Изображая зло. Книга вторая

– Что?

– Они ему очень преданны. Я ответил, мол, Ибрагим шкуру спустит, а этим шакалам мои слова не понравились. Он даже команды никакой не давал, те сами за него заступились, поколотили меня…

– Эти Рыцари стали большой проблемой. Из кое-каких источников я узнал, что большинство этих шакалов – бывшие националисты, не так давно чинившие мелкие уличные беспорядки. Как хотя бы выглядит их хозяин, можешь описать?

Мустафа растерялся.

– Ну?!

– Его сложно описать. Он какой-то не такой.

– Чего ты мелешь? Какой ещё не такой?

– У него глаза разноцветные. Один чёрный. Не карий, а именно чёрный, как смола. Вторым глазом он вроде как не видит.

– Высокого роста, низкого?

– Высокий, выше меня. Брюнет.

– Уже кое-что.

– Милосердный Аллах, да вот же он!

Мустафа едва не задохнулся, когда увидел на экране человека, о котором говорил. Громкость была убавлена, поэтому никто на телевизор внимания не обращал.

Мустафа вначале даже решил, что это обман зрения. тем не менее, мужчина, минувшей ночью возглавлявший налёт, как ни в чём не бывало давал интервью в прямом эфире.

– Он? – Ибрагим удивился не меньше сподручного. – Ты точно уверен?

– Я что, похож на идиота? Или на слепого?

Ибрагим пропустил выпад мимо ушей и нажал на пульт, усиливая звук.

Неизвестный полностью отвечал описанию Мустафы. С непринуждённым видом он что-то рассказывал сидевшей напротив ведущей. Девушка с микрофоном в руке посылала кокетливые улыбки.

– Вас называют самым перспективным политиком века. Какого это – находиться в центре внимания, оправдывать ожидания тех, кто вверил вам власть?

– Власть мне никто не вверял, я забрал её силой, – поймав изумление на лице ведущей, мужчина мягко рассмеялся. – Шутка. На самом деле нет ничего дороже надежд моих сторонников. Они укрепляют во мне веру.

– И во что же вы верите? – завороженно спросила девушка.

– Я верю, что вместе нам удастся изменить мир. Изменить к лучшему. Мы не позволим врагам подорвать устои, разрушить нашу жизнь. Великая Римская империя пала, когда на её территорию пришли варвары и объявили себя полноправными гражданами. Варвары вытеснили настоящих римлян. Нельзя допустить, чтобы история повторилась. Подорванная экономика, делёж городов, терроризм – лишь малая доля того, что получил европеец, пустив на порог своего дома волка в овечьей шкуре.

– Вы не боитесь, что вас обвинят в нацизме?

– Если нацизмом называют желание защитить родину, культуру и самобытность, пусть обвиняют. Стыдно бояться собак, лающих на караван. Что бы человек ни делал, им всегда будут недовольны. Пора уже понять, это движение не остановить. Если в прошлом совершил ошибку, жди, когда последствия ударят по тебе, – разноцветные глаза обратились в камеру. – От последствий нельзя уйти. Рано или поздно наступает час расплаты. Вопрос лишь в том, какова цена. Если ошибка велика, платить придётся очень и очень дорого.

– Спасибо, что пришли на передачу, господин Тессера. Уверена, после этого интервью ваш рейтинг подскочит.

Мустафа перевёл недоумённый взгляд на хозяина. Густые брови Хассана сошлись на переносице, губы сжались в тонкую линию.

– Что всё это значит? – осторожно спросил Мустафа.

– Это значит, нам объявили войну.

– Войну? Нацисты?

– Теперь у них появился лидер. Очевидно, он подмял их мелкие шайки. Наших противников уже ничего не сдерживает, – Ибрагим от злости скрипнул зубами. – От змеи следует избавиться, пока она ещё маленькая. Господин Тессера… Кем бы вы ни были, я найду способ заставить вас замолчать!

– Извини, если отвлекаю. Я принесла чай.

Мэри Говард прошла в кабинет и водрузила на стол поднос. Воздух наполнился приятным ароматом трав.

Мелькарт отвлёкся от бумаг и поднял взгляд на женщину.

– Спасибо, Мэри. Чай будет весьма кстати.

Она кивнула и собиралась уйти, но голос Мелькарта задержал её.

– Сегодня с нами ужинает Гектор.

– Тогда я подам блюдо на три персоны. Будут ли особые распоряжения?

– Нет, – он снова погрузился в бумаги.

Уходя, Мэри прикрыла за собой дверь.

Многие опасались смотреть её хозяину в глаза: они казались ужасающими и производили странное впечатление. Мелькарт лишился возможности видеть правым глазом, – зрачок залила белизна, и он будто бы опустел. Левый, аспидно-чёрный, внушал чувство тревоги.

Тринадцать лет назад Рид Картрайт и Морган Айронс привезли мальчика в Марокко. Привезли со страшными новостями: любимая госпожа, будучи обманутой предателями, рассталась с жизнью, защищая наследника. Мэри едва в это поверила. Гибель фрау Морреаф для всех стала серьёзным испытанием. От душевных терзаний Мэри отвлекало плачевное состояние Мелькарта: ему требовался постоянный уход. Наёмники сразу же вернулись в Англию: компания нуждалась в перестановке сил, – и они оставили его на попечение экономки. Сколько пришлось пережить Мэри и беспомощному Мелькарту, вспоминать не хотелось: это было худшее время. Она его выходила. Выходила, применив все чудеса женской жалости.

Они ничем не были обязаны друг другу. После трагической смерти фрау Морреаф, если бы Мэри захотела уйти, никто бы её останавливать не стал. Но она увидела в мальчике птенца своей госпожи, детёныша, которого Виктория однажды привезла показать. Оставаясь преданной до самого конца, Мэри взяла на себя ответственность за его судьбу.

Считал ли он экономку своим другом? Пожалуй. Мелькарт понимал, что многим обязан этой степенной рассудительной женщине. Гости поражались, когда заставали их вместе за одним столом, ведь обычно хозяева не разделяли трапезу с прислугой. Однако Мелькарт отказывался есть, если за стол не садилась Мэри: не обретя за долгие годы собственную семью, он относился к экономке как к некому её подобию. Поэтому забрал из Марокко в Англию и поселил в большом доме в Хаверинге. Мелькарту нужен был человек, которому он мог полностью доверять.

Дом, как и компания, миллиарды, прибежища по всему миру, достался от фрау по наследству. Интерьер Мелькарт почти не менял. Не только из-за того, что ему всё нравилось. Каждая вещь, каждая находившаяся там деталь принадлежала Виктории. Поэтому он по-прежнему изучал бумаги под льющийся свет старомодной лампы, откинувшись на спинку потёртого кресла. Кабинет дышал атмосферой прошлого, но это нисколько не мешало работать.

Мужчина добавил в чай две ложки сахара, помешал и отпил, промывая горло превосходным мягким напитком. Хотел подняться, но боль в ноге дала о себе знать. Мелькарт скривился, несколько раз глубоко вздохнул и потянулся за тростью.

Прошло тринадцать лет, а он так и не сумел избавиться от боли. Врачи разводили руками, не помогла ни одна операция. Сломанная кость давно срослась, но какой-то нерв до сих пор защемляло.

Он повредил ногу при падении. Тот день был самым страшным в его жизни: мужчина вспоминал трагедию с содроганием. Люди называли время лучшим лекарем, но даже оно не излечило рану.

Проломленный об острые камни череп, разбитое тело, красная кровь на неприлично белом снегу. Кровь растекалась всё быстрее, окропляла горы, заполняла собой мир. Густая, со вкусом железа и рождественских сладостей. У Мелькарта не хватало сил слезть с женщины. Он не понимал, что сломал ногу, как не понимал того, что Виктория была мертва. И ненавидел себя за омерзительную беспомощность. Продрогшего от холода, в состоянии беспамятства его оттащили от неподвижного тела. Тяжкая боль накрыла в самолёте, когда мальчик открыл глаза и увидел свою изувеченную ногу. А рядом лежала Виктория. На то, что Мелькарт очнулся, ни Рид, ни Морган внимания не обратили. Рид пытался стереть кровь с посиневшей и сухой кожи женщины и дрожащими руками делал перевязки, а Морган с непроницаемым выражением лица стоял в стороне: он знал, что Виктории больше нет. Рид, похоже, тоже это знал, но верить не хотел. А когда об этом узнал Мелькарт, в кабине самолёта раздался крик.

Её вытащили на носилках на территории Англии. Мелькарт проводил взглядом безвольно повисшую руку, которую Рид поспешил убрать фрау на грудь. Нанятый врач поднялся в самолёт, вправил кость и туго обмотал ногу марлей. В следующий раз Мелькарт проснулся уже в другом месте, на варварски роскошной кровати в марокканском особняке. Над ним склонилась миссис Говард и заботливо убрала со лба прядь волос. Мелькарт ослабел настолько, что не разговаривал и почти не двигался. Мэри не отходила ни на шаг, кормила с ложки, как маленького, будила, когда настигали кошмары, и сидела рядом вплоть до рассвета, держа за руку. Она не просто помогла выздороветь, она заставила собраться из раздавленных кусков. Мелькарту время от времени приходилось наблюдать, как Мэри подходит к окну и трясётся от беззвучного плача. Но, замечая его присутствие, она вытирала слёзы и спрашивала, не нужно ли чего-нибудь сделать. Понимала ли она, что сделала гораздо больше, чем от неё ждали?

Гектор Антарес появился к семи.