Докладные записки и письма в 3-е Отделение

Докладные записки и письма в 3-е Отделение
Фаддей Венедиктович Булгарин

Отношения Ф.В.Булгарина с III отделением всегда привлекали интерес литераторов и исследователей.

Фаддей Булгарин

Докладные записки и письма Ф.В. Булгарина в III отделение

(Автобиография)

Фаддей Венедиктов сын Булгарин с прозванием фамилии Скандербег, и телом сего героя[1 - Г. К. Скандербег (ок. 1405—1468) – национальный герой Албании, руководитель освободительной борьбы против турецких захватчиков. Булгарин настаивал на том, что предки его происходили «из славянского племени булгар, и переселились, вероятно, вследствие внутренних замешательств края, на Русь Белую… предки мои, в древности, назывались „Скандербеками“… „Булгарин“ было только прозвание, для означения прежнего отечества…» (Ф. В. Булгарин, Воспоминания, ч. 1, СПб., 1846, с. 307—308).] родился в Польше в губернии Минской[2 - Позднее Булгарин более точно писал, что родился «в бывшем Минском воеводстве бывшего Великого княжества Литовского» («Воспоминания», ч. 1, с. 2). К России эта территория отошла лишь в 1792 году, после второго раздела Польши.] в 1786 году[3 - В других источниках Булгарин обычно называл в качестве даты своего рождения 1789 год.]. После Революции в Польше и вооружения Костюшки[4 - Булгарин имеет в виду национально-освободительное восстание 1794 года, руководимое Тадеушем Костюшко (1746—1817), завершившееся поражением восставших, третьим разделом Польши в 1795 году и окончательной ликвидацией польского государства.] в котором и отец его участвовал, и которых последствием были падение Польши, несчастье и разорение его семейства, генерал-аншеф граф Ферзей[5 - Граф И. Е. Ферзен (1747—1799) принимал активное участие в подавлении восстания 1794 года, в 1797—1798 годах – директор Сухопутного кадетского шляхетного корпуса.], квартирующий в то время в Несвиже, познакомясь с его родителями и полюбя шалуна мальчика, который рубил у него мебели и бил зеркаля и чашки, воображая, что разит москалей, взял с собой удальца и, по определении почтеннейшего графа директором Сухопутного кадетского шляхетного корпуса, он определил и малого сарматенка[6 - Сарматами нередко именовали поляков, так как в древности территория Польши служила (по свидетельству Птолемея) местом расселения этого племени.] в корпус в 1797 году, отдав на воспитание французскому учителю Массону, державшему пансион при корпусе. В 1805 году Булгарин вышел в Уланский Его Высочества полк корнетом[7 - По данным аттестата Булгарина, это произошло не в 1805, а в 1806 году (см.: «Литературный вестник», 1901, N 4, с. 419).],дрался с французами и шведами и проливал кровь за хлеб и за соль, писал дурные стихи и за то сидел в Кронштадте. Когда Польша стала возрождаться, Булгарин, следуя пословице «как волка ни корми, а он все в лес смотрит», полетел бродить за белыми орлами[8 - Польский герб.] по свету и искать независимости отечества, дрался за французов в Испании и Германии, а по низвержении Наполеона возвратился в отечество. Теперь обстоятельства снова завели его в Петербург, где он, следуя глупой страсти, взялся марать бумагу, а чем кончит богу известно, но только это, верно, что не перестанет любить вас, почтенный Петр Иванович[9 - П. И. Кеппен (1793—1864) – статистик, библиограф, географ, этнограф, историк русской культуры; с 1837 года – академик Петербургской Академии наук.]. 9 октября 1821. В Спетербурге.

ИРЛИ, 10102, LX624, л. 60.

М. Я. фон Фоку

Милостивый государь Максим Яковлевич![10 - М. Я. фон Фок (1777—1831) – управляющий III отделением в 1826—1831 годах, близкий знакомый Булгарина.]

Вы знаете причины, которые, кроме долга верноподданного, посеяли во мне личную привязанность и благодарность к Государю Императору. Желая всеми моими силами, способностями и опытностью быть ему полезным, я беспрестанно в душе моей забочусь о средствах, могущих утвердить навсегда его священное спокойствие. Чрез вас я уже представлял мысли мои о книгопечатании, цензуре и общем мнении в России[11 - Публикацию записки Булгарина «О цензуре в России и о книгопечатании вообще» см.: «Русская старина», 1900, N 9.], удостоившиеся высочайшего воззрения его императорского величества. Теперь вознамерился я представить мысли о предмете не менее важном, а именно: каким образом можно уничтожить пагубные влияния злонамеренных людей на крестьян,

В обширной и во многих местах худо населенной России нельзя иметь столь бдительного полицейского надзора над крестьянами, как во Франции и Германии. В тех странах пасторы, мэры, бургомистры и жандармские бригады (расположенные в малых округах) знают нравственность почти каждого поселянина. У нас деревни и села отдалены едно от другого, и почти каждое управляется особенно, по воле помещика, управителя или старосты. Земская полиция (находящаяся у нас не в блестящем состоянии) не имеет с крестьянами никаких сношений, как разве по казенным делам, по части исполнительной, и в таком даже случае непосредственно сносится с помещиками, а где таковых нет, с управителями и старостами. Деревенские священники, едва выходящие из круга крестьян, вовсе не заботятся о нравственности своей паствы и скорее станут произносить жалобы, нежели слова утешения, что отчасти и простительно им, ради бедного их состояния и уничижения. И так вся полиция у нас принадлежит помещикам, старостам и управителям.

Это было бы очень хорошо, еслиб все помещики жили в своих поместьях, еслиб все они действовали в духе правительства, еслиб поведением своим и обращением с крестьянами внушали к себе доверенность и уважение. Но всего этого нет и не существует, как разве в такой малой части, что она неприметна, как капля в море. Никто в целой России не заботится внушать многочисленнейшему сословию, крестьянам, понятий о их обязанностях к Государю, обязанностях, от которых зависит общественное благо и спокойствие.

Такую огромную и непросвещенную массу народа трудно всегда удержать одною силою в пределах долга. Надобно действовать на них нравственно. Как и кем? – Это тотчас увидим. Посредством помещиков? – Это отчасти невозможно, а отчасти ненадежно.

Большая часть дворян находится в службе; богатые вовсе не живут в деревнях. Те же, которые живут в деревнях, помышляют более о своих выгодах, нежели о благе общем, в отвлеченном смысле, которого часто сами не постигают. При сем неприятным долгом поставляю заметить, что легкомыслие наших дворян во многих случаях удивляет меня. Пользуясь всеми правами и преимуществами в государстве, осыпанные благодеяниями от трона, они при малейшей неприятности по службе, при неудаче в искательстве или при справедливом наказании приятеля или родственника тотчас позабывают о истинном своем благе и, отлучаясь, так сказать, от своей партии, составляют некоторой род оппозиции. Главное состоит в том, чтобы критиковать все меры правительства, бранить без пощады все приближенные к трону особы, не щадя даже Высшей власти, и выдумывать на их счет анекдоты, могущие унизить их в общем мнении.

Мало просвещенные ограничиваются этим, а люди несколько пообразованнее (не говорю просвещенные) тотчас делаются либералами и, повторяя уроки своих гувернеров или кое-что вычитанное, толкуют вкось и впрямь о правах народных, о законах, представителях и тому подобное. В этом-то смешении недовольного невежества и раздосадованного полупросвещения, в этой нечистой пене, происшедшей от кипения страстей, образовались молодые люди, составившие тайные общества.

Скажу более: служители, понимая в половину болтание своих господ, составили себе также какое-то вздорное понятие о вещах и, приезжая в деревню с господами, сносясь с крестьянами, живущими в столицах, и переезжая на житье в деревню, переливают свой незрелый образ мыслей в крестьян.

Должно заметить, что прежде французской революции недовольное русское дворянство удалялось в Москву, и там довольствовалось только тем, что пересуживало двор и его обычаи. Лет двадцать тому назад настало другое обыкновение, которое ежедневно усиливается, а именно, как только человек почитает себя обиженным, недовольным и как только вздумает блестеть умом, тотчас начинает либеральничать. Без сомнения, что большая часть сих людей, пустых и вздорных, более смешны, нежели опасны, но часто слова, пущенные на ветер, падают на плодородную землю и производят горькие плоды. Я говорю о вредном примере для молодых офицеров, дворянчиков, купцов и слуг, которые слова князей, графов и так называемых умников жадно ловят и вытверживают. Известно, что все, льстящее самолюбию и обещающее выгоды, скоро распространяется, и вот от чего у нас кружит в народе такое множество ложных идей и незрелых понятий.

Запретить вовсе говорить и невозможно, и было бы вовсе неполитически, потому что скорее можно пресечь вредные и злоумышленные намерения между говорящими, нежели между безмолвными. Но надобно поставить стену между вредными людьми и массою народа, и к этому я вижу одно только средство.

Наш русский народ более других привязан ко всем обрядам веры и церковным постановлениям и, вещь удивительная, менее других народов оказывает уважения и доверенности к духовенству. Привязанность к царям в народе от того сильна, что она соединена у него с религиозными понятиями. Не удивительно ли, что многочисленнейшее сословие народа не связано никакою нравственною нитью с престолом? – На них даже не возлагается никакой нравственной обязанности! И как политическим узлом нельзя соединить сословие крестьян с троном, то должно соединить неразрывным союзом Веры. Для этого я предлагаю присягу.

Предлог, представленный для удаления крестьян от присяги, кажется мне не сильным и не убедительным. Говорят, что они, присягнув на верность блаженной памяти императору Павлу Петровичу, отказались от повиновения господам, и стали называть себя государственными крестьянами. Но это произошло не от присяги, а от формы оной. При начале нынешнего царствования не было присяги, однакож крестьяне в некоторых губерниях преступили свою обязанность, и это служит доказательством, что причиною смятений бывает не присяга, но вышеизъясненные мною обстоятельства, а именно дурные примеры, дурное обхождение с ними и внушения.

Все сословия в государстве не могут и не должны присягать по одной форме присяги, ибо каждое сословие имеет свои особенные обязанности. Во Франции присягают на каждое новое звание – и справедливо. Для крестьян казенных и помещичьих должны быть составлены в Синоде особые формы присяг, в которых первым и главным пунктом должно быть беспредельное повиновение и верность Государю, установленному от Бога, священному его помазаннику; вторым пунктом должно быть повиновение властям и помещикам, установленным Государем. Тогда никто не дерзнет покушаться смущать народ вредными внушениями, ибо присяга, которая модновоспитанными дворянами почитается одним обрядом, в народе произведет свое истинное действие и привяжет его узлом Веры к священной особе Государя.

Несчастные события 14 декабря показали, как высоко наш народ ценит присягу, ибо солдаты под сим предлогом вовлечены были в заблуждение. Со мной случился следующий анекдот, который удостоверит, как наши крестьяне думают о присяге.

«Чем ты промышляешь зимою?» – спросил я у перевозчика.

«Колем лед и пилим дрова, – отвечал он, – да эту зиму не посчастливилось, чуть было не убили поленьями, во время бунта».

– «Вы же виноваты, – сказал я, – зачем не перевязали зачинщиков-разбойников».

– «А нам, сударь, какая нужда, – отвечал крестьянин, – дело шло о присяге, а мы не присягали ни одному, ни другому, так грешно и живот нести».

– Здесь я кончил разговор, который заставил меня призадуматься. В столице, где было довольно верного войска для усмирения злоумышленников, это равнодушие было безвредно, но в провинциях от равнодушия до преступления один шаг.

Мне кажется, что после коронации или в новый год можно было бы присягнуть целому народу на верность своему законному Государю, пред лицом коего равны и вельможа, и крестьянин. Народ должен быть непременно уверен, что Государь, пользуясь властью, данною ему от Бога, сообщает оную непосредственным их начальникам и помещикам. Со временем это принесет величайшую пользу, и власть самодержавная более укрепится соединенною силой целого народа. Для сей же причины не худо было бы составить катехизис для народных школ, без всяких богословских отвлеченностей, в котором бы обязанности к Богу и Государю объяснены были просто, ясно и удобопонятно. Этот катехизис скоро бы разошелся и произвел благоприятные действия.

Вот что внушило мне усердие и беспредельная привязанность к моему Государю-благодетелю. От Вашего превосходительства зависит решить, полезны ли мои мысли или ошибочны; во всяком случае, цель да заменит недостатки в суждении или изложении.

С истинным высокопочитанием и совершенною преданностью честь имею пробыть

Вашего превосходительства

Милостивого государя покорнейшею слугою

Фаддей Булгарин,

издатель «Северной пчелы».

Спбург 7 августа 1826.

ЦГАОР, ф. 109, Секретный архив, оп. 3, ед. хр. 1880.

* * *

Почтеннейший Михаил Яковлевич![12 - Подлинное имя фон Фока – Магнус Готфрид, обычно его именовали Максимом Яковлевичем (см. предшествующее письмо).]

Я знаю, что генералу Б(енкендорфу)[13 - Граф А. X. Бенкендорф (1783—1844) – с 1826 и до конца жизни – шеф жандармов, главный начальник III отделения собственной его императорского величества канцелярии, доверенное лицо Николая I.] нельзя взять на себя роли атлета и бороться за всех и со всеми. И так он делает много добра, и притом один из всех русских вельмож нынешних расположен к добру. У него есть сердце! Дай боже ему счастия! – Но как он предан правительству и на своем посту есть le gardien de l'opinion publique[14 - Страж общественного мнения (франц.).], то попросите его, чтоб он из любви к правительству защитил литературу.

Литература есть балованное дитя нации. Нет такого глупого и необразованного народа в мире, который бы не утешался и не гордился своими писателями и произведениями литературы. В этом равны и персиянин и англичанин. Честь и славу литературы каждый член общества приписывает себе. Но это балованное дитя нации, литература, дитя плаксивoe и слабого сложения. Оно весьма пугливо. Как только станут его побранивать и повертывать неосторожно, оно плачет, хоть тихомолком, а маменька, нация, страдает и гневается.

Оставляя аллегории, указываю на историю. Вспомните Век Екатерины. Кто и что дали ей бессмертие? Qui la faite populaire en Russie?[15 - Кто дал ей известность в России? (франц.).] Литераторы. – Вспомните о первых годах Александра. Удерживаюсь от комментариев, ибо они не нужны.

Екатерина позволила напечатать Державину стихи:

Железный скипетр самодержавия,
Она умела позлатить…[16 - Булгарин неточно цитирует оду Державина «Изображение Фелицы», в которой Фелица – Екатерина говорит: «Самодержавства скипетр железный / Моей щедротой позлащу».]

Общее правило: в монархическом неограниченном правлении должно быть как возможно более вольности в безделицах. Пусть судят и рядят, смеются и плачут, ссорятся и мирятся, не трогая дел важных. Люди тотчас найдут предмет для умственной деятельности и будут спокойны.

Mais comprimer la pensee dans les bagatelles, c'est l'etendre par des choses graves[17 - Подавлять мысль по пустякам – значит кончить весьма серьезными вещами (франц.).]. Вам известно, что было главною причиною 14-го декабря, а юношество и ныне то же. Дать бы летать птичке (мысли) на ниточках и все были бы довольны. Отчего в 4 года правительство сделало такие успехи в общем мнении? Тем, что видели в нем любовь к литературе, к просвещению, к устройству гонений злых, покровительства добрых <?>.

Послушайте, что ныне толкуют! Мне это больно! Я радовался, что все умное начало действовать в пользу правительства. Знаете, как я сам работал для этой цели! Посылаю вам письмо от помещика; посмотрите, какое действие производят писатели в России в пользу правительства![18 - В письме (хранящемся в том же архивном деле) помещик Черниговской губернии называет статью Булгарина «Взгляд на Россию 1829 году» («Северная пчела», 1830, N 3) «мастерским произведением пламенного пера».] La force physique s'use, mais la force morale est immortelle[19 - Физическая сила тленна, но сила духа бессмертна (франц.).]. Говорю единственно для пользы правительства.

Рассудите. Это не такая безделица, как другие думают. Раскассируете Сенат, слово не скажут, а еще будут приговаривать: по делам вору мука. Сожги книгу, тронь плаксивое дитя – вопль и в тех, которые вовсе ничего не читают, но думают, что жмут первое их право: мысль. Жаль, что некому изъяснить, что такое les convenanses civiles, et les convenanses litteraires[20 - Каковы гражданские обычаи, таковы и обычаи литературные (франц.)..]. Это альфа и омега.

Ныне такое уныние в литературе, какого никогда не было. Ужасно слушать толков! Ценсоры отказываются от всякого дела, где есть суждения о книге или о чем бы то ни было. Взгляните на 19 нумер «Пчелы»!!![21 - То есть газеты «Северная пчела».] Театр позволен, ибо Волконский[22 - Князь П. М. Волконский (1776—1852) – министр двора в 1826—1852 годах, рассматривавший, наряду с официальным цензором, рецензии на спектакли императорских театров.] подписал. Ценсор отказался, сотрудники оставили и нe хотят ныне писать от страха.

Что нам делать? Подумайте, благородная душа! Как бы пособить и отвратить дурные советы и изветы. Стоит ли заниматься дрязгами? То ли я мечтал, того ли надеялся!