Свет погасших звезд. Они ушли в этот день

Практически с первых же дней своего пребывания на новом месте Эфрос развил бурную деятельность. Зная, что ему выдан своеобразный карт-бланш и что у него развязаны руки, он энергично взялся за дело. Во-первых, расширил труппу, не только пригласив в нее актеров из ЦДТ (самым ярким представителем среди них был Лев Дуров), но и взяв несколько молодых актеров, из которых собирался очень быстро сделать настоящих звезд. Среди последних были: Ольга Яковлева, Валентин Гафт, Валентина Малявина. Кроме этого, он собирался активно привлекать к работе и саму ленкомовскую молодежь в лице Александра Збруева, Александра Ширвиндта, Михаила Державина, Всеволода Ларионова, Льва Круглого и др.

Во-вторых, свою репертуарную политику Эфрос начал строить на драматургии современных авторов, а не на советской революционной классике. Поэтому «Первую конную» сменил спектакль по пьесе Виктора Розова «В день свадьбы» (1964), а «Хлеб и розы» – «104 страницы про любовь» (1964) Эдварда Радзинского. Все эти новшества, которые Эфрос достаточно быстро внедрил в ткань Ленкома, дали моментальный эффект: зритель не просто пошел в его театр, а буквально повалил в него. И отныне каждая новая постановка Эфроса в Ленкоме становилась сенсацией театральной Москвы: и «Мой бедный Марат» (1965), и «Снимается кино» (1965), и «Мольер» (1966), и даже чеховская «Чайка» (1966). Как отмечает Т. Шабалина:

«Лирико-драматические (отнюдь не публицистические!) спектакли Эфроса по современной драматургии (Розов, Радзинский, Арбузов) были предельно актуальны – они становились сгустками экзистенциальных проблем тогдашней интеллигенции, размышлениями о месте личности в обществе. Однако столь же актуальными были и классические спектакли Эфроса – при том, что в них не было и следа насильственного „осовременивания“…»

То, что Эфрос сумел вернуть массового зрителя в Ленком, рассматривалось властями как его несомненная заслуга. Однако этот плюс перечеркивал огромный минус, который власти Эфросу простить никак не могли: он лишил Ленком приставки «идеологический», что приравнивалось к святотатству. И если в годы хрущевской «оттепели» это еще прощалось, то в середине 60-х, когда к власти пришел Леонид Брежнев, это уже выглядело вызовом системе. Брежневская команда для того и пришла к власти, чтобы покончить с разного рода экспериментами, не только в политике, но и в искусстве. Власть поняла, что эксперименты либералов исподволь подпиливают идеологические подпорки общества, например, в искусстве пытаются стать альтернативой базовой системе – социалистическому реализму.

Роковым для Эфроса стал 1967 год – год 50-летия Октябрьской революции. К этому юбилею практически все советские деятели искусства выпускали в свет юбилейные произведения, и только Эфрос на этом поприще не отметился (даже такие режиссеры-бунтари, как Олег Ефремов или Юрий Любимов, выпустили в своих театрах спектакли на юбилейную тему: «Большевики» в «Современнике» и «Послушайте!» на Таганке). Кроме этого, за последний год в Ленкоме началось серьезное брожение среди актерского состава, который разделился на две группы: любимчиков Эфроса, которых он занимал в каждой своей постановке, и нелюбимчиков, которым роли выпадали через раз, а то и вовсе не доставались. Нелюбимчики писали в высокие инстанции жалобы, где просили либо воздействовать на Эфроса силой своего высокого положения, либо прислать к ним другого режиссера. Власти выбрали последний вариант. Так в марте 1967 года Эфрос был уволен из Ленкома.

Отставка Эфроса взбудоражила театральную общественность. Правда, в основном либеральную. За режиссера попытались вступиться ряд его коллег, которые дошли до ЦК партии, но их усилия ни к чему не привели – Эфрос в Ленком не вернулся. Но поскольку авторитет у него был большой, без работы его тоже оставить не могли: разрешили работать в Театре на Малой Бронной. Но не главным режиссером (им был Александр Дунаев), а всего лишь очередным. Однако в новую обитель Эфрос пришел не один, а привел с собой 11 актеров, которые в знак солидарности с ним (единственный случай в истории советского театра!) покинули Ленком. Это были: Ольга Яковлева, Лев Круглый, Александр Ширвиндт, Михаил Державин, Леонид Каневский, Лев Дуров, Геннадий Сайфулин, Валентин Гафт, Дмитрий Дорлиак, Ирина Кириченко, Виктор Лакирев.

Первые годы работы Эфроса на Малой Бронной оказались трудными. Его первая же постановка – «Три сестры» А. Чехова (1967) – была запрещена, поскольку цензура нашла в ней «искажение классики». Эфрос и в самом деле несколько ушел от канонического прочтения этого произведения, поскольку жажда экспериментаторства никуда из него не выветрилась. За это он и поплатился. 14 мая 1968 года в Театре на Малой Бронной состоялось выездное заседание худсовета Министерства культуры, на котором выступили прославленные актеры МХАТа Алла Тарасова, Алексей Грибов и Михаил Кедров. В своих речах они камня на камне не оставили от спектакля Эфроса. Например, Тарасова заявила следующее: «Нельзя искажать Чехова. Вершинин не мог полюбить такую Машу, а барон Тузенбах просто отвратителен… Герои принижены, романтический, поэтический Чехов уничтожен, актеры болтают текст без точек и запятых…» 30 мая спектакль «Три сестры» был сыгран в последний раз, после чего его сняли с репертуара.

Та же история случилась и со вторым спектаклем Эфроса («Обольститель Колобашкин» Э. Радзинского). После этих запретов Эфроса свалил с ног первый инфаркт. Когда режиссер поправился, он решил впредь избегать актуальных современных тем и аллюзий и практически весь свой последующий репертуар стал строить на театральной классике. В итоге за последующие 15 лет работы на Малой Бронной из 19 спектаклей, поставленных там Эфросом, 13 принадлежали к русской, советской и зарубежной классике.

Кроме этого, помимо работы в театре, Эфрос преподавал в Щепкинском училище (с 1964 года), работал на телевидении (стал одним из родоначальников такого жанра, как телеспектакль) и снимал как режиссер художественное кино. Плюс к тому же успевал ставить спектакли и в других столичных театрах (таких постановок было восемь). Так, в 1975 году Юрий Любимов пригласил его на Таганку поставить «Вишневый сад» А. Чехова. Но эта работа лишь развела двух выдающихся режиссеров. Причем поначалу ничто не предвещало разлада.

За год до этого Эфрос снял Любимова в главной роли в своем телеспектакле «Всего несколько слов в честь господина де Мольера», и они прекрасно ладили. Но стоило Эфросу взяться за постановку «Вишневого сада», как от той идиллии не осталось и следа. То ли Любимов стал ревновать Эфроса к успеху, то ли ему не понравилась эфросовская трактовка чеховского произведения, но дело завершилось скандалом. В июле 1975 года состоялась премьера версии Эфроса, а осенью Любимов показал зрителям «Вишневый сад» в своей интерпретации. С тех пор два режиссера больше не общались. А спустя несколько лет и вовсе стали врагами.

Еще один похожий скандал случился в конце 70-х, когда Эфрос ставил спектакль «Возвращение Дон Жуана». На главную роль он пригласил своего бывшего ученика по Щепкинскому училищу Олега Даля, которого до этого уже успел снять на телевидении (в телеспектакле «По страницам журнала Печорина») и в кино (в фильме «В четверг и больше никогда», который прервал 13-летнюю паузу Эфроса в большом кинематографе). На обоих фильмах режиссер и актер прекрасно относились друг к другу и расстались друзьями. Потом судьба свела их вместе в театре – в спектакле «Месяц в деревне». Второй их совместной работой на сцене Театра на Малой Бронной должен был стать «Дон Жуан». Но этому проекту не суждено было осуществиться, поскольку еще в ходе репетиций отношения между актером и режиссером испортились. Как записал в октябре 1977 года в своем дневнике Даль: «Эфрос как человек примитивен и неинтересен, а иногда просто неприятен. Женский характер. Как режиссер – все через себя. Требует повторения. Отсюда раздражающий меня лично формализм… Он мечтает собрать вокруг себя личностей, которые, поступившись своей личной свободой, действовали бы в угоду его режиссерской „гениальности“, словно марионетки. Он мечтает не о содружестве, а о диктатуре. Но это его мечта, тщательно скрываемая. Он весь заведомо ложен, но не сложен… Вот в чем для меня заключен основной момент раздражения к Эфросу, к его коллективу, к его искусству».

В итоге буквально накануне премьеры «Дон Жуана» Даль попросту сбежал из театра, даже не предупредив об этом Эфроса. Как заметил автор пьесы Эдвард Радзинский: «Даль сбежал почти как Подколесин в „Женитьбе“. И на роль Дон Жуана был приглашен Андрей Миронов.

В августе 1983 года положение Эфроса на Бронной стало шатким. Он, объединившись с главным режиссером театра Дунаевым, позволил себе выступить против директора театра Ильи Когана. Но того взяло под свою защиту столичное Управление культуры, и режиссеры проиграли сражение. Поскольку Дунаев был главным режиссером, его трогать не стали, а вот Эфросу дали понять, что его дни в театре почти сочтены. Поняв это, Эфрос взялся за постановку своего последнего в этом театре спектакля. Как покажет время, этот спектакль станет пророческим.

В основу постановки была взята пьеса Дворецкого «Директор театра». Герой пьесы, главный режиссер одного из театров, попадал в творческий и жизненный кризис и никак не мог найти из него выхода. В итоге эти метания приводили режиссера к ужасному выводу: что он разлюбил дело всей своей жизни – театр. Заканчивался спектакль трагически: режиссер умирал за рулем своего автомобиля от внезапной остановки сердца. Спустя три года после премьеры того спектакля от такой же остановки сердца умрет и сам Эфрос.

В начале 1984 года главный режиссер Театра на Таганке Юрий Любимов, находясь на лечении в Англии, захотел остаться там чуть дольше положенного, на что власти отреагировали отрицательно и потребовали возвращения режиссера. Но тот проигнорировал это требование, поскольку на Западе он чувствовал себя более комфортно, чем на родине. К тому же и жена его, венгерка Каталина, не горела желанием возвращаться в СССР. В итоге Любимова на родине объявили предателем и лишили советского гражданства. А в качестве замены Любимову на Таганку был командирован Эфрос, который практически сразу согласился с этим назначением, так как его пребывание на Бронной было ему уже в тягость.

Соглашаясь возглавить Таганку, Эфрос полагал, что он делает благое дело: ему хотелось сохранить этот театр от развала и сдать его в целости и сохранности Любимову сразу, как только ситуация с ним благополучно разрешится. Но этот благой порыв никем не был понят. Сам Любимов заклеймил Эфроса позором, назвав его штрейкбрехером, а часть его артистов объявили новому режиссеру бойкот. Трое из этих артистов – Леонид Филатов, Вениамин Смехов и Виталий Шаповалов – демонстративно покинули труппу, уйдя в «Современник». Чуть позже один из них, Филатов, будет сожалеть об этом своем поступке. Вот его слова: «Я свой гнев расходовал на людей, которые этого не заслуживали. Один из самых ярких примеров – Эфрос. Я был недоброжелателен. Жесток, прямо сказать… Как бы дальним зрением я понимал, что вся усушка-утряска произойдет и мы будем не правы. Но я не смог с собой сладить. И это при том, что Эфрос, мне кажется, меня любил. Потому что неоднократно предлагал мне работать…

Я виноват перед ним. На 30-летии «Современника» я стишок такой прочитал. Как бы сентиментальный, но там было: «Наши дети мудры, их нельзя удержать от вопроса, почему все случилось не так, а именно так, почему возле имени, скажем, того же Эфроса будет вечно гореть вот такой вопросительный знак». Хотя это было почти за год до его смерти, но он был очень ранен. Как мне говорили…»

Да, публичные выпады трех покинувших Таганку актеров доставили Эфросу много душевных огорчений. Но это все же были выпады не из-за угла, а борьба с открытым забралом. А вот действия некоторых актеров Таганки, с которыми Эфросу пришлось работать, доставляли ему куда большую боль и муку. Эти люди вымещали свою злобу на режиссере исподтишка: прокалывали шины у его автомобиля, резали его дубленку в раздевалке, писали на ней слово «жид» и даже… насылали на него порчу, втыкая «заговоренные» иголки в дверь его квартиры. Эфрос жутко страдал от этих проявлений злобы к нему, хотя внешне старался никому этого не показывать. Однако масштаб его страданий всем стал понятен очень скоро – когда в самом начале 1987 года Эфрос умер от внезапной остановки сердца.

В тот роковой день 14 января Эфрос должен был присутствовать на приемке нового спектакля, поставленного молодым режиссером. Эфрос встал пораньше и стал делать зарядку. В этот момент ему стало плохо с сердцем. Жена, известный критик Наталья Крымова, бросилась ему на помощь, уложила на диван. Дала лекарство. Эфросу вроде бы полегчало. Но спустя час случился новый приступ – куда более тяжелый. Родные вызвали «Скорую». Но та почему-то долго не ехала. Самое обидное, что Институт скорой помощи находился в пяти минутах ходьбы от дома режиссера, но дойти туда самостоятельно Эфрос не мог. Однако и «Скорая помощь», которая все-таки добралась до его дома, ему тоже не помогла. Как выяснилось, у этой бригады не было никакой аппаратуры для помощи сердечникам. Пришлось посылать за другим реанимобилем. А пока тот ехал, Эфрос скончался. На часах было около часа дня.

18 января – Николай РУБЦОВ

В 60-е годы имя этого поэта было известно многим. Его называли «вторым Есениным», прочили ему мировую славу. Но сравнение с Есениным стало роковым. Этот поэт почти в точности повторил судьбу своего предшественника, уйдя из жизни почти в том же возрасте и тоже в результате трагедии.

Николай Рубцов родился 3 января 1936 года в городе Емецке Архангельской области в простой семье. Его отец – Михаил Андрианович – работал начальником ОРСа местного леспромхоза, мать – Александра Михайловна – была домохозяйкой. В семье Рубцовых было пятеро детей: три дочери и два сына. На момент рождения Николай был пятым, самым младшим ребенком в семье (чуть позже родится еще один мальчик – Борис).

Перед самым началом войны семья Рубцовых перебралась в Вологду, где отец будущего поэта получил высокую должность в местном горкоме партии. Проработал он там чуть больше года, после чего в июне 1942 года его призвали на фронт. Дело, в общем, для военного времени обычное, однако незадолго до отправки Рубцова-старшего в его семье случилась беда: умерла жена. Так как оставить четверых детей без взрослой опеки (к тому времени дочери Рая и Надежда умерли после болезни) отец никак не мог, он вызвал к себе свою сестру Софью Андриановну. Та приехала в Вологду, однако взять всех детей отказалась. Поэтому с ней уехала лишь старшая из дочерей – Галина, а младшие были разбросаны кто куда. Альберт был отдан в ФЗУ, а Николай и Борис отправились в Красковский дошкольный детдом.

Что такое детский дом, да еще в голодное военное время, объяснять не надо. Пятьдесят граммов хлеба да тарелка бульона – вот и весь тогдашний рацион детдомовцев. Иногда детишки ухитрялись воровать на воле турнепс и пекли его на кострах. И хотя всем обитателям детдома жилось несладко, однако Коле Рубцову особенно. Совсем недавно у него была любящая мать, отец, несколько братьев и сестер, и вдруг – полное одиночество. Особенно оно обострилось после того, как часть детдомовцев, в том числе и его брата Бориса, оставили в Краскове, а Николая вместе с другими отправили в Тотьму. Так оборвалась последняя ниточка, связывавшая мальчика с родными. Единственным лучиком света тогда для 7-летнего Коли была надежда на то, что с фронта вернется отец и заберет его обратно домой. Но и этой мечте мальчика не суждено было сбыться. Его отец оказался подлецом: он женился во второй раз, и вскоре у него появились новые дети. Про старых он забыл.

Между тем среди детдомовцев Рубцов считался одним из лучших учеников. И хотя учили их намного хуже того, что было в средних школах (на четыре предмета был один учитель), однако дети и этому были рады. И третий класс Коля закончил с похвальной грамотой. Тогда же он написал и свое первое стихотворение.

Что касается характера мальчика, то, по воспоминаниям его товарищей по детдому, он был среди них самым ласковым и ранимым. При малейшей обиде он отходил в сторону и горько плакал. И кличку он тогда носил довольно мягкую для мальчишки – Любимчик.

В июне 1950 года Рубцов закончил семилетку и, едва получив диплом, покинул стены ставшего ему родным детдома. Его путь лежал в Ригу, в мореходное училище, о поступлении в которое он мечтал все последние годы своего пребывания в детском доме. Он был преисполнен самых радужных надежд и ожиданий. Но его мечте так и не суждено было сбыться. В мореходку брали с 15 лет, а Николаю было четырнадцать с половиной. Поэтому он вернулся обратно в Тотьму и там поступил в лесной техникум.

И все же его мечта о море сбылась в 1952 году. Закончив техникум и получив на руки паспорт, Рубцов отправился в Архангельск, где вскоре устроился помощником кочегара на тральщик «Архангельск» – «старую калошу», которая уже проплавала 34 года. Вся ее команда состояла из прожженных бичей, призвать к порядку которых было не очень просто. В море они работали как черти, однако на берегу только и делали, что шлялись по бабам да кабакам. Судя по всему, именно там Николай пристрастился к выпивке – пагубной привычке, которая станет в итоге роковой.

В марте 1955 года Рубцов возвращается в родные для него края – в Вологду – и впервые пытается найти своего отца. Однако эта встреча не принесла Николаю радости: он встретил совершенно чужого ему человека, который жил другой жизнью. Вскоре после этого Рубцов ушел в армию. Он служил на Северном флоте: был визирщиком на эскадренном миноносце. Служба давалась ему легко, чему, видимо, немало способствовало прежнее, детдомовское, прошлое. Трудностей он не боялся. Уже через год стал отличником боевой и политической подготовки и даже был удостоен права посещать занятия литературного объединения при газете «На страже Заполярья». Его стихи стали все чаще появляться в этом армейском органе печати.

В октябре 1959 года Рубцов демобилизовался и приехал в Ленинград, где устроился рабочим на Кировский завод. Там впервые стал получать хорошую зарплату – 700 рублей. Для неженатого человека это были приличные деньги. Как писал сам поэт в одном из писем той поры: «С получки особенно хорошо: хожу в театры и в кино, жру пирожное и мороженое и шляюсь по городу, отнюдь не качаясь от голода».

Однако чуть ниже: «Живется как-то одиноко, без волнения, без особых радостей, без особого горя. Старею понемножку, так и не решив, для чего же живу».

В 1960 году Рубцов решает продолжить учебу без отрыва от производства и поступает в девятый класс школы рабочей молодежи. Одновременно с этим он активно посещает занятия литературного объединения «Нарвская застава» и литературный кружок при многотиражке «Кировец». Пишет он тогда много, буквально поражая товарищей своей поэтической плодовитостью. В 1962 году свет увидела первая книжка Рубцова под названием «Волны и скалы», изданная тиражом 5 тысяч экземпляров. Окрыленный этим успехом, Рубцов через год уезжает в Москву и поступает в Литературный институт.

В Москве Рубцов поселился в общежитии Литинститута и довольно скоро стал известен в среде молодых столичных поэтов. Написанные им стихи – «Осенняя песня», «Видения на холме», «Добрый Филя» – вскоре были опубликованы в журнале «Октябрь» и стали очень популярны у читателей. Хотя в стенах самого института отношение к молодому поэту было далеко не однозначным. Половина его коллег считала его бездарностью, часть говорила, что он «поэт средних возможностей», и только малая толика остальных видела в нем будущую надежду русской поэзии.

По мнению людей, близко знавших поэта, он был очень мнительным человеком. Рубцов знал очень много всяких рассказов про нечистую силу и порой темными ночами рассказывал их друзьям на сон грядущий. А однажды он решил погадать на свою судьбу необычным способом. Принес в общежитие пачку черной копирки и стал вырезать из листов самолетики. Затем он открыл окно и сказал товарищу: «Каждый самолет – судьба. Как полетит – так и сложится. Вот судьба… (и он назвал имя одного из своих приятелей-студентов)». Самолетик вылетел из окна и, плавно пролетев несколько десятков метров, приземлился на снежной аллее под окном. То же самое произошло и с другим самолетиком. «А это – моя судьба», – сказал Николай и пустил в небо третий самолет. И едва он взмыл в воздух, как тут же поднялся порыв ветра, легкую конструкцию подняло вверх, затем резко швырнуло вниз. Увидев это, Рубцов захлопнул окно и больше самолетиков не пускал. Почти целую неделю после этого он ходил подавленный.

Учеба Рубцова в Литинституте продолжалась до декабря 1963 года. После чего его выгнали. 3 декабря он заявился в пьяном виде в Центральный дом литераторов и устроил там драку. Поводом к скандалу стало то, что лектор, читавший лекцию о русской поэзии, не упомянул имени Сергея Есенина, что возмутило Рубцова. И он полез на лектора с кулаками. Для всех, кто знал Рубцова, это не стало неожиданностью: Есенина он очень любил и готов был защищать его имя при любых обстоятельствах. Так получится, что судьба самого Рубцова во многом повторит судьбу Есенина: те же многочисленные скандалы и роковой финал. Есенин погибнет в 30 лет, Рубцов – в 35.

Чуть позже, узнав о причинах драки в ЦДЛ, ректор института восстановит Рубцова в правах. Однако спустя полгода молодой поэт опять учинит драку и его опять исключат. Можно только поражаться тому дьявольскому невезению, которое сопровождало Рубцова почти в большинстве подобного рода случаев. Будто магнитом он притягивал к себе неприятности и всегда оказывался в них крайним. Как писал коллега поэта Николай Коняев: «Рубцов все время с какой-то удручающей последовательностью раздражал почти всех, с кем ему доводилось встречаться. Он раздражал одноглазого коменданта, прозванного Циклопом, раздражал официанток и продавцов, преподавателей института и многих своих товарищей. Раздражало в Рубцове несоответствие его простоватой внешности тому сложному духовному миру, который он нес в себе…»

В январе 1965 года Рубцов вновь вернулся в Москву и благодаря стараниям своих друзей сумел восстановиться на заочном отделении Литературного института. Однако прописки в столице у него не было, поэтому ему приходилось скитаться по разным углам, вплоть до скамеек на вокзалах. А в апреле 1965 года последовал новый скандал с участием Рубцова и он в очередной раз лишился студенческого билета.

В течение последующих двух лет Рубцов побывал во многих местах страны, даже какое-то время жил в Сибири. Осенью 1967 года свет увидела еще одна книга его стихов «Звезда полей», которая принесла ему большую известность. В следующем году его наконец-то приняли в Союз писателей и даже выделили комнату в рабочем общежитии на улице XI Армии в Вологде. В 1969 году он закончил Литературный институт и получил на руки диплом. В сентябре того же года его зачислили в штат работников газеты «Вологодский комсомолец». И в довершение всего дали однокомнатную квартиру в «хрущобе» на улице Александра Яшина. (Отмечу, что переезжал туда Николай, имея на руках всего лишь потрепанный чемодан и томик Тютчева.) Казалось, что жизнь у поэта постепенно налаживается и впереди его ждут только радости. Ведь сколько он уже натерпелся. Однако в самом конце 60-х Рубцов привел в дом женщину, знакомство с которой стало для него роковым…

Личная жизнь Рубцова складывалась несчастливо. В начале 60-х он женился в первый раз на Генриетте Меньшиковой, и в апреле 1963 года у них родилась дочь Лена. Однако спустя несколько лет, из-за пристрастия Рубцова к алкоголю, молодая семья разрушилась.

В конце 60-х рядом с Рубцовым возникла другая женщина, которой суждено будет сыграть в его судьбе роковую роль. Звали ее Людмила Дербина, она, как и Рубцов, была начинающим поэтом. Впервые они встретились в общей компании в стенах общежития Литературного института в мае 62-го, однако дальше шапочного знакомства их отношения тогда не пошли. Более того, Рубцов, носивший тогда пыльный берет и старенькое вытертое пальто, произвел на Людмилу отталкивающее впечатление. Но уже через четыре года после этого, прочитав книгу его стихов «Звезда полей», Дербина внезапно почувствовала к поэту сильное влечение. К тому времени за ее плечами уже был опыт неудачного замужества, рождение дочери. Зная о том, что и Рубцов в личной жизни тоже не устроен, она вдруг решила познакомиться с ним поближе. 23 июня 1969 года она приехала в Вологду, и здесь вскоре начался их роман. Завершился он тем, что в августе того же года Дербина переехала с дочерью в деревню Троица, что в двух километрах от Вологды, и устроилась на работу библиотекарем.

Первое время молодые жили хорошо. Рубцову показалось, что он наконец-то обрел семейное счастье, его вновь стало посещать поэтическое вдохновение. Людмила как могла заботилась о муже. Позднее она вспоминала: «Я хотела сделать его жизнь более-менее человеческой… Хотела упорядочить его быт, внести хоть какой-то уют. Он был поэт, а спал как последний босяк. У него не было ни одной подушки, была одна прожженная простыня, прожженное рваное одеяло. У него не было белья, ел он прямо из кастрюли…»

Однако постепенно отношения Рубцова и Дербиной становились все сложнее. Скандалы следовали один за другим, и молодые то расходились, то сходились вновь. Их как будто притягивала друг к другу какая-то невидимая сила. В январе 1971 года всем стало понятно, что это была за сила – темная, злая… «Я умру в крещенские морозы…» – напишет Рубцов в своей «Элегии». Как в воду смотрел.

5 января Дербина, после очередной ссоры, вновь приехала на квартиру к поэту. Они помирились и даже более того – решили пойти в загс и узаконить свои отношения официально. Регистрацию брака назначили на 19 февраля. Однако ровно за месяц до этого Рубцов погиб.

18 января 1971 года на квартире Рубцова собралась компания его друзей. В разгар веселья Рубцов внезапно приревновал свою невесту к одному из гостей и учинил скандал. Друзья поспешили покинуть негостеприимное жилье подальше от греха. Но Рубцова это не остановило. Он стал требовать от Людмилы объяснений, но та внезапно тоже засобиралась из дома. Это еще сильнее разозлило поэта. Завязалась драка, и молодые упали на пол. Потеряв над собой контроль, Дербина сомкнула свои руки на шее поэта и стала его душить. В иной ситуации взрослому мужчине вполне хватило бы сил сбросить с себя хрупкую женщину, но в тот день все было иначе: Рубцов был слишком пьян, чтобы оказать достойное сопротивление. А ярость женщины была столь дикой, что это придало ей дополнительные силы. В итоге свои руки Дербина разомкнула только тогда, когда Рубцов испустил свой последний вздох. Ее пальцы парализовали сонные артерии, и поэт скончался за считаные секунды.

Вологодский городской суд приговорил Дербину к 7 годам лишения свободы за умышленное убийство в ссоре, на почве неприязненных отношений. Стоит отметить, что за несколько месяцев до этого убийства Дербина отдала в набор свой второй поэтический сборник «Крушина», предисловие к которому написал Рубцов. В этом сборнике было стихотворение, которое просто мистически предрекало будущую беду:

О, так тебя я ненавижу!
И так безудержно люблю,
Что очень скоро (я предвижу!)
Забавный номер отколю.
Когда-нибудь в пылу азарта
Взовьюсь я ведьмой из трубы
И перепутаю все карты
Твоей блистательной судьбы…