Последнее прости

Последнее прости
Евгения Михайлова

Детектив-событиеЧастный детектив Сергей Кольцов
Олег уже несколько лет был для Милы и отцом, и нянькой. Кормил с ложечки кашей, выискивал самые дорогие лекарства. Бесполезно! В обездвиженном немом существе жили только глаза. Умолявшие прекратить невыносимые страдания, спасти от жизни в аду беспомощности и боли…

Катя всегда грелась в лучах любви и славы. Обожающий муж, успешная доходная работа, признание кинокритиков. Налаженная жизнь дала сбой, когда на горизонте появился Он, Олег, – прекрасный и единственный. И стал дороже семьи, удачи и доброго имени.

Их преследует обвинение в убийстве, терзает дурная молва, мучают обязательства перед близкими, между ними стена подозрений и недоверия.

Любовь разрушает мир и создает его, оправдывает ложь и покрывает зло, сама оставаясь беззащитной…

Евгения Михайлова

Последнее прости

Пролог

Катя проснулась, сразу все вспомнила и в ужасе открыла глаза. С ней не могло это произойти. Две недели назад она была совсем в другой жизни. Киев, отцветающие каштаны, завораживающая гладь Днепра, лихая взвинченность всех нервов на последнем этапе съемок фильма по ее сценарию… По вечерам Катю ждали актеры из их группы в гостинице, чтобы посидеть, поболтать, расслабиться, звал в гости на свою чудесную дачу композитор, возил к друзьям режиссер. Кате везло. Когда снимался фильм по ее сценарию, всегда подбирался коллектив, который загорался общей идеей, все старались внести что-то свое… Было интересно. Было… Все оборвалось внезапно. Они вышли из машины у гостиницы, Катя вдруг упала. Ей показалось, что она споткнулась. Ей потом сказали, что она какое-то время была без сознания. Она плохо помнит путь в Москву, все, что было дома. Врезались в память растерянные глаза мужа, решительные команды сестры Лары, которая возила ее к знакомым профессорам… И вот она здесь, в маленьком отделении известного института, в приюте для обреченных. Заведующий отделением профессор Вятский сказал Ларе: «Я ее беру», и это уже являлось приговором. Потому что он едва ли не единственный ученый, который положил жизнь на борьбу со страшным и непонятным заболеванием – БАС. Боковая спинальная атрофия. Так называется медленная, мучительная смерть, когда постепенно, начиная со ступней, отмирают все мышцы. А мозг, скрывая тайну причины заболевания, ясно и четко этот процесс наблюдает. Так было с Мигулей, со многими молодыми, яркими, талантливыми людьми. С другими. Катя не могла поверить, что эта катастрофа была запланирована и ее судьбой… Она подняла голову, посмотрела на три кровати в палате. Девочки еще спят. Красивые, хорошие девочки. Галя, Лена, Марина.

Она тихонько сняла со стула свой шелковый темно-красный халат, скользнула в него, встала, на секунду ей показалось, что она сейчас легко пробежит путь до порога палаты, но тут же вернулись слабость, неуверенность, страх преодоления. И она медленно пошла, цепляясь рукой за спинки кроватей, стулья, стены… В ванной сначала умылась, потом посмотрела в зеркало. Господи! Девушка, я вас первый раз вижу. Бледное-пребледное лицо, страдальческие темно-серые глаз, синева под ними. Катя расчесала и стянула резинкой в хвост густые длинные каштановые волосы, вышла, добралась до лестницы, спустилась в больничный сад. Вот ее любимая вишня, на которой уже созревают розовые ягоды. Птицы попискивают. Жизнь продолжается, и она с каждым днем кажется ей все более пленительной и драгоценной. «Уходящая натура», – вспомнила она голос своего режиссера. Он так говорил о смене времен года. Сейчас уходящая натура – это она, Катя.

Потом был суматошный, путаный день, с визитами врачей, уколами, происшествиями… Ну, что у них за происшествия. Проходит по коридору медсестра и громко говорит, заглядывая во все двери: «Никому не выходить, пока не скажу». Это значит одно: из какой-то палаты вывезут носилки, а на них лежит кто-то, накрытый с головой простыней.

Поздно вечером, почти ночью, приехали актеры с цветами и шампанским. Их пустили, заведующий отделением разрешил, поскольку считал, что Кате нужны положительные эмоции. Они смеялись, рассказывали анекдоты и сплетни. Говорили, как ждут ее: съемки подходят к концу, а с финалом еще полная неясность. Катя тоже смеялась и говорила: «Конечно. Я, как только, так сразу». Когда они ушли, она какое-то время смотрела в окно им вслед, потом почему-то отправилась вдоль по коридору, успокаивая нервы. Только не палата. Только не кровать… То, что произошло той ночью на маленькой лоджии за кладовкой, Катя никогда себе не объясняла, она старалась никогда об этом не вспоминать, но ни на минуту это не забывала… Она почувствовала, что он там до того, как он к ней прикоснулся. Олег. Синеглазый, широкоплечий сорокалетний полковник, который в их отделении ухаживал за парализованной женой Милой. В отделении для обреченных были мужчины и женщины. Мужчины и женщины, для которых пол значения уже не имел. Этого здорового, полноценного, очень обаятельного и приветливого человека Катя заметила сразу. Но не сразу позволила дать себе отчет в том, что он не сводит с нее глаз.

…Ничего подобного она никогда не испытывала. Она и не подумала сопротивляться его сильным рукам, губам, телу… Ей казалось, что она тает, как свечка, в горячем и страстном огне. Тает от блаженства. Может, утром носилки вывезут ее из палаты. Может, вся предыдущая жизнь пролетела в ожидании этой минуты. Ей не было стыдно, она не думала о своем муже, о жене Олега… Потому что это был их час. Они его отстрадали. Отстрадают еще.

К себе она шла, задыхаясь от потрясения. Только в палате подумала о том, что за стены по дороге не держалась. Через несколько дней профессор вызвал ее к себе, долго, интригующе молчал, потом сказал: «Ну, что, моя любимая пациентка. Никогда я не был так рад своей ошибке. Вы практически здоровы. Моя единственная рекомендация – не работать без сна сутками. А к нам – только в гости. Грустно расставаться с вами совсем».

Она задумчиво вышла из кабинета, в коридоре нечаянно попался ей навстречу Олег, она просто сказала:

– Меня выписывают. Я здорова. Приеду на днях к девочкам, увидимся. Сейчас позвоню мужу, чтобы меня забрал, – его вопрос она опередила ответом. – Это все, Олег. Да, был солнечный удар. Я тебе за это благодарна. Мы останемся в своих жизнях. Береги Милу. Знаешь, есть такой рассказ у О’ Генри «Последний лист». Там девушка заболела, решила что умрет, когда с дерева за окном слетит последний лист. И один художник ненастной ночью повесил на это дерево нарисованный лист, который все не слетал. Девушка выздоровела. В общем, людей спасает только чудо. В моем случае им оказался ты.

Часть первая

Глава 1

Катя с удовольствием напечатала слово «конец», с облегчением потянулась, сидя за компьютером, посмотрела на часы. Скоро три – то ли ночь, то ли утро уже. Она дописала сценарий. Режиссер звонил ей последний раз в начале первого, она сказала: «Осталось немного. Не мучай меня пару дней». Завтра он удивится, засуетится, сразу начнет читать, по ходу без конца звонить, задавать вопросы, что-то предлагать, выбирать актеров… Только это завтра Катя оттянет по максимуму. Спать. До двенадцати. Нет, до двух. Собственно, что может помешать ей спать до четырех дня? Ей может помешать голод, вот что. Катя отправилась на кухню, задумчиво рассмотрела содержимое холодильника. Скучно тут, однако. В последние дни на магазины времени не было совсем. Она обнаружила два помидора, коробку с замороженными котлетами в морозилке, пакет молока. Нет, это не пир для утомленного разума. Требуется сладкое, а его нет. Катя заглянула в один из шкафчиков, обнаружила яркий пакетик. Ванильный пудинг. Для этого времени суток и обстоятельств царский подарок. Она достала молоко, и через несколько минут уже лизала горячую, сладкую, вкусно пахнущую массу. Запах победы, отдыха и безмятежного, упоительного ничегонеделания.

Телефонный звонок ее оглушил. В такое время ей могут позвонить, только если что-то случилось. Муж Игорь в командировке… Катя схватила трубку и долго не могла понять, кто это и о чем говорит.

– Олег, извини, я просто не узнала тебя, что-то с твоим голосом… Что случилось? Мила умерла? Боже мой. Когда? Этой ночью? Дорогой, я даже не знаю, что сказать, мне Вятский недавно говорил, будто ее состояние относительно стабильно… Было.

– Катя, послушай меня внимательно, – быстро и взволнованно сказал Олег. – Я бы не позвонил тебе среди ночи. Такую весть можно было и завтра сообщить. Просто… У нас была «Скорая», теперь дома милиция. Врачи считают, что Мила отравлена. Понимаешь, сознательно отравлена, убита. Ее повезут на экспертизу, будет вскрытие, здесь следователь. Я думаю, мне придется поехать в отделение… В общем, я хотел, чтобы ты узнала это от меня.

– Олег, но как… кто… Я уверена, они ошиблись. Они просто не в курсе, что это за болезнь. Атрофия сердечной мышцы, дыхательных мышц… Ну, ты же знаешь, объясни им!

– Нет, Катя, нет. Все не так. Мы днем были в клинике у Вятского. В общем, никакого заметного ухудшения. Дома она нормально дышала, ела, спала. Это действительно неестественная смерть. Катя, не могу больше говорить, но как бы все ни пошло, я хочу, чтобы ты знала. Ты здесь ни при чем.

– О чем ты говоришь?

– Это может как-то всплыть. Собственно, о нас многие знают. Я мечтал и мечтаю быть с тобой…

– Боже, какой ужас! Что ты говоришь! Ты просто переволновался.

– Все. Осмотр закончили. Мне пора ехать.

– Подожди. Скажи мне телефон твоего Стасика.

– Пиши.

* * *

Когда жену вынесли из квартиры, Олег подошел к Стасу, сжал его плечи, что-то хотел сказать, но подбородок его задрожал.

– Па, я не понял, ты что, с ними поедешь? – спросил сын.

– Да, ты же слышал. Нужно обо всем рассказать по порядку.

– По какому еще порядку? Она умирала или нет? Вот она умерла. Что они придумали! Тебе не следует с ними ехать. Надо жаловаться. Бред какой-то! Ты чего молчишь?

– Стасик, они в мусорном ведре нашли ампулы. Это мамино лекарство, но его предписано колоть в очень маленьких количествах. Нашли много ампул, упаковки там же. Вот в чем дело.

– Ну че за муть. Да я это ведро уже несколько дней не выношу. Я говорю: они зачем-то все придумали.

– Тем более необходимо спокойно во всем разобраться. Я напишу заявление с просьбой провести экспертизу, ну, все, что положено. Может, это и в самом деле ошибка.

– А может, им план по преступлениям выполнять надо. Я говорю, не стоит ездить. Лучше позвони знакомым, ну, есть же у тебя кто-то там.

– Стасик, ты сейчас ложись спать. Я скоро приеду. Не думай пока ни о чем. У тебя мама сегодня умерла. Горе у нас. Ничего от меня и тебя уже не зависит. Иди к себе. Отдохни, сынок.

Олег попытался улыбнуться Стасу, затем быстро вышел из квартиры, спустился вниз и подошел к машине, где его ждал следователь отдела по расследованию убийств.

Стас растерянно стоял один посреди вдруг опустевшей комнаты. В их жизни давно ничего не менялось. Мать заболела, отец ушел в отставку, открыл свою небольшую фирму, выстроил жесточайший распорядок дня. Для себя. Это были его проблемы. Работа, уход за женой, причем все по минутам, по расписанию: дом, готовка, уборка… И он, Стас. Вот в таком порядке. Конечно, папа освободил его от всего, разве что в магазин иногда пошлет, попросит пару часов посидеть с матерью, когда его нет. Но у них не осталось времени даже на разговоры, как когда-то. О поездках к морю, в горы речь просто не шла. Стас вспомнил свой выпускной вечер в школе. Когда им выдали аттестаты, они спустились в зал, отец подошел к нему, взволнованно обнял, крепко руку пожал и… даже не остался посмотреть их концерт. Стас пришел домой утром, отец поставил перед ним завтрак. Спросил: «В какой институт пойдем?»

– Да ни в какой! – ответил Стас. – Кому они щас нужны, эти институты? Я деньги хочу зарабатывать. Компьютерами заниматься.

– Мама хочет, чтобы ты поступил в институт.

– Ой, не смеши меня. Мама хочет, чтоб ты ее манной кашей кормил, и все. Это, когда я в третьем классе был, она нам сказки придумывала: МГИМО, ВГИК, театр Большой и Малый… Ну, ты че, па?

– Да, виноват я перед мамой. Вырос ты у меня, честно говоря, как бурьян, на нашей заброшенной даче. Слушать, как ты о матери говоришь, я не хочу, против твоих планов ничего не имею. Пойдешь на курсы программистов. Техникой тебя обеспечу. И то правда: пора зарабатывать на себя. Хоть какой-то толк будет.

Олег никогда не повышал голос на сына, он даже не ругал его в прямом смысле слова, но после таких разговоров Стасу пару дней бывало не по себе. Подлизаться к отцу он умел. И до сих пор любит, когда тот подходит к нему внезапно и порывисто, притягивает к себе его голову, ерошит волосы, сжимает плечо. Им хорошо вместе. Им было бы хорошо, если бы не болезнь матери.

Стас подошел к большому портрету молодой женщины с темными, красивыми глазами. Произнес про себя слово «мама», прислушался к сердцу, вызвал другие воспоминания…. Ребята завидовали, что у него такая мать – стройная, веселая, заботливая, обожающая его. Она устраивала ему шумные, веселые дни рождения, приглашала весь класс. Они праздновали первое сентября, конец учебного года, мама старалась выполнить любое его желание. Когда-то они вместе читали книжки, смотрели кино, вместе далеко заплывали в море, катались на велосипедах… Он ее любил, он ею гордился, он к ней спешил… Но той мамы давно с ним нет. Ну, что он мог с собой поделать? Мать стала плохо, непонятно говорить, она сидела в своем инвалидном кресле, он подходил к ней и чувствовал запах лекарств и болезни… Ну, чего тут себе врать. Терпел, брезговал, старался побыстрее уйти в свою комнату. Когда он видел, как отец вытирает ей салфеткой слюни, несет в туалет, моет, – Стаса просто тошнило. Отец все понимал, из-за этого между ними возникла отчужденность. Стас и в этом винил мать со всем эгоизмом молодого, здорового, залюбленного когда-то существа, которое лишилось эмоционального комфорта. Об остальном и говорить нечего. Черт-те что у них было, а не жизнь.

Стас пошел к себе в комнату, разделся, лег в постель, накрылся с головой одеялом. Черт, как же ему неуютно. Отец велел не думать обо всем, что произошло. Только о том, что у него сегодня умерла мама. Стас еще раз произнес слово «мама», теперь шепотом, и почувствовал, как горло сжал спазм. Вроде бы глазам стало горячо. Он очень хотел заплакать – громко, безутешно, как в детстве, когда обильные слезы как будто смывали тучи, и на душе светлело… Он очень хотел заплакать, но ничего не получилось. Он уснул, свернувшись в клубок и сжав кулаки.