Длиннее века, короче дня

– Будет девять.

– Ничего себе – маленькая. Я в девять первый раз пиво пила, а в двенадцать уже в тусовке вертелась. У нас там и взрослые парни были, и даже женатик один…

– Аня не пьет пиво и не будет ни в какой тусовке. Одевайся.

– Слушай, я думала, ты клевый, а ты прям дундук какой-то старый.

– За комплимент спасибо, но все-таки собирайся.

– Ты че, обиделся, что ли? Я просто раздразнить тебя хотела.

Катя неожиданно прижалась к нему всем телом, пытаясь страстно поцеловать в губы. Алексей опять сжался, как перед очередным приступом. Он боялся потерять контроль над собой. К сожалению, не в смысле отдаться на волю любовной страсти. О ней можно было только мечтать. Сейчас надо аккуратно расстаться с этой девушкой, которую он сделал любовницей по великой глупости и тоске. Он ведь знает себя. Если скрутит его – даже не вина, а черт знает что… Просто скрутит. Он поднял с пола одежду Кати, попытался ей помочь, она сердито оттолкнула его руки. Он облегченно вздохнул. Оделся сам, стараясь держаться подальше от нее. Потом они вышли вместе, он поддержал ее за локоть, когда спускались со ступенек крыльца, и быстро отнял руку, как только ступеньки закончились. Он не мог на нее смотреть, касаться: Катя казалась ему нечистой, уродливой женщиной, которая виновата в том, что внешне напоминает ребенка. Себя он человеком не чувствовал вообще. Он только себя умел так ужасно унижать.

В машине она обнимала его за шею, доставала длинной ногой его ногу, дышала в ухо, короче, все еще не оставляла попыток соблазнить. Алексей резко затормозил.

– Ты мне мешаешь. Сиди, пожалуйста, спокойно.

– Буду мешать, – заявила она кокетливо и капризно, – пока не скажешь: мы еще увидимся?

– Да, конечно. Прямо завтра, на работе.

– Нет, ты со мной так не говори. Будто с дурой. Я спрашиваю, когда мы опять к тебе поедем?

– Мы больше никуда с тобой не поедем, – Алексей старался говорить спокойно, пытаясь даже улыбаться, только улыбка получилась неживой. Ему хотелось содрать ее со своих губ, как клейкую ленту. – Катюша, ты не поняла. Я вообще не по этой части. Ты, конечно, мне очень понравилась, но я люблю жену, дорожу семьей, понимаешь?

– Нифигасе! – Катя уставилась на него возмущенно. – Жену он полюбил после траха со мной! Ты за кого меня держишь! Ты что!

– Успокойся, – сдавленно произнес он. – Сама сказала, что ты – девушка опытная. Разве такие отношения обязательно должны иметь продолжение?

– Ты, придурок, – заорала она. – Ты меня что, на стриту снял? Да я твоей жене сейчас пойду позвоню. Или приеду. Узнаю в нашей бухгалтерии адрес…

– Что ты сказала? – Алексей больно сжал ее запястье. – Кому ты звонить собралась? – Его трясло и лихорадило. Главное – не ударить ее. – Если ты… Если ты, не дай бог, что-то Людмиле… я за себя не ручаюсь…

– Да ты псих! – Катя смотрела на него с ужасом. – Выпусти меня, я на такси поеду.

Он открыл ей дверцу, смотрел пару минут в тумане, как она идет, как неуклюже болтаются ее руки подростка, потом быстро догнал ее, вынул из бумажника все деньги, сунул в холщовый мешок.

– Это на такси. Извини. Мне просто нездоровится. Спасибо тебе.

– Ну, псих же! – раздосадованно пробормотала Катя, глядя вслед рванувшей с места машине. Затем, не торопясь, пересчитала деньги и пожала плечами. – Ничего вообще-то.

К концу рабочего дня в редакцию приехала приятельница Людмилы – Маша Ступишина. Они когда-то вместе ходили в бассейн, учились в школах одного района, только Маша была на два года младше. Встретились через много лет в журнале. Маша привозила иногда свои заметки об авторском праве, давала объявления о помощи в регистрации товарных знаков – это была ее подработка. Она преподавала римское право в юридической академии. Бюджетница: зарплаты вечно не хватало, иногда даже на оплату большой пятикомнатной квартиры, где они жили с мужем в полубраке-полуразводе. Хотя квартира принадлежала Маше – по наследству от бабушки, – когда муж в очередной раз запивал, из дома уходила именно она. Однажды подвозила Людмилу домой из редакции и сказала, что уже две ночи спит в машине в гараже. Муж агрессивен в пьяном виде, она его боится. Люда ахнула и пригласила ее к себе. Разложила Анин широкий диван, заглянула тихонько вечером после ужина. Маша, окутанная своими длинными рыжими волосами, что-то рассказывала Ане ровным, приятным голосом лектора. Девочка смотрела на нее широко открытыми глазами, явно боясь уснуть и не узнать, чем дело кончилось. «Наверное, про римлян», – улыбнулась Люда. Аня не выдержала, сонно вздохнула и, обняв Машу за шею, сладко засопела. Маша погасила настольную лампу. Сейчас, кроме нее, к ним, пожалуй, никто и не приходит в гости. То ли потому, что Люда с Алексеем никого не приглашают, то ли потому, что знакомые чувствуют: что-то не так у них в доме…

– Добрый вечер, – поздоровалась со всеми Маша, кивнула Люде, давая понять, чтобы та ее ждала, и прошла в кабинет заведующего отделом.

Люда начала медленно складывать все на столе, собираться. Как хорошо, что Маша ее сегодня отвезет домой. Она постоянно чувствовала себя усталой. Все стали расходиться. Секретарша Таня, проходя мимо Люды, уставилась на нее выжидающим взглядом.

– Ну, чего?

– Ты о чем, Таня?

– Здрасте. Отворот будем делать?

– А. Я забыла. Подумаю, ладно?

– Думай. Только недолго. Я сказала: желающих там до хрена и больше.

– Я поняла. Поп-звезды, все такое. Я обязательно тебе скажу, как решусь. Ты уж тогда похлопочи за меня.

– Я – конечно. Только тянуть зачем? Ты чего теряешь?

– Да, собственно… Не знаю. Наверное, ничего. Кроме денег. Это дорого?

– По-всякому. С тебя нормально возьмет, не беспокойся.

– Но если нужно с мужем к ней приходить, ничего не получится. Он не пойдет.

– Отворот – без него! – значительно произнесла Таня и понесла свое пышное тело, как всегда, обтянутое облегающими одеждами, к выходу. Людмила почему-то подумала, что Таня похожа на резиновую куклу-манекен, которую слишком сильно надули.

Маша вышла из кабинета заведующего, когда все, кроме Людмилы, уже разошлись. Она улыбнулась своей открытой, какой-то очень честной улыбкой – именно такое определение всегда возникало у Люды, когда она смотрела на Машино лицо. Честный взгляд, честная улыбка. Она умный, очень сложный человек, но впечатление при контакте, что все ее мысли как на ладони: Маша ничего не скрывает, не хитрит, на нее можно во всем положиться. Людмила вдруг подумала о своих мучениях. До чего дошла: секретарше Тане выложила, в общем, самую больную свою проблему. Этой дурехе, которая уже сегодня вечером будет всем звонить и говорить: «Ой, ты не поверишь, что мне Людка Колесникова рассказала…» А с Машей поделиться ей и в голову не приходило. Может, потому, что Машу считали почти родной все члены семьи Людмилы. Анька с радостным воплем бросалась ей на шею, Алексей улыбался, когда она приходила, что с ним бывало крайне редко: он не любил гостей. Как-то Люда сказала ему, что Маша боится оставаться в квартире с пьяным мужем. Алексей нахмурился: «Если он ее обидит, пусть она мне скажет: я ему шею сверну». Людмила внимательно на него посмотрела, подумала, что он может это сделать, и больше никогда не распространялась на тему Машиных отношений с мужем.

Маша села в кресло у стола Люды.

– Пять минут посижу, ладно? И поедем. Я отвезу тебя. Слушай, мы не виделись месяц точно. Ты здорова? Грустная какая-то.

– А я уже не знаю, здорова или нет. – И неожиданно для Люды, которая давно не разрешала себе плакать, слезы полились у нее из глаз. – У меня черт-те что происходит, я понять не могу…

– Рассказывай, – решительно сказала Маша. Ее всегда бледное лицо без капли косметики стало почти суровым: она считала своим долгом бросаться на любой призыв о помощи. Это поражало и трогало Люду: Маша себе помочь не может, в машине спит, оставив зарвавшемуся мужу огромную квартиру. Алкоголизм – это, конечно, болезнь, но если человек от природы совесть имеет, он с такой болезнью и в канаве перекантуется, чтобы жене не проводить ночи где придется. Но у Маши свой кодекс чести, свои мерки морали по отношению к себе и другим. Себе – никаких поблажек, других нужно понять.

– Даже не знаю, как сказать. Плохо у нас с Алексеем. Я не могу с ним быть. То есть я хочу, чтобы он оставался моим мужем, отцом Аньки. Но в постели его не выношу.

– Ничего страшного, – авторитетно сказала Маша. – Это бывает. Ты разве не знаешь, что так бывает?

А Людмила смотрела в Машины зеленоватые глаза в рыжих ресницах и читала в них растерянность. «Это плохо», – читала она в ее глазах.

– Машенька, – улыбнулась она, – я не Аня и не твои студенты. Ты мне не рассказывай, как бывает у римлян, как положено по психологии сексуальных отношений. Я грамотная. У нас катастрофа. Он моего состояния не понимает, не принимает, впадает в ярость. Я из-за этой ярости начинаю его ненавидеть. Он все чувствует. Мне кажется, с нами случилась большая беда, и мы только в самом ее начале. Дальше может произойти что угодно.

– Так, – между Машиными бровями появилась глубокая морщинка. – Вам надо вместе подумать и что-то решить.

– Это как раз то, чего мы не можем – ни вместе, ни отдельно. – Люда тяжело вздохнула и встала. – Поехали?

В машине Маша какое-то время сосредоточенно молчала, потом произнесла:

– Пойти к психологу? Сексопатологу? Ты не думала о том, чтобы таким образом что-то исправить?

– Ну, думала. Это не есть возможно. Леша считает, раз поженились по страсти, значит, ею и должны жить. А если что-то сломалось, он не пойдет это исправлять к чужому человеку. Ты же знаешь: он максималист. И в чем-то, конечно, очень дикий. И страсть его тоже – дикая.

– Действительно, похоже на ненависть. Ты так говоришь… Страсть – это не преступление, это…