Призраки Вудстока

– Брось! Это слишком похоже на лесть. А я такого не люблю – мне хватает Тони с его подкатами.

– Бармена?

– А то. Я же говорю – мне тут хотелось посидеть подумать, никому не мешая и не мозоля глаза, но каждый счел своим долгом подвалить с беседой… правда, Тони? – саркастично уточнила Эва, уже чуть громче, так, чтобы Бауэрс услышал.

– Я уже извинился за день знакомства, – Тони усмехнулся. – И пояснил, что мечтал бы к сам подкатить, мисс, только если был бы на пятнадцать лет моложе и на пару дюжин фунтов полегче! Но сами понимаете, я не мог не удивиться – вы, мисс Фей, первая из знакомых мне леди, которая не считает, что кожаные крутки воняют, и что у меня тут из приемника играет какое-то дерьмо!

Бауэрс гулко рассмеялся, а потом уточнил:

– Так вы будете «Гиннес» брать, или нет?

– Будто у тебя он нормальный. Куртки! Выдумал тоже – куртка впитывает запах твоей жизни, мест, где ты побывал… как она может казаться противной? Это запах свободы, Тони – так и отвечай в следующий раз всяким фифам. Равно как и запах бензина и машинного масла – запахи свободы и права ехать, куда хочешь. Вышел с работы в конце дня, упал на сиденье – и все, понимаешь, что ты уже почти что дома. И тебе никто не указ, а? Разве не за этим люди заводят автомобили?

– Ну еще бы вы считали иначе, – Бауэрс хмыкнул. – Я вам по секрету скажу, что местные мальчишки об вашу тачку все глаза смозолили, мисс!

– Главное, чтоб руками не трогали, – пошутила Эва. – А с «Гиннесом», Тони, лучше не рискуй – если окажется подделка, я не стану за него платить, так и знай. И, будь спокоен, я отличу!

– А я вам говорю, самый настоящий!

– Ну вот и посмотрим к вечеру. А сейчас, будь добр, отвали, хорошо?

– Как скажете, мисс! – Бауэрс шутливо козырнул и скрылся в подсобке, выпихнув вместо себя помощника. Тот принялся усердно полировать замусленную стойку.

– Весело у вас тут, – хмыкнул Джон, проследив за этой сценой. – Надеюсь, я не попадаю в категорию этих самых надоедливых непрошенных собеседников?

– Нет, – она рассмеялась. – Потому что с тобой я свои измышления и собиралась обсудить. Удачно вышло, я бы сказала. Хоть в чем-то удачно.

– Хоть в чем-то?

– А, не бери в голову, – Эва отмахнулась, убрав карандаш в тетрадку, но при этом замолкла, и вся ее показная веселость испарилась, точно ее и не было. Задумчиво приложилась к бокалу, опустошив его до конца. Рассеяно расщелкнула пальцами фисташку, но есть ядрышко не спешила, просто катала в пальцах.

– Эва, я тоже кое-что спросить хотел. Вопрос за вопрос – я ответил на твой, теперь тоже хотел бы кое-что узнать.

– Только не про машину! – она в притворном ужасе подняла обе ладони. – На другое – отвечу, на этот вопрос – увы, могу только послать к черту.

– А что – про машину? – не понял Джон.

– Ничего, – отрезала Фей, и следом передразнила неведомо кого, но явно кого-то волне конкретного: – «Заче-е-ем тебе эта машина? Куда ты будешь на ней ездить? Не вздумай покупать, она тебя убьет!» Ничего из этого, окей?

– Ничего. Ровным счетом, – Джон только хмыкнул себе под нос. – Честно – даже не думал. И что значит – куда на ней ездить? Разве верный ответ будет не «куда угодно»?

– Ну хоть кто-то понимает, – она иронично прищурилась. – Ладно, валяй, задавай и свой вопрос. Это будет честно.

Джон глубоко вздохнул, подбирая слова потом начал:

– Вообще, конечно, я сперва хотел поинтересоваться, отчего это слова Дэвиса про «гражданскую сознательность» тебя так взбесили, а сегодня мальчишку с фотоаппаратом ты именно в этих же выражениях принуждала к сознательности, но я подумал немного… и решил узнать другое: почему вообще ты влезла в то дело с доктором на национальной территории. Что тебя подтолкнуло раздуть скандал? Вроде бы не карьера – или я ошибаюсь? У меня все это плохо вяжется в одну картину, особенно учитывая ту историю со студентами, поддерживавшими ИРА…

Эва сперва изумленно уставилась на собеседника, потом бросила многострадальную фисташку в рот и со зверским выражением лица ею хрустнула, медленно протянув:

– А-гаа… значит, мое досье у тебя пылится в бардачке?

– Брось, это уже привычка, сродни рефлексу, – Джон невозмутимо качнул головой, хотя поймал себя на мыли, что едва было не сказал «извини». – Может быть, как курение – не слишком приятная для других, но невытравимая. Как ты думаешь, я мог не задаться вопросом о том, с кем буду шастать по полю больше недели подряд?

С этими словами Симмонс выудил сигарету и чиркнул зажигалкой, закуривая. Эва, недовольно поморщившись, откинулась назад на стуле, скрестила руки на груди.

– Ладно, допустим, – хмыкнула она. – Я-то про тебя совершенно ничего не знаю, если что.

– Я скучный тип, – Джон хмыкнул в ответ. – Серьезно, очень скучный. Если интересно, можешь позвонить в управление, шеф тебя просветит: это его стараниями нам приходится подлаживаться друг к другу, если что!

Эва покачала головой, еще пару секунд сумрачно похмурившись, потом махнула ладонью, отгоняя табачный дым, и со вздохом сдалась:

– Ладно. Это и правда было бы странно, если бы ты так не сделал. Так в чем вопрос-то?

– Почему ты это делаешь – вот в чем. Меня в большей мере интересует скандал с доктором – что в нем осталось за кадром? Настоящая причина, по которой ты влезла в эту историю? Таких вещей, сама понимаешь, никто кроме тебя знать не может. И это… не для работы. Я просто хочу понять.

– Ладно, я тебе отвечу. На весь ворох того, что ты тут успел озвучить – сразу, потому что, гм, оно все и правда так или иначе связано. Но это не очень короткая история, так что сначала стоит запастись еще парой кружек.

Джон, конечно, и в самом деле торопливо прочитал все то, что она принялась рассказывать сперва – про доктора, попавшегося на операциях без показаний, и о том, как журналист довольно крупной газеты, выслушав полевого антрополога мисс Эванджелин Фей, предложил ей провести независимое расследование. Только вот о том, что изначально Эва обивала пороги прокуроров и детективов, медицинского департамента и прочих чиновных рож, по ее выражению, в самом деле ничего нигде не было сказано.

– «Журналист предложил»? Ха! Мне пришлось его соблазнить таким громким бумом, что принесет ему славу самого беспристрастного и отчаянного охотника за правдой, что тот типчик не смог устоять. Моей личной карьере от этого было вообще на тот момент ни жарко, ни холодно – у меня была другая тема. Я искала общие мотивы магических практик у неродственных племен, мечтала откопать лазейку, ключ к единой сути магической стороны нашего мира… кое-что удалось найти, это правда: без этого у меня не было бы научной степени сейчас. Не об этом речь. Задумайся, Джон – этот чертов докторишка Хазер возомнил себя великим евгенистом, решающим, кто имеет право рожать детей, а кто – нет. Стерилизация молодых индеанок и утэввских женщин без показаний – вполне достаточное преступление против самой сути врачебной практики, так что итог закономерен: лицензию он потерял. Об одном жалею – от реального срока в колонии этот урод отмазался. Сколько женщин потеряли возможность родить еще раз? Доказать – точнее, выкрасть достаточное для громкого процесса архивных историй болезни – мы сумели, мне так кажется, меньше половины.

– «Выкрасть»? – Джон изумленно уставился на Эванджелин.

– А ты думал, как они попали к нам – мне и тому журналистскому сукину сыну – в руки? – она жестко усмехнулась. – Небольшой подкуп дежурного по архивной части, ключ, оставленный в цветочном горшке, поздний вечер – и, вуаля, два умника и большая спортивная сумка. Я знала точные фамилии, которые нам нужны – иначе, конечно, ничего не вышло бы. Не спрашивай, сколько времени я собирала эти фамилии и истории.

– Сколько? – тут же спросил Симмонс, аж подавшись вперед.

– Почти год, – мрачно улыбнулась Эванджелин. – Параллельно с научной писаниной, если угодно.

Симмонс присвистнул. Затянулся почти докуренной сигаретой, раздавил в пепельнице остаток и покачал головой.

– А на вопрос – почему я это делала, и заодно на вопрос про моих «ирландских» студентов, гражданскую сознательность и прочее я могу ответить только вот что: я считаю, что у любого разумного существа есть право на свободную волю. Неотъемлемое, священное, неприкосновенное право. И тот, кто пытается его отнять просто потому, что может и хочет, заслуживает, чтобы ему дали по роже. Очень сильно. Заметь – я при этом считаю, что ценить чужую жизнь, соблюдать законы и все в таком духе – это тоже наше право. Не обязанность – право. Но – вот какая заковыка! – без этого нельзя называться разумным существом. Следовательно, те, кто хладнокровно расстреливал гражданских в Ирландии, тот доктор-выродок, а с ними и чувак, считающий, что кодаковская пленка дороже возможности найти убийцу, и тупорылый коп, не умеющий договариваться с людьми – примерно одинаковые сволочи. Кто-то, на чьих руках кровь – больше, кто-то, кто просто туповатый засранец, чуть меньше. Разница лишь в том, что последним еще можно что-то объяснить, и все. Что ты так смотришь? Скажешь, я не права?

– По-моему, это слишком… сильное обобщение.

– Может быть. Может. Но знаешь, что? Я изрядно повидала засранцев, и могу о них судить. Засранец – это состояние души, у некоторых, во всяком случае, точно. Черт, если бы я не ненавидела табак, то сейчас тоже захотела бы закурить! – она тряхнула головой. – Если тебе так интересно, могу дополнить историю про доктора и засранцев: этого точно нет ни в одних бумагах, которые ты сможешь добыть. Тот мудак, за которым я имела несчастье быть замужем в то время – три… хм, нет, уже почти четыре года назад! – он оказался двоюродным племянником доктора Хазера. Угадаешь, к чему все привело?