и отдельные части центра Евразии, пустыню Сахара, Сахель, Аравийскую пустыню, центральную часть Австралийского континента.

Проблема, исследованию которой посвящена эта книга, – выявление особенностей кочевой цивилизации, взаимодействия «оседлого» государства[12] и кочевых народов на примере дореволюционной истории России – весьма актуальна. Во-первых, в современном мире кочевники все чаще сталкиваются с интересами оседлого населения и «оседлых» государств. Во-вторых, обострилась проблема миграции и соответственно реализации права человека на свободу передвижения (именно она всегда была одной из главных проблем во взаимоотношениях кочевников и «оседлого» государства). В-третьих, в некоторых странах остро встала проблема дефицита земельных ресурсов (земельный вопрос является одной из главных проблем в отношениях кочевников и оседлых).

Кроме того, особенности отношений между государством и человеком наиболее выпукло проявляются в процессе взаимодействия таких цивилизационно разных субъектов, как «оседлое» государство и кочевники.

В то же время многие вопросы, касающиеся особенностей кочевой цивилизации, взаимодействия «оседлых» государств и кочевников, вызывают среди ученых спорные и даже диаметрально противоположные оценки (об этом будет подробнее рассказано в первой главе книги), что говорит о необходимости продолжить изучение этих проблем.

Автор выражает глубокую благодарность Д.А. Аманжоловой, М.В. Монгуш и К.В. Орловой за ценные советы и замечания, сотрудникам Агинского филиала Государственного архива Забайкальского края, Государственного архива Забайкальского края, Научного архива Института этнографии и антропологии РАН, Государственного архива РФ, Российского государственного архива социально-политической истории, Российского государственного военного архива и Российского государственного исторического архива – за содействие в поиске документальных материалов, использованных для работы над книгой.

Глава I

Кочевники и их взаимодействие с «оседлым» государством

Терминология

Терминология, касающаяся жизни кочевых обществ, сложилась не сразу и до сих пор является дискуссионной. До революции русский этнограф и географ Д.А. Клеменц выделял три формы кочевания – таборную (круглый год, в основном в южных странах), циклическую (у части казахов, в Забайкалье и Монголии), горную («вертикальное» кочевание на Алтае и Тянь-Шане, отчасти в Забайкалье и Туве). При циклическом кочевании почти везде зимнее место кочевья было собственностью семьи (здесь мы видим сходство с оседлым образом жизни. – Ф.С.), а летнее – принадлежало всему роду или его части. Кроме того, выделялся еще четвертый тип кочевников: «бродячие люди», вообще не связанные с какой-либо территорией. К этой категории относили, например, цыган[13].

Тем не менее в дореволюционный период в России надлежащая терминология для описания кочевничества разработана не была. Сохранялась эта проблема и в первые годы советской власти. Экономист А.Н. Донич писал, что, согласно употреблявшимся тогда определениям, могли быть признаны «кочевниками» многие не имевшие к ним никакого отношения люди – бродяги, старатели, отходники, коммивояжеры и даже дачники. В связи с этим Академия наук СССР в 1920-е гг. разработала такие определения:

«Бродячий быт – постоянное перемещение хозяйств с их семьями и имуществом по обширной территории».

«Кочевой быт – скотоводческое (в основе) хозяйство, характеризующееся правильными периодическими передвижениями населения, вместе со своими передвижными жилищами, на пространстве определенной территории, в целях найти пастбища для своего скота».

«Полукочевой быт – переходная система хозяйства – создание запасов сена, исключающее необходимость зимних перекочевок, наличие постоянных, непереносного типа жилищ, обычно зимних, начатки земледелия».

«Оседло-кочевой быт – скотоводческое хозяйство с более или менее развитым земледелием, с сохранением и использованием переносного жилища и с сохранением традиций родового быта»[14].

Кроме того, использовалась также градация кочевничества в зависимости от дальности перемещений отдельно взятой семьи скотоводов[15].

Позднее, в 1970-е гг., В.В. Грайворонский дал трехчленное деление кочевых хозяйств: кочевые, полукочевые (находятся на одном зимнике 3—4 месяца), полуоседлые (меняют место стоянки не более 2—3 раз в год; на зимниках, как правило, имеются стационарные постройки)[16].

В следующем десятилетии С.А. Плетнева выделила три формы или стадии кочевого общества. Первая стадия – кочевание в течение всего года. Обычно это происходит, когда население вынуждено уходить с насиженных мест для завоевания новых территорий (т.е. идет нашествие кочевников). Социальный строй у таких кочевников – военная демократия. Типичный пример – государство Чингисхана.

Вторая стадия – полукочевая и полуоседлая. У кочевников возникает родовая и семейная собственность на землю, что ограничивает территорию кочевания. Происходит разделение на богатых и бедных. Бедняки оседают на землю и начинают заниматься земледелием. Постепенно появляется раннее классовое общество. Формируются объединения государственного типа, а их войны – уже не нашествия, а набеги. Идет формирование этнических общностей с единым языком.

Третья стадия – оседлая и земледельческая со значительно развитым отгонным скотоводством. Кочует только богатая аристократическая верхушка со свитой. Общество – классовое с развитой иерархией, образуются государства. Формируются устойчивые этнические общности, превращающиеся в народы. Развивается высокая культура. К государствам такой стадии С.А. Плетнева относила Киргизский, Кимакский, Уйгурский, Хазарский каганаты и Дунайскую Болгарию (до принятия ею христианства)[17].

Характерно, что само понимание кочевничества как явления отличалось в разных странах и регионах. Так, на Аравийском полуострове и в Казахстане, которые известны обширностью территорий, «истинными» кочевниками считали только тех, кто совершал перекочевки на тысячу и более километров в год. Тех, кто мигрировал на более короткие расстояния, называли полукочевниками. В других местах – например, в Туркмении, Турции и частично в Иране – кочевниками называли людей, перемещавшихся на гораздо меньшие расстояния – немногие сотни километров, а полукочевниками – на десятки или пару сотен километров[18].

Терминология, связанная с оседанием кочевников, в некоторой степени также остается дискуссионной, однако общий смысл термина «оседание» всегда один – переход кочевников на оседлый (стационарный) образ жизни. Обычно выделяют три вида оседания: спонтанное (стихийное), принудительное и поощрительное (стимулируемое[19] – прежде всего, государством). На наш взгляд, первое из них является «истинным» оседанием, другие же виды перехода на оседлость следует именовать не «оседание», а «обоседление» или «перевод на оседлость».

Изучение кочевых обществ

К исследованию жизни кочевников наука имеет как минимум два основных подхода, которые по-разному интерпретируют типичные черты кочевого общества[20]: первый связан с рассмотрением истории как однонаправленного, одномерного процесса развития (такой подход характерен для марксистско-ленинского учения). В рамках второго подхода за основу взята жизнь многочисленных крупных социальных систем («цивилизаций»)[21], т.е. постулируется «многомерность» исторического процесса.

Первый подход закономерно превалировал в СССР, где попытки определить уровень развития общественного строя кочевников предпринимались уже в начале 1920-х гг.[22] Однако для марксистской теории исторического прогресса неподвижный, подчас застойный, а также непредсказуемый номадизм стал крепким орешком[23]. Поэтому советские ученые разработали концепцию «кочевого феодализма», чтобы «втиснуть» кочевое общество в рамки марксистской теории общественно-экономических формаций и классовой борьбы.

Одним из главных авторов этой теории, разработанной в середине 1930-х гг., был известный востоковед Б.Я. Владимирцов. Теория базировалась на том, что у кочевников существовали феодальные отношения на основе права собственности на скот (а не на землю, как у оседлых), и при этом они длительное время сочетались с сильными патриархально-родовыми пережитками. Понятие «патриархально-феодальные отношения» стало, как правило, трактоваться как равнозначное «феодальным классовым отношениям» (которые были у «оседлых»). Объединенная научная сессия АН СССР и Академий наук республик Средней Азии и Казахстана, которая состоялась в Ташкенте в 1954 г., закрепила на последующие десятилетия практически полное господство в отечественной литературе этой концепции[24]. (Так, в 1971 г. Дж.С. Бактыгулов писал, что «советская власть застала киргизских кочевников и полукочевников на стадии феодального строя»[25].)

Тем не менее некоторые советские ученые выступали против этой теории. Г.Е. Марков считал, что «у кочевников отсутствовала феодальная собственность на средства производства и по большей части отсутствовали феодальные производственные отношения»[26]. По мнению С.Е. Толыбекова, полный переход кочевников к развитому феодализму не мог быть завершен без перехода к оседлости и земледелию». Он критиковал сторонников теории «кочевого феодализма» за то, что они «не видят разницы между кочевым скотоводством и многоотраслевым сельским хозяйством»[27]. Противники теории «кочевого феодализма» приводили в качестве аргумента то, что, например, у казахов и киргизов не было правящего феодального класса, а было только «родовое общество»[28]. Обсуждались также другие концепции – в частности, «предклассовая» и «раннеклассовая» (раннегосударственная)[29].

После прекращения диктата марксистско-ленинской идеологии теория «кочевого феодализма» утратила ведущие позиции. Ныне распространена богатая палитра мнений об общественном строе кочевников-скотоводов. Наиболее активными оказались попытки обосновать особый путь развития их обществ[30]. Так, Н.Н. Крадин сделал вывод, что «кочевники не укладываются полностью ни в одну из моделей доиндустриальных общественно-экономических формаций, традиционно выделяемых исследователями». Он отметил, что «о феодализме как особой формации… можно говорить лишь применительно к средневековой Европе»[31]. Таким образом, кочевая цивилизация действительно выпадает из марксистской схемы общественно-экономических формаций.

Мнение об «особом пути» кочевых обществ исходит из уже упомянутого цивилизационного подхода, который был разработан еще в XIX в. Его творцами и сторонниками были Дж. Вико, Н.Я. Данилевский, О. Шпенглер, А. Тойнби, П. Сорокин. Исторический процесс воспринимается в рамках такого подхода как мозаичная картина не связанных преемственностью самостоятельных цивилизаций – для каждой характерны свои индивидуальные черты и своя собственная жизнь[32]. Цивилизация здесь воспринимается как обозначение определенного типа культуры, но не уровня развития этой культуры[33]. Таким образом, этот подход позволяет избежать деления на «развитые» и «отсталые» народы, которое может привести к шовинизму и расизму.

Дифференциация между культурой и цивилизацией очень важна именно для изучения кочевых народов[34]. А.М. Буровский отмечал, что «использовать тезис Энгельса о цивилизации как определенном уровне развития общества сложно», т.к. «следует сначала определить, по каким признакам вообще можно судить о развитии общества», тем более если речь идет о «столь разных типах обществ, как земледельческие и скотоводческие»[35].

Тем не менее Н.Н. Крадин сделал вывод, что у цивилизационного подхода есть слабые стороны. Во-первых, хотя отдельные цивилизации были выделены и описаны, но объективные критерии, по которым это было сделано, не сформулированы. Во-вторых, неверно отождествление цивилизаций с живыми организмами, чем грешили некоторые сторонники этого подхода. В-третьих, причины генезиса и упадка разных цивилизаций различны. В-четвертых, цивилизационная уникальность не противоречит возможности распространения на любую цивилизацию универсальных общеисторических закономерностей («осевое время», «глобализация»)[36].

Однако, несмотря на то что до сих пор нет общепринятого определения понятия «цивилизация», оно повсеместно и широко используется, причем не только в специальной научной литературе, но и в школьных учебниках. Таким образом, научный консенсус насчет того, что существуют цивилизации – самые крупные общности, на которые только и может делиться мир, давно сложился и уже превратился в хрестоматийную данность[37].

В приложении к проблеме кочевничества интересна позиция известного американского ученого (российского происхождения) П. Сорокина. Если для других сторонников «цивилизационной теории» (Н.Я. Данилевского, О. Шпенглера, А. Тойнби) кочевничество – это явление давно минувших эпох, то П. Сорокин фактически заново «обнаружил» монгольскую цивилизацию как самоценное явление и освободил цивилизационную картину современного мира от номадофобии[38]. В этом П. Сорокин смыкался с представителями «евразийства».

Как известно, «евразийское» движение зародилось в 1920-х гг. в среде русской эмиграции и в каком-то смысле являлось наследником дореволюционного славянофильства. «Евразийцы» с большим вниманием относились к кочевникам Евразии. Один из идеологов этого движения, П.Н. Савицкий, считал, что «в отношении к прочим культурным мирам Старого Света кочевой мир является миром срединным», а Великая евразийская степь – «это как бы Средиземное море континентальных пространств». Он писал о цивилизационной важности кочевников для России, так как не «западноевропейское ощущение моря», а «монгольское ощущение континента» ощущается «в русских “землепроходцах”, в размахе русских завоеваний и освоений»[39]. (Интересно, что примерно такие же выводы об антагонизме западноевропейской «морской» и евразийской «континентальной» цивилизаций делал один из основоположников «геополитики» К. Хаусхофер.)