Прозрение Эль

– И кого же? – мысль о том, что он на кого-то похож, совсем Рафу не понравилась.

– Очень близкого. Но давно. Очень давно.

– И где же он сейчас? Тот, кого я тебе напоминаю.

– Надеюсь, что ушёл на ту сторону тени.

Раф промолчал. Синг казался всё страннее и страннее.

– Просто я надеюсь, что мне не придётся его отправлять туда самому, – объяснил Ван. – Очень надеюсь. Я бы никогда не сделал… Не пошёл бы на… Но он такой же, как ты. Наивный щенок. Слишком чистый и несгибаемый. Не удержит, погубит. Наступает перелом. Интересно, я буду помнить этого малыша, после… всего? Оно изменится ещё больше, так ведь?

– Ты уже говорил это, – напомнил Раф. – Про то, что мир изменится.

– Я всегда хотел быть кем-то важным, – опять невпопад сказал Ван. – Чтобы по осанке и одежде все в Таифе издалека видели: это Вансинг, не только великий воин, но и знатный вельможа. Не очень люблю степь, стоянки кланов… Это вот сильно Тан любил. И малыш Рин – тоже… Наверное, уже… любил. А я хотел, чтобы все мне кланялись, расшаркивались и лебезили. Это то, чего нет в степных существах Ошиаса. Я был готов ко многому, но… Моё приближение к императору оказалось совсем не таким, как я представлял. Наверное, до сегодняшней охоты. Так ведь? Ладно, не отвечайте, не нужно. В любом случае, не подходите ко мне после охоты, если увидите…

– С чего это мне к тебе подходить? – удивился Раф.

Он никогда не изъявлял желания не только сближаться с отцовским наймастом, но и даже здороваться мимоходом.

– Ну, мало ли…

Голос внезапно стал таять, донёсся издалека. Только что это Вансинг сидел рядом, вцепившись в свой бурдюк с китью, а теперь Раф опять оказался у костра совсем один.

«Кажется, он собирался меня о чём-то предупредить. Но о чём?», – подумал Раф, всматриваясь в непроглядную тьму, где моментально исчез ловкий и бесшумный синг. И… Ван совсем не пьян.

А вот Раф, очевидно, всё-таки был пьян. Потому что в эту ночь к нему пришёл тот, второй, самый ужасный кошмар. И утром он помнил его до мельчайших подробностей.

В этом сне Раф оказывался на какой-то простирающейся во все стороны хрустальной равнине – бесконечной, ничем не сдерживаемой высотой. Прозрачное небо, сквозь которое просвечивало следующее хрустальное небо, что в свою очередь пропускало сияние ещё одного, что находилось выше. И так – до бесконечности.

Огромный зал без потолка и стен, и, кажется, даже без пола. Без горизонта: нигде не сливались стеклянные слои матового неба с хрустальной пеленой, что светилась под ногами.

Прозрачные колонны, которые поддерживали непонятно что: они терялись верхушками в той самой молочной беспредельной голубизне, незримо очерчивали пространство, в котором был заперт Рафаэль. Оно ничем не отличалось от того, что светилось за каждой из этих колонн (безликих, точных копий друг друга): бесконечное пространство ровных хрустальных плит, которые тянулись во всех направлениях. Сверкающее великолепие тишины, не нарушаемое ни единым шорохом. Безмолвное, холодное и пустынное место.

Рафаэль уже долго ждал… Чего? Или… кого?

Сколько времени он томится здесь, ожидая решения своей судьбы?

Рафаэль осторожно пошевелился. То, что происходило сейчас с ним, неправильно и очень плохо, и ощущение это было невыносимо. Его обездвиженность в этом ожидании. Все потоки, наполняющие его тело пламенным полётом, перекрыты, они застаивались, как цветущие в неподвижной зяби воды. Закупоривались сгущающейся слизью, усиливая гнев и раздражение.

Оно достигло наивысшей точки, когда фенир уловил неясное мерцание: на прозрачном фоне мелькнула светлая тень. А потом ещё одна. И ещё. Это было даже не самим движением, а только намёком на него, но сверхчувствительная мана локи задрожала от неприятных вибраций. Высший, разделившись, спорил с собой. Он не скрывал от заключённого смысл спора, но и не старался, чтобы Рафаэль ясно понимал его суть.

Фенир чувствовал, что мнения разошлись, хотя больше догадывался, чем знал точно. Одна сторона считала, что оставить Рафаэля в этом состоянии – с перекрытыми потоками – на некоторое время будет достаточно для наказания, другая настаивала, что проступок, совершённый стихиалями, не просто дурацкая выходка, а преступление. Наказание или искупление: вот в чём был главный предмет спора.

В споре Высшего присутствовали и ещё какие-то мнения, но они терялась на фоне главного предмета раздора.

Уже в самом этом понимании Рафаэль чувствовал что-то беспредельно ужасное: разлад Высшего. Никогда на памяти фенира он не делился, раздираемый противоречиями.

– Стихиаль в значении плазма-эфир, – наконец Высший обратился к нему, оперируя знакомыми значениями. – Ты принимаешь вред, который нанёс движению всего сущего разрушением низшей локи?

Рафаэль принимал. Он даже искренне каялся, когда понял, что совершил непоправимое. Сама лока, которую они с акватоном ненароком задели, не была особенной ценной, из-за неё он как-то и не переживал. Но преждевременная гибель любой из них влечёт непредвиденные изменения во всех остальных. И в глубь, и в высь, и во все стороны. Колебания, вызванные разрушением, достигнут даже самые дальние. Пусть не сразу и не с такой интенсивностью, но волна непременно накроет и локу стихиалей.

– Да, – согласился с его покаянием Высший. Кажется, он пришёл к согласию с самим собой, потому что звучал сейчас слаженно и ясно. – Что ж, учитывая общелокальный характер последствий инцидента и отягощающие обстоятельства, вынужден признать, что возникла необходимость крайнего вмешательства.

Что он имеет в виду? Какое вмешательство? На Рафаэля надвинулось что-то жуткое в своей неизбежности.

– Твоя непомерная гордость, стихиаль, – добавил Высший, словно это и было самым главным обвинением. – Ты до конца так и не понял, что натворил. Каждая даже самая мелкая сущность, уничтоженная тобой в Ойкумене, – полноценная сфера. Не бывает особенно ценных или менее ценных лок. Это всё – твоя непомерная гордость…

Он померцал немного, чтобы фенир увидел его и понял всю серьёзность момента.

– Разлом с последующим отправлением в низшую локу.

Как разлом?! Это единственное, что фенир выхватил из приговора. Вот так… просто… и разлом? Разве он не применяется только в точке высшего пика кипения? И стихиали осуществляют его добровольно, когда приходит время. Но Рафаэль ещё не дошёл до самосжигающей точки. Он просто… Он просто хотел пламенный цветок, что изрыгнула из себя Хтонь.

– С особой поправкой, – Высший звучал печально, насколько фенир мог это определить. – Назад по временному кольцу.

Он просто хотел цветок, а этот ревнивый акватон Винсент отдыхал на золотой катальпе недалеко от нужного места. Это всего-навсего случайность. И теперь… Вот это вот всё? Рафаэль никогда не слышал, чтобы стихиалей в разломе отправляли по замкнутому кругу. Почему же его по временному кольцу?

И… Он понял временной отрезок. Это же… Зачем так долго от точки невозврата?

– Всё кончено, – подтвердил Высший. – Надеюсь, это пойдёт тебе на пользу, Рафаэль. Исправить события в локе. А, кроме того, ты узнаешь, что не бывает мелкого или крупного страдания. Каким бы мелким не было существо, боль, которую оно испытывает, огромна для него. Да, теперь тебе будет больно, и не один раз. Начиная с этого момента.

Фенир даже не успел удивиться, что Высший назвал его по имени. Так как тут же понял, что такое эта самая боль, о которой стихиали никогда не говорили между собой.

Сначала – немного неприятно, когда лезвие Высшего вошло в верхние слои. Но вполне терпимо: там было густо от постоянного соприкосновения с внешним, достаточно плотно, чтобы поддаться нажиму.

– Я вполне смогу это вытерпеть, – с удовольствием, и даже некоторой гордостью решил Рафаэль.

Но сразу же… Лезвие прошло дальше, стремясь в самую его суть, и тут… Резкий спазм по всему телу, и фенир впервые вдруг почувствовал. Что оно, это тело, у него есть, и понял через эту боль, что такое – это самое тело. Остриё коснулось какого-то тут же запульсировавшего узла, застыло на мгновение, словно в последний раз решая: а стоит ли?

«Стоит!», – всё-таки решило лезвие. И опустилось, перерубая узел с хрустом. Рафаэль, уже сам не понимая, что делает, забился ставшим реальным телом в прозрачных путах. С отключённым напрочь разумом, с потерей ориентации пространства, с полной глухотой ко всему происходящему вне. Он весь стал сейчас ощутимой точкой, убегающей от беспощадного лезвия, а оно уже нащупало другой узел, хрустнуло, и устремилось к следующему.

Его тело качалось теперь взад-вперёд, и фенир слышал только треск внутри себя. Сводящий с ума треск, до которого замирающему миру не было никакого дела, разрывал его сущность. Выхватывал что-то настолько важное, настолько необходимое, что без него Раф становился неполноценным уродом.

Она… Невероятно красива. Раф увидел свою пламенную со стороны в первый раз. И даже забыл на мгновение о безжалостном лезвии, всё настойчивее углубляющемся в его внутреннюю сущность – слой за слоем. Голубой огонь, лишённый ветра, оказался жгуче красным, и она… Маленькая, невозможно яркая… Эль.

Новый щелчок пронзил его, и уже почти разделённый фенир понял, что отсечённая от воздушной прохлады, его пламенная сгорала сейчас сама в себе, корчилась лепестком прекрасного яркого цветка. Эль хотела этот цветок, всего лишь цветок, но сейчас сжигала сама себя, не в силах совладать с нарастающим жаром. И Раф понял, что у неё, обугленной, не хватит сил, чтобы выйти в той точке закольцованного времени, которое им назначил Высший.

– Эль! – закричало всё его существо, – не отпускай меня! Держись!

В её ладонях вспыхнул последним даром Высшего пламенный цветок, который она так хотела…

Глава четвёртая. То, что вызвано из недр

Когда Раф понял, что наконец-то вытащил из густого тумана невнятных кошмаров свой самый жуткий сон, сначала испугался, а потом даже обрадовался. Прозрачный мальчик-ветер терпеть не мог тёмных углов и поджидающих за ними неопределённостей. Теперь скрытое проявилось, а значит, оставалось только понять, какими методами бороться с врагом. Некто забрал у Рафа важную часть его души, так понял наследный принц нависшую над ним тень. И если хорошенько подумать…

Конечно, это невыясненные отношения с отцом, вот что! Они тревожили Рафа, запирали его в четырёх стенах под домашним арестом, выжимали досуха, калечили крылья. И сны начались с того самого момента, как Сент отказался от встреч с сыном. Прав был Дарс! Раф в очередной раз поразился мудрости старого дворецкого. Поговорить с отцом – вот что нужно было сделать для начала.

Он отогнал навязчивую тоску, связанную с именем, которое он помнил, как наяву, так и чётко услышал во сне. Эль. Девушка, которую он встретил совсем ещё ребёнком в храме Ниберу. Она приходила к нему и во время похода на Тумалу, тоже во сне, как сейчас, и просила спасти. Они летали тогда – высоко и свободно. А потом Раф потерял её на берегу Айу, когда взбесившийся от густого запаха крови альфин напал на наследного принца. Наверное, Эль сейчас опять нужна помощь.