Тайны народа

– У наших дверей, – отвечал муж, – это решено уже.

– Тем лучше, – сказала жена. – Мы будем около вас.

– Мама, – проговорила Велледа, – не надо ли на эту ночь заготовить бинты и корпию? Будет много раненых.

– Я уже подумала об этом, дитя мое. В магазине будет устроен госпиталь.

– О мама, сестра! – восклицал Сакровир. – Биться у вас на глазах за свободу! Кровь так и кипит во мне! Но, – прибавил он, вдруг задумавшись, – как ужасно, что братья убивают друг друга!

– Да, это грустно, дитя, – сказал Лебрен. – Но кровь убитых падет на голову тех, кто вынуждает народ отстаивать свои права с оружием в руках, как мы будем делать это завтра и как делали наши отцы почти каждое столетие. Еще слава богу, что в наше время сражаются без взаимной ненависти: солдаты – во имя дисциплины, а народ – во имя своих прав. Это дуэль, после которой противники протягивают друг другу руки. Но я или сын можем погибнуть на баррикадах, надо сделать последние распоряжения. Однако раньше еще одно последнее слово: вы увидите, что мы будем улыбаться там, где другие побледнеют от ужаса. Мы не страшимся смерти оттого, что в нас сильна вера наших отцов. Ведь смерть – это только освобождение души от земной оболочки и временная разлука с теми, кого мы любим. Рано или поздно, но мы снова соединимся с ними там, где скрыты тайны будущей жизни, прекрасной и бесконечной. Смерть – это только возрождение.

– И я так же думаю о смерти! – вскричал Сакровир. – Мне даже любопытно будет умирать. Сколько нового и чудного ожидает нас в будущем!

– Мой брат прав, – сказала молодая девушка, – там должно быть прекрасно. И целую вечность не расставаться! Сколько интересных путешествий можно совершить по нашей земле и по другим планетам. Право, когда думаешь об этом, то является нетерпение скорее увидеть и узнать будущую жизнь!

– Ну, не будь такой нетерпеливой, – сказала мать с нежным упреком. – Помнишь, когда ты была маленькая, я часто бранила тебя за то, что, срисовывая что-нибудь, ты всегда больше думала о том рисунке, который будешь рисовать после, чем о том, которым занималась в ту минуту? Но я не хочу, милое дитя, чтобы желание – вполне естественное – узнать то, что ожидает нас в будущей жизни, сделало тебя равнодушной к этой.

– О, не беспокойся, мама, – возразила с волнением молодая девушка. – Ведь в этой жизни – ты, и отец, и брат.

– Однако как быстро идет время в этих философских разговорах! – сказал со смехом Лебрен. – Вот уж и Жаника идет звать нас обедать, а я еще ничего не рассказал вам. В том случае, если мое любопытство будет удовлетворено раньше вашего, ты найдешь в этом письменном столе, милая Генори, мою последнюю волю. Ты знаешь ее, потому что у нас с тобой одни желания и чувства. Вот это, – продолжал Лебрен, вынимая из кармана незапечатанный конверт, – получит наша милая дочь, и ты отдашь ей после того, как сама прочтешь.

Велледа слегка покраснела, уверенная, что это касается ее замужества.

– А ты, дитя мое, – обратился Лебрен к сыну, – возьми этот ключ. Он от той комнаты с закрытыми ставнями, куда до сих пор входили только я и твоя мать. Одиннадцатого сентября будущего года тебе исполнится двадцать один год, и в этот день – но не раньше! – ты откроешь эту комнату. Среди других вещей ты найдешь там рукопись, которую прочтешь. Из нее ты узнаешь кое-что о наших предках, потому что ведь и у нас, порабощенных пролетариев, могут быть не менее славные архивы, чем у наших властелинов. Ты увидишь тогда, в силу какой традиции в нашей фамилии старший сын или дочь, достигшие двадцати одного года, знакомятся с этими архивами и всеми предметами, которые там находятся. А теперь, друзья мои, – сказал Лебрен взволнованным голосом, вставая и протягивая руки жене и детям, – обнимемся в последний раз. Быть может, нам придется разлучиться до завтрашнего дня, а разлука всегда немного печальна.

Произошло трогательное прощание. После нежных объятий и поцелуев все четверо снова приняли спокойный и решительный вид.

– А теперь за дело, друзья мои, – сказал Лебрен. – Ты, жена, займешься с дочерью и Жаникой заготовкой бинтов и корпии. А мы с Сакровиром распакуем оружие, пока не настал еще час для устройства баррикад во всех кварталах Парижа.

– Но где же это оружие? – спросила его жена.

– А ящики и тюки? – с улыбкой сказал муж.

– Понимаю. Не надо посвящать в этот секрет Жильдаса. Он, без сомнения, честный мальчик, но все-таки… Разве ты не боишься?

– В настоящую минуту маска сброшена, милая Генори, и нечего бояться предательства. Если этот бедняга Жильдас трусит, то я ему предложу спрятаться в погребе или на чердаке. А теперь идем обедать. После обеда вы с Жаникой будете устраивать здесь наверху походный госпиталь, а мы с Сакровиром останемся в магазине. У нас будет много гостей в эту ночь.

Все спустились в комнату за магазином и второпях пообедали.

Волнение на улице возрастало. Издали доносился глухой и грозный шум толпы, как отдаленный прибой бурного моря. Некоторые окна в домах были ярко освещены в честь перемены министерства, но друзья Лебрена, заходившие к нему сообщить о положении дел, говорили, что эти уступки короля показывают только его слабость и что эта ночь решит дело. Повсюду, передавали они, народ вооружается.

После обеда госпожа Лебрен, ее дочь и служанка поднялись в комнату первого этажа, выходившую на улицу, а отец с сыном и Жильдасом остались в комнате за магазином. Жильдас, имевший всегда отличный аппетит, сегодня совсем не обедал. Его беспокойство увеличивалось с каждой минутой, и он много раз повторял тихонько Жанике или шептал про себя:

– Странный дом! Странная улица! Удивительный это город!

– Жильдас, – позвал его Лебрен, – принесите мне молоток и зубило. Мы с сыном вскроем ящики, а пока вы разберете эти тюки.

– Тюки с полотном, сударь?

– Да. Прежде всего распорите ножом обертку.

И Лебрен, вооружившись молотком и зубилом, принялся с сыном открывать ящики. В это время Жильдас, встав на колени перед одним из тюков, собрался его вскрывать.

– Сударь! – вскричал он вдруг, услышав сильные удары молотком по крышке ящика. – Будьте же осторожнее. Ведь на ящиках написано «Осторожно!». Так вы разобьете все стекло вдребезги!

– Не беспокойтесь, Жильдас, – ответил смеясь Лебрен. – Здесь прочные стекла.

– Они покрыты железом и свинцом, друг Жильдас, – прибавил Сакровир, стуча с еще большей силой.

– Чем дальше, тем удивительнее! – прошептал Жильдас, опускаясь на колени перед тюком и собираясь вскрывать его.

Чтобы было виднее, он взял свечку и поставил ее на пол возле себя. Он уже начал распарывать покрышку из серого холста, когда Лебрен, заметив свечку, вскричал:

– Вы с ума сошли, Жильдас! Поставьте скорее свечку на стол. Черт возьми! Еще мы тут взлетим на воздух по вашей милости!

– Взлетим на воздух? – вскричал с испугом Жильдас, отскакивая от тюка, между тем как Сакровир ставил свечку на стол. – Но почему бы мне взлететь?

– Потому что в этих тюках патроны, мой милый. Итак, будьте осторожны.

– Патроны! – воскликнул Жильдас, отступая все дальше в сильном страхе.

В это время хозяин вынул из ящика, который только что открыл, два ружья, а сын его достал оттуда несколько пар пистолетов и карабинов. При виде этого оружия Жильдас побледнел и прошептал, облокотившись на стол:

– Удивительный дом, где тюки с полотном оказываются патронами, а стекло – ружьями и пистолетами.

– Жильдас, – сказал Лебрен, – распаковывать эти вещи не представляет никакой опасности, и я прошу только в этом вашей помощи. Покончив с этим делом, вы можете отправиться в погреб или на чердак и оставаться там в полной безопасности до конца сражения, ибо я должен предупредить вас, Жильдас, что на рассвете будет сражение. Одно только: не выглядывайте в окна из вашего убежища, так как может всегда случиться, что какая-нибудь шальная пуля залетит в окно.

Эти страшные слова о шальных пулях, сражении и выстрелах окончательно убили Жильдаса, никак не думавшего, что квартал Сен-Дени такой воинственный. Ужас его еще увеличился от последующих событий. Крики, сначала доносившиеся издалека, слышались все ближе и, наконец, превратились в такой яростный рев, что Жильдас, Лебрен и Сакровир с тревогой поспешили к дверям магазина, чтобы посмотреть, что происходит на улице.

Глава IX

Когда все трое подбежали к двери, привлеченные возрастающим шумом, улица была уже вся запружена народом. Окна открывались, и в них высовывались любопытные. Среди все возраставших воплей людей можно было по временам различить крики:

– К оружию! Мщение!

В ответ на эти крики раздавались восклицания ужаса. Женщины, привлеченные этими криками к окнам, с ужасом откидывались назад, точно глазам их представлялось страшное зрелище.

Лебрен и его сын, предчувствуя что-то ужасное, вышли на порог. Перед ними предстала мрачная процессия.

Огромная толпа людей, одетых в блузы и мундиры национальной гвардии, размахивая саблями, ружьями, ножами, палками, двигалась перед громадной телегой, которую еле тащила лошадь. Вокруг телеги шли люди с факелами в руках, бросавшими зловещий красный отблеск на дома. На телеге была навалена груда трупов. Высокий человек в красной шапке, обнаженный по пояс и со свежей раной на груди стоял на передке телеги, размахивая зажженным факелом. Можно было принять его за бога мщения и революции. Колеблющийся свет факела бросал по временам красный отблеск на телегу – то на седые головы стариков, залитые кровью, то на тело женщины, руки которой свесились и болтались так же, как и голова ее, мертвая и окровавленная, наполовину скрытая длинными спутанными волосами, то на другие не менее ужасные трупы. Время от времени человек в красной шапке кричал громовым голосом, размахивая факелом: