Сильфида

– Винтики, винтики ей нужны, – заговорил Бобылев одушевленно. – Винтики, проволоки, гайки… Я Трофима в город пошлю – он привезет.

Жестикулируя и захлебываясь, он стал несвязно выяснять цель новых приспособлений, благодаря которым опасность трения маятника уничтожится и perpetuum mobile будет достигнуто. Алексаша, не вслушиваясь, смотрел на старика с улыбкой.

– Так пять рублей достаточно для вашей славы?

– Да, да, да… Видишь может быть, это пустяк… но ежели… Только мамахон ни слова, – понимает?

– Ну, натурально! Ах, папан, папан – большой ты фантазер!

– Ну ладно, ладно, ладно… Ты вот потом… ты сам потом скажешь… А? Что? Как будто едут?

Алексаша прислушался.

– И то едут.

Он вскочил с дивана и подошел к окну.

– О, уже они тут как тут, – говорил он, выглядывая из окна. – Во двор въезжают. Нил Нилыч сияет как медный грош, а прелестная Валентина мрачна, как принцесса, полоненная варварами.

– Знаешь, Алексаша, – прошептал Бобылев таинственно, – знаешь, что я тебе скажу: нам нужно их встретит, а то мамахен опять задаст нам фоферу.

Алексаша кивнул головой, поправил галстух, пригладил волосы, и они быстро вышли из комнаты.

II

В одиннадцатом часу Бобылевы и Нил Нилович с дочерью сидели уже за ужином. Валентина Ниловна – худощавая блондинка с длинною пепельною косою, зеленоватыми глазами и тонкими бледными губами, с скучающим видом поглядывала по сторонам, но вслушиваясь в многословные и оживленные рассказы отца – краснощекого, жизнерадостного и толстенького человечка, с хитрыми глазками и широкой улыбкой. Он и ел с аппетитом, и пил с жадностью, и говорил, говорил, говорил… Когда он обращался к Бобылову, старичок, чувствовавший на себе испытующий взгляд жены, смущался и бормотал с заискивающей улыбкой: так, так, так… Алексаша молчал, не спуская глаз с Валентины Ниловны, и пил красное вино стакан за стаканом.

После ужина пошли в сад – большой и запущенный. Звезды уже блеснули на томно-сером фоне безоблачного неба, пророчившего на завтра знойный день. Легкий ветер, приносивший с луга залах свежего сена, мягко шелестел дремавшими листьями старых лип и тополей.

– Как хорошо, – заговорила Валентина вполголоса, – как давно не видела и этого. Ведь я с детства не была в деревне.

– Ну, вы не долго восторгались бы деревней, – заметил Алексаша. Он с удовольствием чувствовал, что, благодаря красному вину, всякое смущение прошло, и он, как всегда, мог держать себя развязно.

Она, прищурившись, взглянула на него.

– Отчего?

– Ну, потому, что это не Петербург, не Ницца, не Крым.

– О, я очень равнодушна и к Петербургу и к Ницце. Крыма я не знаю. Что это, сторож? – спросила она, услышав мягкий и частый стук, доносящийся издали.

– Оно и видно, кузина, что вы не знаете деревни; это – аист. Он стучит клювом, с и a итого позволения.

– Аист! Я, кажется, никогда но видала аиста. Да! отчего – кузина?

– Потому что троюродная племянница было бы слишком длинно. Может быть, вам неприятно?

– О, мне решительно все равно. Кстати, что вы из себя изображаете?

– Молодого человека приятной наружности.

– И больше ничего? – спросила она, вглядываясь в него близорукими глазами, словно желая проверить его отзыв о собственной внешности.

– Пока ничего.

– А со временем?

– Со временем много. Я мечтаю о славе, которая раскрыла бы мне двери вашего салона.

– А у вас какие таланты?

– Пока никаких. Писал стихи, но впрочем, бросил. А в вашем салоне каким дарованиям отдают предпочтение?

– У меня нет салона. Впрочем, собираются иногда литераторы, художники. Папа со всем миром знаком.

– А у вас какой талант?

– Я рисую.

– Хорошо?

– Недурно.

– Скромность есть украшение добродетели.

Валентина не отвечала. Они шли быстро, и Бобылевы с Нилом Ниловичем давно отстали от них.

– Завтра вы произведете смотр, кузина.

Она вопросительно взглянула на него.

– Завтра воскресенье и к нам съезжаются ближайшие соседи. Так заведено искони. Наша семья издревле славится гостеприимством. А вам мой папан понравился?

– Папан?

– Я так с нынешнего дня отца называю. Мне маменька настрого приказала, чтобы по случаю вашего приезда ее «маман» называл. Ну, так я вот его… Он хороший старик, ничего, хоть и с придурью.

– Оригинальный отзыв об отце. С какою же придурью?

– Perpetuum mobile изобретает.

– А! Ну, а maman?

– Маман не столь симпатична. Если вы хотите ей понравиться…

– О, я не стремлюсь к этому.

– Ну, а если вдруг застремитесь – так пособолезнуйте ей об ее здоровьи.