Призраки Вудстока

– Да, инициалы такие, точно. Черт его знает, как этого доктора на самом деле зовут, но фамилия, запомни, Фей – а это тебе не Смит или Джонсон, так что быстро найдешь! Отбой, Симмонс!

– Отбой, шеф, – отозвался Джон. И про себя только проворчал – ну вот, еще и «эксперта» искать. Но раз шеф настаивает… хм. Что же такое витает рядом с этим, разумеется, не самым ординарным, но не выглядящим пока ничем, кроме чудовищного эпатажа преступника, делом, что все так суетятся? Этот вопрос Симмонса занимал, пожалуй, не меньше прочих. Опыт подсказывал – наверняка что-то такое есть, да. Вот в этом и придется копаться.

Глава 2

Дерево, конечно, сейчас – когда солнце, пройдя по небу широкую дугу, миновало зенит и двенадцатое июня 1970го года перевалило за полдень – уже ничем не отличалось от своих собратьев-дубов: адское «украшение» с него уже сняли. Впрочем, остались полосатые ленты и «почетный караул» в синих рубашках и темных фуражках – полиция гоняла зевак и сплетников, а пуще всего журналистов: последних отсылали к сержанту Дэвису или вовсе куда подальше, отказываясь разговаривать. Впрочем, помешать пронырам с микрофонами и блокнотами охотиться за организаторами и гостями полицейские не могли, увы. Справедливости ради, организаторы тоже оказались довольно зубастыми ребятами – в особенности тот взъерошенный кудрявый тип по фамилии, кажется, Лэнг: энергичный мужик средних лет с вусмерть задерганным лицом и непрерывно пищащей и потрескивающей на поясе уоки-токи. Он так рявкнул на пристающих к нему газетчиков, что те живо убрались на другой конец поляны, искать девушку, что, по слухам, и обнаружила труп рано утром.

Девочке этой, можно сказать, не повезло – она же наверняка ехала за чудесным летним приключением, музыкой и свободой от родительского присмотра, а вовсе не для того, чтобы угодить в колонку новостей в качестве свидетеля убийства, всего лишь неудачно выбравшись из палатки и решив тихонечко отлить под кустиками именно у того злосчастного дерева.

«Кровь еще капала, когда я его увидела. Да, точно. Его все здесь назвали Буги-Вуги, а имени я не знаю, правда. Ну честно! Да не было у него никаких врагов! Ну, то есть я не знаю. Нет, больше ничего не знаю про него вообще. Он вроде бы и не ругался никогда ни с кем, ходил, смеялся постоянно, таскал с собой катушечный магнитофон, тяжелый такой… травку курил со всеми, анекдоты рассказывал и… ой, про травку я, наверное, зря, да…?» – примерно это конопатая девчушка за сегодня повторила, наверное, раз тридцать, не меньше. С ума сойти от одного этого можно… но, с другой стороны, как знать – может, этой растрепанной курносой рыжуле с браслетами до локтей на обеих руках льстит такое внимание?

Именно мыслями о том, что может чувствовать человек, которого раз за разом осаждают с одним и тем же вопросом – «расскажите еще раз, что вы видели и помните» – и была занята голова Эванджелин в этот момент. За неимением возможности заняться чем-то более стоящим, она глазела по сторонам и гадала – как скоро девчонка, угодившая сейчас в лапы копов, взвоет? Обычно сама Эва всегда находилась по другую сторону этой сцены: она спрашивала. По сотне раз одно и то же, правда, у разных совершенно людей – или не только людей, как посмотреть. Ее задачей было добывать информацию из памяти у кого угодно даже там, где казалось, что все прочно и давно забыто – но ни к полиции, ни к журналистике ее работа не относилась. А значит, спрашивать в лоб, как это делают и те, и другие, она не могла. Да и не любила – обычно все самое ценное находилось только окольными путями, и там, где не ждешь даже: ясное дело, к журналистам и копам она сейчас не питала никакой приязни. Они ей мешали.

Уже одни только шныряющие газетчики ей казались вполне заметной – и досадной! – помехой работе (именно чтобы с этой братией не пересекаться, Эванджелин и приехала раньше!), а уж когда дело доходит до тех, кто посерьезнее, вроде как раз людей в форме (а еще хуже, когда без нее – но с увесистым значком, черт дери!), так и вовсе можно махнуть рукой на спокойную жизнь. И работу, да – если кого Эва Фей, антрополог и исследователь, и понимала сейчас как никого другого, то это того кудрявого типа с замашками одновременно модного ведущего и вожака, тьфу, лидера скаутского выводка: его фамилия была Лэнг. И именно он, когда Эванджелин попалась ему под руку, помнится, рявкнул с ходу – если вы хотите мне что-то продать или у вас какое-то деловое предложение, вам стоило прийти хотя бы неделю назад! Я не собираюсь ни продавать, ни покупать – ответила она. И помахала перед носом университетскими документами: мне нужно только одно, чтобы ваши люди отцепились от меня с требованием убрать машину. Я здесь с научной целью, знаете ли. Что же, после короткого препирательства Эва добилась своего: машина осталась там, где Фей ее поставила, а волонтеры, менеджеры и строители, а также прочий организаторский люд якобы перестали замечать ярко-красный «Чарджер» в одном ряду с небрежно воткнутыми на краю фестивальной поляны тачками тех, кто весь этот бедлам пытался привести в вид стройного и отлаженного события.

Да, определенно – Лэнг и его товарищи наверняка не в восторге. Ведь этот злосчастный Буги-Вуги, завершивший свою жизнь таким неприятным образом, мог стать причиной срыва всего фестиваля. А ведь, по слухам, фестиваль и без того переносили трижды: четвертый перенос «Вудстокская ярмарка музыки и искусств» явно не переживет. Фестиваль планировали провести еще в прошлом году! Но нет, города и муниципалитеты один за другим отказывали в месте, а люди выходили с плакатами, требуя «отмены этого непотребства» так же бурно, как их идейные противники требовали самого фестиваля, поскорее и уже хоть где-нибудь. Сколько тянулась бы эта шарманка, неведомо – если бы организаторы не нашли храброго фермера с его фермой близ Каунеонги: по привычке Эва называла местное озеро старым его поименованием. Ведь, в конце концов, все те, с кем она общалась в своих экспедициях, то есть утэвво и индейское население, говорило именно так: называя реки и озера теми именами, что они носили еще до прибытия в эти земли белых людей.

Что ж, на злополучное дерево Эванджелин тоже сходила посмотреть – когда зевак еще было мало, в самом начале дня. На тело взглянуть не получилось, а жаль – и не то что бы Фей вело какое-то нездоровое любопытство, нет. Скорее ей не понравились слухи про то, что парня прирезал кто-то из коренных – с равной частотой предполагали и индейскую, и утэввскую руку. А вот это ей уже было не все равно: обострения неприязни на национальной почве ей сейчас только под руку и не хватало, в самом деле! Сделать-то она, конечно, ничего не сможет – но лучше в таком случае хотя бы владеть информацией. Она постаралась не лезть в глаза копам тогда, и сейчас досадовала, что с рыжей девчонкой толком так и не поговорила, довольствуясь тем, что услышала в толпе. Да, девчонка – такой себе источник информации, но другого-то нет. Пропитанная кровью черная жирная земля и сухая надломленная ветка со следами веревки точно ничего толком не расскажут – даже полиции. Эва зябко дернула плечами, хотя дневная жара все еще не спала: в ржавом, стылом выдохе прошедшей рядом смерти нет ничего таинственного и будоражащего – только тоска и холод, больше ничего. Даже пройдя мимо того дерева, Эванджелин ощутила этот выдох. Дело было грязное, мутное – и ей оставалось только держать ушки на макушке, следя, куда все зайдет.

Ладно, черт с ним: с горем пополам, но минимальное от нужного я уже наскребла – успокаивая себя, повторяла мысленно Фей. А если не будешь пытаться играть в Пинкертона, так сделаешь еще больше, напомнила она сама себе. Но тут же оборвала – так, а вот сейчас явно стоит все же повременить с расспросами, даже если хочешь поболтать с утэввскими девчонками о духах и о травяном чае, что заваривала их мама в начале каждой зимы на праздники. Да – не выждешь, так за какой-то новый сорт пинкертона ее сейчас и примут, как пить дать! И без того все не всегда шло… гладко. Не все из коренных довольны, что белые чужаки суют нос в их жизнь – не важно, приехал ты в составе большой экспедиции в поселение, или же сам по себе, один, ходишь и пристаешь с разговорами к городской молодежи.

Эва прикрыла глаза, вспоминая недавную стычку:

– Эй! Эй-эй, парни, ну что за дела! Я же просил не говорить ни с кем таким, а! – над головами собравшихся кто-то помахал рукой, потом, с вот этим недовольным восклицанием, принялся проталкиваться к беседующим – Эве и трем ее случайным собеседникам. С замешкавшимися на его пути незнакомцами молодчик не церемонился, и ему вслед сыпались недовольные возгласы. Впрочем, ему было плевать, кажется: это был молодой утэввский парень, наряженный в причудливое сочетание джинсов и национальной туники. – Я же просил! Вам что, в одно ухо влетает, в другое – вылетает?!

И он уставился на Эву и ее собеседников – компанию из трех утэввских меломанов, любезно составивших ей компанию на как попало раскиданных в тени под деревцами цветастых походных карематах. Точнее сказать, только на компанию – саму Фей он подчеркнуто проигнорировал.

– Энди, отвали, – лениво огрызнулся тот, кто назвался Айвори: широкоплечий крепыш в цветном пончо, принаряженный явно ради фестиваля. Неторопливо поднялся, потягиваясь, как кот. Девушка, что сейчас встала тоже рядом с ним – в простой городской одежде, спортивной блузе и светлых джинсах-клеш (она предложила называть ее Лин) – звонко хлопнула себя по лбу, обращаясь к подошедшему:

– Ты про журналистов говорил. Она не журналистка. Это раз. Два – кому плохо от того, что меня, допустим, спрашивают про сказки, которые мне в детстве рассказывала бабка? Про мамины серьги, про то, что я сама люблю из старых украшений, или про отцовские рассказы про рыбалку? Поболтать с человеком, которому не все равно – разве плохо?

– Ты ничуть не умнее своей сестры, Айли, – скривился Энди. – Болтовня не довела до добра наших отцов, болтовня – и то, что ей поверили! – стоила слишком многого нашим дедам и вообще всему народу, и она же не доведет ни до чего хорошего сейчас…!

– Слушай, перестань. Ну вот интересно человеку про сказки и то, как тетка моя плела бусы, а я в детстве смастерил себе первый лук – ты много видел вообще тех, кому не плевать на такие разговоры? Даже среди наших, своих, а? Я, если хочешь, вообще не вижу ничего плохого в таких беседах – наоборот, как это… остановись и посмотри, мир вокруг остается прекрасен, даже когда ты все бежишь куда-то вместе с повседневными заботами… мы разве на фестиваль не ради такого поехали? – попробовал урезонить Энди третий паренек, Айхи. Но Энди только еще сильнее взбеленился:

– Не плевать? Не плевать?! Ты серьезно думаешь, что кому-то интересны твои детские россказни не для того, чтобы потом это же и повернуть против тебя?!

Что ж, это уже было слишком, пожалуй.

– Эй, я вообще-то еще тут, может, обсудишь мою злокозненность со своими, когда я хотя бы уйду, а? – Эва тоже встала, встряхнувшись, и неодобрительно покосилась на скандалиста. Он живо подскочил к ней:

– А, спохватилась! А я ведь тебя знаю – это ты приезжала в том году в Лонгхилл!

– Ну я, и что? – Эва пожала плечами и внимательно взглянула на собеседника. На первый взгляд этот скандальный парень был едва ли не в полтора раза младше, чем сама Фей, которой он заступил сейчас дорогу. Да, по оливоковокожему лицу сложно было точно сказать, сколько этому патлатому типчику с выбеленными до снежного цвета прядями, мешающимися с и без того светлой пепельной гривой, лет – молодые утэвво выглядят слишком взрослыми с шестнадцати, а после расцвета юности моложавыми несообразно прожитым годам – почти до пятидесяти. Что ж, этому явно было чуть больше двадцати, судя по всему. Впрочем, после упоминания Лонгхилла Эванджелин могла бы сказать точно – юному скандалисту в потертых джинсах двадцать один. Она его, оказывается, вполне себе знала. Несложно запомнить – когда такой молодчик мелькает перед глазами уже не первый день, и видок у него запоминающийся, а справки навести не так уж и сложно: не все же против неторопливой беседы, как вот он. Даже среди его же соотечественников, других утэвво, Энди выделялся.

– Опять ты! Ты – женщина, которой слишком нравится совать нос в чужие дела, я это твердо уяснил, – разойдясь, Энди сцапал Фей за плечо, сминая куртку: явно намекал, что не рад ее видеть среди своих. Но при этом почему-то не давал просто развернуться и уйти, как Эва и собиралась. Что же, ясно – хочет скандала, вот и все. Сама Эванджелин ни скандала, ни выяснения отношений не жаждала, тем более в таком виде, но и молчать не собиралась:

– Ну сую, а тебе-то что, Энди? Если ты не в курсе, это называется «наука», – Эва неприязненно сняла его руку со своего плеча, как цеплястую ящерицу, и уставилась в скуластое узкое лицо – нахально и открыто, чем умела прекрасно доводить до белого каления почти кого угодно. Чуть прищурилась, и собеседник зашипел сквозь зубы: на него тоже подействовало, гляди-ка. Эва, чуть усмехнувшись, с нажимом уточнила, не отводя взгляда: – Ты не хочешь разговаривать, я к тебе и не лезу, какие-то еще проблемы?

– Проблемы? У нашего народа все проблемы – из-за таких, как ты: из-за белых. Но знаешь, что я скажу – не делай вид, что тебе не все равно, как мы живем, книжная крыса! – с ненавистью процедил парень.

– С мамкой своей так говорить будешь, мальчишка, – резко отозвалась Эванджелин. – Глядите-ка, какой нашелся… Руки! Руки убрал, я кому говорю, – когда утэввский парень снова попробовал схватить ее за отворот куртки, она резким взмахом оттолкнула его, и напоследок метко ткнула носком сапога в голень над лодыжкой – от неожиданности задира охнул, потом цветисто выругался, но от нее отступил на пару шагов.

Совсем рядом раздался взрыв хохота – это кучка таких же молодых ребят, среди которых явственно были заметна компания индейских парней и девчонок, кажется, обсуждала что-то свое, но выглядело сейчас все так, будто хохочут они над Энди, получившим щелчок по носу.

– Смотри, как бы проблемы не начались у тебя, – огрызнулся Энди, брезгливо обтерев правую ладонь о колено – ту, которой хватал исследовательницу за одежду.

– Угрожаешь? Ну-ну, – Эва только усмехнулась, широко и неприязненно. – Я запомню.

Скандальный утэввский парень снова выругался – на этот раз на своем родном языке, развесисто и длинно. Эва отозвалась – резко и коротко, и на том же языке. Утэввский по-настоящему она знала очень слабо, но послать к черту задиру могла: научили в одной из первых экспедиций. Да и что сказал этот засранец, понять было несложно: сперва завернул красивую старомодную тираду на тему «чтобы койоты и волки в пустоши глодали твои кости», а напоследок обозвал «потаскухой белых чужаков». Ну-ну, борец за чистоту своего народа, тоже мне – подумала Эва. Ее давно не трогали беспомощные ругательства скверно воспитанных юнцов, потому что все они одинаковы: и юнцы, и их ругательства. Такой сопляк может найтись в любой общине, в любом «этническом» городском квартале: утэвво, как и краснокожие, предпочитали селиться рядом со своими и жить компактно всегда, даже когда разделение районов и прочей городской структуры на «белые» и «цветные» официально было отменено. О, сколько взглядов, прожигающих то презрением, то ненавистью, то просто недоверием (последнее, впрочем, чаще) Эванджелин помнила! Если бы эти задиристые слова и взгляды хоть что-то значили, кожа «полевой» куртки ее вся была бы в пропалинах. Но куртке за добрый десяток лет исследовательских поездок ничего не сделалось, как и ее хозяйке, вот и весь сказ.

К тому же «зеленые» не все вели себя как этот Энди, на деле: вот те ребята, с которыми она беседовала до этого, и которые при появлении Энди постарались было затесаться подальше в толпу, были полной противоположностью. Рядом с Энди они чувствовали себя скорее неловко.

– Ну вы только это, не пишите там нигде, что мы все такие, ладно? – сумрачно уточнила насупившаяся Лин; черноволосая и светлоглазая, как ведьма, она качнула головой, и тонкие большие кольца серег рассыпали по ее лицу и шее золотые блики. Может, именно перед нею и рисовался этот Энди, как знать?

– Он… ну, я думаю, вы знаете, у всех есть такие – бегают, рассказывают, как мы, наш народ, в смысле, забыли лица своих предков, и что мы должны жить, как век назад, одеваться в шкуры и охотиться на бизонов. А сам, кстати, за новые джинсы и модную рубашку удавит, ей-ей! Рассказчик, – сплюнул под ноги Айвори: он был самым старшим из собеседников Эвы. – Плетет складно, вот ему и верят многие. Энди, к тому же, не один такой. Так что это… ну вы правда, не пишите про него, хорошо, миз[2 - Нейтрально-деловой вариант обращения к женщине, без привязки к возрасту или факту замужества. Был некоторое время популярен в середине ХХ века и позже среди прогрессивно настроенного слоя населения.]? Хотя бы в этот раз.

– Я знаю, кто такой Анденару Черная Стрела, он же Энди Ли, так что все нормально, – Эва хмыкнула. – Про таких, как он, пишут другие; а мне интересно только то, о чем мы и говорили – простая жизнь. Ну, если что-то вспомните, я не против поболтать еще, окей?

– Окей, – за всех отозвалась девушка в серьгах. – Только вот объясните, что такого интересного в том, кто из нас помнит какие сказки, ну? Сами-то сказки можно почитать в сборниках всяких, по-моему…

– Если хотите, я потом пришлю статью, – Эванджелин усмехнулась. – Только адрес общины оставьте, идет?

– Мы с тетей поговорим, и если что, оставим. Вы же не сегодня уедете? – старший парень чуть нахмурился, потом кивнул

– Не сегодня. И не завтра, – заверила Фей. – Я вообще-то на фестиваль приехала, как и вы.

– А, так вы просто попутно решили…? – Лин вдруг заулыбалась. – Ну конечно, а я-то уже думала… Энди, он, знаете, со своей подозрительностью кого хочешь сделает ривахаа… ой, как это правильно…? М-м-м, от каждой тени шарахающимся, вот!

– А ты с ним… – осторожно уточила было Фей, чуть вздернув светлую бровь, но девушка ее перебила:

– Упаси боже! Это моя сестра с ним встречалась – пока он ей не наскучил, – Лин скривилась, замахала руками, и Эва, не удержавшись, хохотнула. Потом добавила:

– Если будет настроение, или вспомните интересное что, вспомните и про меня. В общем, вот вам визитка, ага?

И она сунула в руки Айвори картонный прямоугольник. Парень, внимательно прочитав, что на нем написано, отдал его девушке. Лин убрала визитку в карман, улыбнулась – и, махнув рукой, попрощалась за всех. Компания молодых утэвво с этим отбыла; Эва вздохнула: никуда без приключений. Потом, конечно, рассмеялась, тряхнув головой – не смотря на выходку скандального «этноактивиста», день тот сложился вполне удачно. По крайней мере, ее расчет сработал – оказавшись вдалеке от ворчливых стариков и излишне серьезно все воспринимающих родителей, молодежь утэвво более свободно рассказывала все то, что они на самом деле помнят и знают, а не выдавливают из себя, как в младшей школе заученный урок: про те же сказки, плетеные пояса, обрядовые бусы и то, в каком возрасте они вообще поняли, для чего те нужны.

А значит, и статья, и будущая крупная работа сложатся: еще несколько дней сбора данных, потом можно выдохнуть, вместе со всеми «оторваться» на концерте, послав к черту университетское начальство, и работать над полученным уже после отпуска. Осенью будет статья, а там и конференция, после… хм, после будет еще до чертиков работы, но сейчас про нее можно не думать: сейчас все идет, как нужно!

Шло. До утра следующего дня.

До того утра, в которое один идиот по имени Буги-Вуги доплясался до перекошенной физиономии, кровавой лужи под одиноким крупным дубом на краю поляны и врезавшейся в лодыжки веревки. А пуще того – до ножа меж ребер. Кто его все-таки пришил, и правда?

***

– Ну и что получается? Кого ни спроси – у Буги не было врагов, просто-таки, черт его возьми, душа компании, а! – прибавив пару ругательств, Ник Дэвис шумно вздохнул. Вытер снова взмокший лоб и покачал головой.

– При нем был героин. Вот что меня больше всего интересует. Не было денег, но был пакет дорогостоящей «дури», – пробормотал, отвечая невпопад, Симмонс. – А на то, что якобы не было врагов, можете наплевать: так всегда говорят, все. Пока мы не выясним, как этого нашего приятеля Буги-Вуги звали по-настоящему, мы не узнаем и того, что за мутные связи его довели до такой судьбы, вот и все. Это-то, я надеюсь, вовсе не требует пояснения?