Дин Рид: трагедия красного ковбоя

– Почему бы нет? Тем более что я люблю именно белое вино.

– А как насчет лобстеров? – поинтересовался Дин.

– Оставьте их себе, а мне закажите белых трюфелей.

Вечером следующего дня Дин заехал за Патрисией домой, и они отправились в уютный ресторанчик, в котором Дин был завсегдатаем. Официант усадил их за лучший столик в тихом уголке и пулей улетел выполнять заказ. В это время на маленькой эстраде оркестрик из чернокожих музыкантов заиграл одну из мелодий Мадди Уотерса. Под эту мелодию Патрисия решилась задать своему кавалеру вопрос, который ее сильно мучил:

– Наверное, я не первая девушка, кого вы приводите в это заведение?

В принципе девушка угадала, но Дин не был расположен вспоминать о своих прежних пассиях. Поэтому спросил:

– Я что, похож на прожженного юбочника?

– На прожженного, пожалуй, нет, – ответила Патрисия и рассмеялась.

Она говорила правду: Дин хоть и был хорош собой, однако его взгляд выдавал в нем порядочного человека – в нем не было цинизма. За те несколько лет, что Патрисия вращалась в кругах шоу-бизнеса, она достаточно насмотрелась на такого рода мужчин и, честно говоря, устала от их дотошного внимания к себе. Дин хоть и был из их круга, но его манеры говорили о том, что он джентльмен. Собственно, будь иначе, Патрисия вряд ли приняла бы его предложение, поскольку у нее уже был парень – тоже молодой актер. Однако спроси кто-нибудь Патрисию, любит ли она его, она бы серьезно призадумалась. Да, он ей нравился, но не более того. Так что, принимая предложение Дина, девушка не боялась быть уличенной в предательстве.

Они просидели в ресторане около двух часов, причем это время пролетело для них как одна минута. Патрисия с удовольствием открыла для себя, что ее новый кавалер на удивление интересный собеседник. Если с ее парнем беседы ограничивались разговорами о кино и обсуждением каких-то сплетен, то Дин буквально потряс ее своими рассуждениями о многих серьезных вещах. Например, о русской театральной школе или пацифизме. Но еще сильнее девушка была потрясена его рассказами о своем пребывании в джунглях Амазонии и встречах с тамошними аборигенами. Вот где Дин развернулся во всю свою мощь – буквально завалил собеседницу интересными фактами и историями.

– И знаешь, Патрисия, именно там, у индейцев, я вдруг понял одну интересную вещь, – сказал Дин в заключение своего рассказа о приключениях в Амазонии. – Что нашу жизнь здесь, в цивилизованном мире, можно назвать дикой, а жизнь там, в джунглях, наоборот, цивилизованной. Ведь тамошние индейцы живут в ладу не только с природой, но и с самими собой. Они истребляют себе подобных только в случае крайней необходимости, а не потому, что им диктуют это их политические амбиции.

– Мне приятно это слышать, Дин, – улыбнулась в ответ Патрисия. – Дело в том, что я тоже индеанка. Правда, только наполовину. Моя мама родилась в племени навахо.

– Надо же, а мы, выходит, с ней земляки: я родился в Денвере – в местах, недалеко от которых обитали навахо.

Можно смело сказать, что именно после этого диалога взаимная симпатия молодых людей друг к другу возросла. Она оказалась настолько сильной, что когда на обратном пути Дин остановил машину на обочине дороги и привлек девушку к себе, она не сопротивлялась. Правда, Дин не стал торопить события и ограничился только поцелуями. Хотя в какой-то миг ему показалось, что Патрисия согласна и на большее – то ли под влиянием его обаяния, то ли из-за выпитого белого вина.

Тем временем пришла пора ехать в Мексику на съемки фильма «Гвадалахара летом». Кавалер Патрисии Хью Брайан больше всего был расстроен этим обстоятельством, поскольку не хотел надолго расставаться со своей невестой. Но еще сильнее он расстроился, когда увидел, с каким настроением его девушка собирается в Мексику. Каких-нибудь пару недель назад она сама говорила ему, что не горит большим желанием ехать на эти съемки, но теперь все изменилось: Патрисия светилась от счастья и буквально летала по квартире, собирая вещи в чемодан. Понять причину столь разительной перемены в настроении своей возлюбленной Хью никак не мог. А сама Патрисия на все его вопросы об этом несла какую-то ахинею типа того, что при новом прочтении сценария ее отношение к роли кардинально изменилось.

Между тем в Мексике роман Дина и Патрисии продолжился. Протекал он весьма оригинально. Днем, во время съемок, Дин «крутил любовь» совсем с другой девушкой – актрисой Алисией Бонет, которая играла в фильме роль Лурдес, в которую был влюблен герой Дина, но едва съемки завершались, как Дин уже заключал в свои объятия Патрисию, которая играла роль подруги Лурдес Сусанны Вудбрайт. В итоге все свое свободное время влюбленные проводили вместе, предпочитая коротать его либо в номере гостиницы, где они отдавались друг другу со всей страстью и пылом, либо колесили по окрестностям на машине, знакомясь с местными достопримечательностями. Незабываемое впечатление на обоих произвело посещение «мексиканской Венеции» – городка Хочимилько. Полдня они катались на гондоле, полной благоухающих цветов, и всю дорогу только и делали, что целовались. Гондольер лишь многозначительно улыбался, искоса бросая взгляды на эту влюбленную парочку. Впрочем, удивить его было трудно – таких парочек он перевез за свою гондольерскую жизнь не одну сотню.

Именно в этой поездке Патрисия поняла, что влюблена в Дина по уши. Однако сказать такое же о Дине она не могла. Нет, он беспрерывно выказывал ей всяческие знаки внимания, был ласков и нежен с ней на людях, а в постели страстен и неутомим, но в то же время она видела, какие жадные взгляды он иной раз бросает и на проходящих мимо мексиканок. К тому же она считала Дина гораздо умнее себя и боялась, что рано или поздно она ему наскучит. Она хорошо помнила слова матери, сказанные ею несколько лет назад, когда Патрисия завоевала титул «Мисс Южная Калифорния»: «С умным мужчиной хорошо дружить, а замуж выходить надо за обыкновенного». Однако что могла поделать Патрисия, если ее угораздило влюбиться именно в умного?

Между тем в той же поездке Дин умудрился покорить и сердце матери своей возлюбленной. Та приехала в Мехико на несколько дней, чтобы повидаться с дочерью. И Дин, узнав об этом, решил сразить женщину в самое сердце.

– Что больше всего любит твоя мать? – спросил он Патрисию накануне приезда ее матери.

– А ты как думаешь, что может нравиться настоящей индеанке? – вопросом на вопрос ответила девушка.

Дин секунду подумал, после чего сказал:

– Наверняка ей нравятся мужчины, которые умеют хорошо обращаться с лошадьми.

– Ты угадал, – рассмеялась Патрисия.

– Вот и прекрасно! – воскликнул Дин. – Пригласи ее завтра же на родео, и вы увидите, что я умею хорошо укрощать не только женщин и гитару, но и мустангов.

В Мексике родео столь же популярно, как и в Америке. Поэтому на эти соревнования по укрощению необъезженных лошадей собираются толпы зрителей, среди которых можно увидеть не только мужчин, но даже женщин и детей. Дин прекрасно понимал, с какими трудностями ему придется столкнуться: во-первых – его многолетний простой в ковбойском ремесле может сказаться (в последний раз он участвовал в родео еще до своей певческой карьеры), во-вторых – негостеприимность местной публики, которая не любит чужаков, а тем более американцев, будет действовать против него. Однако эти трудности не пугали Дина, а даже, наоборот, еще сильнее заводили. Это было в его характере – чем труднее дело, тем сильнее оно его к себе влекло. Поэтому заявку на участие в соревнованиях он подал безо всякого страха и даже какого-либо внутреннего волнения. Он был твердо уверен в своей победе и даже мысли не допускал, что результат может быть иным. И даже когда ему показали его лошадь – пегого мустанга с сильным крупом, ни один мускул не дрогнул на его лице: пегий так пегий. Хотя мысленно он, конечно, догадывался о подвохе: быть такого не могло, чтобы устроители специально не выбрали для американца самого строптивого мустанга.

Когда пришла очередь Дина выступать, ажиотаж на арене царил неимоверный. Публика была уже достаточно разогрета: трое предыдущих ковбоев не смогли укротить лошадей и повылетали из седел задолго до того, как секундомер отсчитал положенные 10 секунд. А поскольку все неудачники были местными, мексиканцами, весь стадион теперь был на стороне лошади, на которой должен был восседать ненавистный гринго. Поэтому неудивительно, что в многотысячной толпе за победу американца болели разве что два человека: Патрисия и ее мать.

Дин потуже затянул ремешок своего «стэтсона» на подбородке и одним прыжком взгромоздился на лошадиный круп. Жокей, который держал мустанга под уздцы, отскочил в сторону, и скачка началась. Мустанг резво рванул вперед, но, сделав несколько шагов, вдруг резко остановился и принялся сбрасывать с себя седока. Дина бросало то вверх, то вниз, то в одну сторону, то в другую. Стадион свистел и улюлюкал, подбадривая лошадь изо всех сил. И мустанг, казалось, это понимал, все сильнее и сильнее стал наращивать темп своих движений. В какое-то из этих мгновений всем показалось, что укротитель потерял ориентировку и вот-вот слетит с мустанга головой вперед. Но в самую последнюю секунду Дину хватило сноровки обхватить лошадь за шею руками и чудом удержаться на ней. После этого мустанг как-то сник, а спустя несколько секунд и вовсе успокоился, перейдя на размеренный шаг. Это была победа!

Когда Дин покинул арену под восторженные крики толпы, у выхода его уже дожидались Патрисия и ее мать. Обе выглядели счастливыми: девушка с визгом повисла на шее своего возлюбленного, а мать нежно тронула его за локоть и произнесла всего лишь одну фразу: «Право, Дин, я уже не надеялась увидеть тебя живым».

Праздновать победу Дин повел женщин в ресторан под открытым небом неподалеку от родео. Женщины пили шампанское, а Дин налил себе текилы и к концу застолья здорово набрался. Стояло прекрасное мексиканское лето, и хотелось сидеть в ресторане до самого утра. Пить все ту же текилу с шампанским и слушать дивные мелодии, выдаваемые оркестром марьячес, расположившимся в дальнем углу ресторана. Однако просидеть до утра не получилось: назавтра Дину предстояла ответственная съемка, поэтому женщины увели его в гостиницу, едва на город опустились вечерние сумерки.

Между тем в самый разгар этого романа, когда влюбленные уже вернулись на родину, в Америке произошла трагедия – 22 ноября в Далласе был убит президент США Джон Кеннеди.

С тех пор как Дин открыто выступил против испытаний ядерного оружия, утекло достаточно воды. За это время произошло несколько судьбоносных событий, которые заставили измениться не только президента США, но и его активных критиков, вроде нашего героя. И главным из этих событий стал Карибский кризис октября 62-го, когда мир едва не погрузился в пучину новой войны – ядерной. К счастью, руководителям двух сверхдержав – США и СССР – хватило ума не развязывать смертоубийственную для человечества войну, после чего в их мировоззрении произошли кардинальные изменения. Во всяком случае Кеннеди явно стал другим. Летом 1963 года он выступил в Американском университете с речью, которая существенно отличалась как по стилю, так и по содержавшимся в ней мыслям от тех, которые произносились президентом ранее. Отказавшись от уже привычных обвинений СССР во всех смертных грехах, Кеннеди заявил, что, вместо того чтобы взваливать на кого-либо вину или осуждать чей-либо политический курс, Соединенным Штатам следует попытаться определить сферу взаимных интересов с Советским Союзом. По его словам: «Среди многих сходных черт, которыми обладают народы наших двух стран, нет более ярко выраженной, чем наше обоюдное отвращение к войне».

Между тем одних слов Кеннеди было мало, и спустя шесть недель после этого выступления (5 августа) США (вместе с СССР и Великобританией) подписали в Москве Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, в космосе и под водой. То, к чему Дин Рид призывал еще в начале 62-го, воплотилось в жизнь. В своей речи по ТВ, сразу после подписания договора, Кеннеди сказал: «С тех пор как было изобретено ядерное оружие, все человечество боролось за то, чтобы избежать мрачной перспективы массового уничтожения на земле… Если сегодня снова начнется тотальная война – независимо от того, как бы она ни началась, – первыми ее объектами станут две наши страны. Кажется иронией, но это действительно факт: двум сильнейшим державам мира грозит наибольшая опасность опустошения. Все, что мы создали, все, ради чего мы трудились, – все будет уничтожено… Обе наши страны захвачены зловещим и опасным циклом, в котором подозрения на одной стороне порождают подозрения на другой, а в ответ на новое оружие создается контроружие.

Короче говоря, как Соединенные Штаты и их союзники, так и Советский Союз и его союзники взаимно глубоко заинтересованы в справедливом и подлинном мире и в прекращении гонки вооружений…

Вчера этот мрак пронизал луч света… Это соглашение не открывает золотого века… Но оно является важным первым шагом к миру, шагом к разуму и шагом от войны… Это соглашение отвечает нашим интересам, и особенно интересам наших детей и внуков, а у них нет здесь в Вашингтоне своего лобби… Древняя китайская поговорка гласит: «Любое путешествие в тысячу ли должно начаться с первого шага»… Давайте сделаем этот первый шаг…»

Шаги Кеннеди в сторону мира вызвали неоднозначную реакцию в США. Большая часть американцев встретила их с воодушевлением, но были и такие, кто расценил их как явное свидетельство слабости своей страны перед Советами. Вердикт этих людей был убийственный: «Кеннеди оказался трусом, недостойным называться мужчиной!» Дин относился к числу тех, кто поддерживал Кеннеди в его миротворческих стремлениях, а вот его отец Сирил Рид президента США за это презирал.

– Этот сопливый мальчишка пустит прахом все, что было создано до него его предшественниками, – бушевал Сирил, когда его сын в очередной раз навестил родительский дом в Аризоне. – А ты называешь его шаги правильными, потому что окончательно стал красным.

– Отец, никакой я не красный, – пытался вразумить родителя Дин. – Я просто хочу, чтобы мою страну люди не воспринимали как мирового жандарма. Ведь сколько людей ненавидят Америку за то, что она кичится своим могуществом.

– Это ты наслушался речей своего гнилого либерала Патона Прайса, – почти зарычал отец в ответ на слова сына. – Это они, либералы, считают, что надо стыдиться могущества своей родины. А ты, дурень, веришь этим россказням.

– У меня, отец, есть своя голова на плечах, – стараясь, чтобы его голос звучал как можно увереннее, ответил Дин. – И глаза тоже есть. Я, к твоему сведению, неоднократно ездил в Латинскую Америку и знаю, что говорю.

– Ты просто глупец, который дальше своего носа ни черта не видит. – Сирил резко встал с кресла и принялся нервно мерить кабинет шагами. – Чтобы удержать в узде сомневающихся, их надо периодически стращать. Других методов они не понимают. Стоит только дать слабину, как эти страны разбегутся в разные стороны и легко попадут под пяту коммунистов. Как это стало с той же Кубой.

– Но что же тогда мы за страна, если можем удерживать возле себя своих союзников только с помощью силы? – парировал доводы отца Дин. – Значит, Советы лучше нас, если к ним побегут наши союзники.

– Ничем они не лучше! Просто химеры, провозглашаемые ими, пока находят сторонников. Еще бы, ведь они хотят построить на земле бесклассовое общество! Разве это не заманчиво? Но ничего они не построят, как Томмазо Кампанелла не построил свой город Солнца. Я же историк, я знаю.

– А какое общество построили мы? – Дин впервые за время разговора позволил себе повысить голос. – Неужели, по-твоему, это и есть предел мечтаний для людей?

– Я не идеализирую наше общество, но оно в десятки, нет, в сотни раз лучше, чем то, что строят коммунисты. Да, оно несовершенно, в нем масса пороков, но оно свободное. Понимаешь, сво-бод-но-е!

– Свободное для одних, а для других… Разве чернокожие у нас свободны? Или индейцы? Почему в нашем обществе кучка людей имеет все – заводы, яхты, банки, а другая, бо?льшая часть, перебивается чем придется? Почему такой разительный контраст между богатством и нищетой? Ведь если так будет продолжаться и дальше, нашей стране не миновать революции.

– Я же говорю, что ты красный, – вновь рубанул воздух рукой глава семейства. – Люди, поздравьте меня, мой сын – коммунист!

Дин ответил не сразу. Он подождал, пока отец успокоится, и, когда тот перестал нервно ходить по кабинету и застыл у окна, продолжил:

– Так нельзя, отец. Почему всех, кто не согласен с твоим мнением, ты называешь красными? Мне, как и тебе, ненавистна любая идеология. И я скорее пацифист, чем коммунист.

– Какая разница? – отмахнулся от сына отец. – От пацифиста до коммуниста даже не один, а всего полшага.

Здесь Сирил повернулся к сыну и, пристально глядя ему в глаза, закончил: