Яшмовый Ульгень. За седьмой печатью. Приключения Руднева

– На что похоже? – спросил он.

– На колесо парохода или мельницы, – предположил Терентьев.

– Правильно!

– Но я все-равно не понимаю, к чему вы клоните, Дмитрий Николаевич, – сыщик начал терять терпение. – Объясните толком. Будет вам интересничать!

Митенька отложил карандаш и обратился к наставнику.

– Белецкий, ты помнишь, о чём шёл разговор в первый вечер по приезду гостей?

Белецкий пожал плечами:

– Много про что говорили. Константин Павлович легенду про Ульгень рассказал.

– А перед тем?

– Про Ницше. Про его идею о сверхчеловеке.

– Верно! Про сверхчеловека! И Платона Юрьевича предмет беседы очень волновал. Помнишь? Так вот, мне думается, что именно тема сверхчеловека – суть безумия Сёмина, а Яшмовый Ульгень – просто способ достижения цели.

– Пусть так, – согласился Терентьев, кажется, начавший терять интерес к разговору. – Вы, Дмитрий Николаевич, несомненно, очень интересные теории высказываете, возможно, даже абсолютно верные, да только в практическом сыске значение они имеют малое. Какая разница, от чего человек умом тронулся. Важно лишь то, что он через это своё безумие другого жизни лишил. Да и не наше это дело причислять его к сумасшедшим или нет, это пусть доктора решают и суд. Моя задача его поймать.

– Моя, как вы выразились, теория и поможет поймать Сёмина, – нетерпеливо перебил Митенька. – Дослушайте! Предположим, я прав, и Сёмина обуревает идея достичь желаемого просветления с помощью древнего артефакта. Не важно, как он это себе представлял, главное, он похищает Яшмовый Ульгень, но похищение это отягощается убийством, а это значит, – Митенька указал на книгу, – что Яшмовый Ульгень осквернён и, вероятно, лишён своей сверхъестественной силы. Скорее всего, именно так должен рассуждать человек, находящийся в плену болезненных фантазий. И что он будет делать? Он захочет очистить свой тотем, чтобы восстановить его свойства. Думаю, Сёмин давно искал способы просветления через всякие там мистические и языческие обряды и изучал описания разного рода ритуалов, в том числе для снятия скверны с тотема.

Митенька снова подсунул Терентьеву рисунок мельничного колеса.

– Для исполнения ритуала ему нужно какое-то особенное место. Возможно, именно из этого описания он и почерпал требования к нему. Вода и солнцеворот.

– Это уже совсем из области предположений, – отмахнулся Терентьев.

– А вот я так не думаю, – неожиданно поддержал Митеньку Белецкий. – Нет, конечно, это всё предположения, но, если допустить, что Сёмин и вправду захочет провести обряд очищения, и что он руководствуется этим описанием, – он указал на книгу, – то совсем рядом есть вполне подходящее место. Старая заброшенная мельница на границе поместья и монастыря. Место там пустынное, удаленное от дорог и жилья.

Терентьев оживился.

– Вы бы могли меня туда проводить, господин Белецкий? Это обязательно нужно проверить! Возможно, если не Сёмина, то хотя бы его след мы там найдем, и тогда отыскать его будет проще.

– Я пойду с вами! – тут же заявил Митенька, уязвленный тем, что, хотя именно он нашёл предположительное решение, сыщик бесцеремонно исключил его из дальнейшего расследования.

Белецкий хмуро посмотрел на воспитанника и переглянулся с Терентьевым. Оба понимали, что, откажи они молодому человеку, тот все равно от своего не отстанет и предпримет какие-нибудь опрометчивые действия без их надзора.

– Хорошо, – согласился Анатолий Витальевич, – пойдем втроём, но вы, Дмитрий Николаевич, будете меня во всём беспрекословно слушать. И ещё! Вы, конечно, рассудили всё интересно, но ваше вмешательство, особенно досмотр комнат и архива – действия абсолютно недопустимые, – строго добавил он.

Вылазку решили совершить не откладывая.

Слегка придержав Белецкого, Анатолий Витальевич тихо спросил, так чтобы этого не услышал Митенька:

– У вас есть оружие, господин Белецкий? Стрелять умеете? – Белецкий нахмурился и утвердительно кивнул. – Тогда возьмите с собой пистолет и ни на шаг не отпускайте от себя Руднева.

Когда они вышли к мельнице, день давно уже перевалил за середину. Тени удлинились, а солнечный свет стал ласковее. Место было тихим и умиротворённым. Густые плакучие ивы грациозно склонили свои изящные ветви к самой воде. Над неспешным потоком кружились, сверкая радужными крыльями, большие стрекозы. В зарослях переговаривались какие-то птицы, голоса которых напоминали звуки детской свистульки.

Мельница представляла собой старое покосившееся строение с просевшей крышей, вдоль которого к большому неподвижному колесу шли полусгнившие мостки с поломанным ограждением.

Терентьев, руководивший экспедицией, велел своим спутникам остановиться и подождать его. Сам же он бесшумно, что казалось невероятным для его плотной фигуры, проскользнул к мельнице, обошёл её, осторожно заглянул в дверной проём, замер на мгновенье и подал остальным знак, что можно подойти.

Белецкий и Митенька приблизились. Терентьев покачал головой.

– Вы были правы, Дмитрий Николаевич. Он был здесь, но ушёл.

Все трое вошли в пропахшее сыростью и плесенью строение.

Глаза не сразу привыкли к сумраку. Когда же зрение приспособилось, взору предстала странная картина. Посреди пола на потемневших покоробленных досках был выцарапан знак солнцеворота, а по вершинам, видимо, в соответствии с какой-то системой, были разложены разные предметы: камень, ивовая ветка, пучок высохшей травы, горстка речного песка, птичье перо, ржавая замочная петля, наполненный водой глиняный черепок и серебряный портсигар, который, как помнилось Митеньке и Белецкому, принадлежал Платону Юрьевичу Сёмину. Посередине этой странной композиции стоял Яшмовый Ульгень. В углу на потемневших досках валялся смятый пиджак географа.

– Господи, это полное безумие, – ошеломленно пробормотал Белецкий, подходя ближе к солнцевороту.

– Ничего не трогайте, – окликнул его Терентьев, более заинтересованный пиджаком. – Вы узнаете эту вещь? – спросил он своих спутников, поднимая пиджак с пола и ощупывая карманы.

– Это принадлежит Платону Юрьевичу, – ответил Митенька, – и портсигар тоже.

Карманы пиджака оказались пусты, в портсигаре лежала пара тонких сигар. Больше никаких вещей Сёмина было не видно.

Белецкий несколько раз обошёл странный алтарь.

– Ничего не понимаю! Если он пытался воспроизвести какой-то ритуал, это решительно ни на что не похоже. Ну, допустим все эти предметы означают какие-то силы природы. Но почему в таком странном сочетании?

– Я, думаю, вы напрасно ожидаете логичных действий от безумца. На мой взгляд, это, так сказать, самопальное капище однозначно подтверждает, что Сёмин повредился рассудком. Я ведь правильно понимаю, что в центре как раз пропавший Яшмовый Ульгень? Интересно, почему он его оставил?

– Может, он где-то недалеко и ещё вернётся? – предположил Митенька и азартно предложил: – Мы можем устроить здесь засаду!

Белецкий покосился на воспитанника, но ничего не сказал. Терентьев же идею поддержал:

– Подождать – это разумно. Думаю, если он до вечера не явится, здесь мы его уже не застанем. Господин Белецкий, сюда можно подойти только по той дорожке, по которой пришли мы?

– Нет, тут есть ещё пара тропинок, к монастырю и к деревне. Я мог бы посмотреть, нет ли там каких следов. Как думаете?

– Хорошо, только не отходите далеко и будьте осторожны. А мы с господином Рудневым потщательнее осмотримся здесь.

Все втроем вышли наружу. После сырого гнилостного полумрака воздух показался сладким. Белецкий скрылся в зарослях, вплотную подступавших к мельнице, его шаги затихли, поглощённые стеной из ивовых стволов и листвы.

Митенька с Терентьевым поднялись на мостки, ведущие к колесу.

– Почему он оставил Ульгень? – обращая свой вопрос в пространство, задумчиво повторил Терентьев.

Они подошли к колесу. Митенька заглянул в неспешные воды, которые лениво омывали покосившиеся лопасти. Какая-то несуразность привлекла внимание Митеньки, но он не сразу понял, что именно показалось ему странным.

– Анатолий Витальевич, – наконец сообразив, окликнул он погруженного в свои мысли Терентьева, – посмотрите! Колесо недавно двигали. Видите, здесь вот сверху тина?

Сыщик провёл рукой по лопасти, находящейся на уровне его груди.