Злоключения на острове Невезения

– Иваныч, а оно мне зачем теперь, если Наталью оправдали?

– Было в старом российском судопроизводстве такое выражение: «Оставлен в подозрении». Примерно это на деле получается, когда преступник не найден. Поверь моему опыту: не так важно наказать виноватого, как защитить от подозрений невиновного!

Очень скоро Марья Кузьминична эти слова вспомнила.

Как Иван Иванович обещал, Наташа приехала назавтра ещё до обеда. Привезли её на полицейской машине. Марья Кузьминична увидела это с лоджии, где вывешивала бельё, и встретила её в дверях. И была поражена, как Наташа изменилась за эти двое суток. Сразу вспомнила разговор о методах допроса. Сказала:

– Одежду – в машину, сама – в ванну! Истребить казённое амбре!

Ни о чём не стала расспрашивать, просто дала возможность отмокнуть и выспаться. Вернувшемуся из школы Вовке велела не шуметь. Он есть отказался: «Я с мамой!» У Марьи Кузьминичны слёзы наворачивались, когда он крутился у дверей комнаты, как щеночек, которого в дом не пускают. Ведь в отсутствие матери вёл себя обычно: озоровал, смеялся. А сам переживал!

Наташа попросила не уходить хотя бы сегодня. Марью Кузьминичну тревожило её состояние, поэтому осталась: «Ладно, на полу заночую!» Приглядываясь, замечала: боится выйти на люди, вздрагивает от внезапного звука или движения. Решительно сказала:

– В садике уже полдник. Пойдёмте все вместе Нюсю забирать!

Наташа готова была отказаться, но Вова так шумно обрадовался, что она стала собираться. И на улице она была всё такая же: вцепилась в локоть Марьи Кузьминичны и вздрагивала, когда с ней здоровались. Выйдя из садика, Нюся растерялась, с кем за ручку идти, она и с мамой хотела, и с бабушкой, и с Вовой.

– Тут одно из двух: или третью руку отрастить, или Вова за ногу тебя будет держать, – сказала Марья Кузьминична.

Ребятишки визжали, толкались, Наташа тихо улыбалась, постепенно оттаивая. Потом Нюся сказала:

– Бабушка, давай купим что-нибудь вкусное и пойдём к бабе Жене!

– А хорошая мысль!

Марья Кузьминична ей позвонила из гастронома, попросила поставить чай. Опасалась немного реакции золовки, и с изумлением увидела, что она тронута вниманием. Уходила с чувством вины: если бы не ребёнок, ей бы и в голову не пришло поблагодарить Женю.

Утром, проснувшись на полу, с трудом повернулась, так сковало спину. И обнаружила, что ночью ребятишки перебрались к ней на это прокрустово ложе со своими одеялами и подушками. Встала на четвереньки и увидела, что Наташа сидит на диване с выпученными глазами и трясущей рукой показывает на её подушку:

– Там… что-то ползёт…

Марья Кузьминична охнула, встала на колени и выхватила из-под одеяла котёнка за шиворот:

– Это Васька. Опять Нюся его в комнату притащила!

– Ну, бабушка, – подняла голову Нюся. – Я ночью проснулась, а Вася боится. Я его к тебе положила. С тобой не страшно!

– А сама как здесь очутилась?

– Ну… чтобы Вася совсем не боялся.

– Так. А Вова у нас почему здесь?

– Что я, рыжий, на кровати спать?

Наташа уткнулась в подушку лицом и хохотала:

– Васька… рыжий…

– Ну, кажется, нам пора переходить на нормальные условия жизни.

Марье Кузьминичне теперь можно было заняться своими делами. А дела были такие: она решила уехать.

Когда она рассказывала золовке о ссоре в их семье, об этом решении она рассказывать не стала. А что ещё она могла придумать? После тех скандальных выходных Марья Кузьминична совсем пала духом. И так тяжело жить в такой скученности, а в состоянии всеобщего недовольства – и вовсе невыносимо. Было у неё ещё одно дело: истекал срок её вклада в коммерческом банке, и надо было решить, куда его переложить. Деньги были небольшие, то, что накопилось за три с небольшим года, в которые она и работала, и пенсию получала. Пока никого не было дома, включила компьютер и стала проглядывать предложения банков по пенсионным вкладам, отмечая для себя, что в областном центре возможностей больше. И тут наткнулась на предложение строительной компании. Из любопытства посчитала, сколько нужно платить по ипотеке за однушку. Если бы у неё были деньги на первоначальный вклад, она могла бы переехать в областной центр, устроиться на работу и отдавать зарплату на погашение ипотеки, а на пенсию жить. Но потянуть ещё кредит на недостающую сумму… нет, нереально.

Она выключила компьютер и задумалась. Двадцать лет назад Марья Кузьминична отказалась от доли родительской квартиры в пользу брата. На вырученные от её продажи деньги он купил квартиру в областном центре. Он переезжал, расставшись с первой женой и увозил с собой новую, уже беременную. Было ему в то время уже под полста. Естественно, она его осуждала, но не помочь не могла. Муж Николай, естественно, злился, но права голоса она ему не давала. Теперь бы эта сумма её выручила. Может, попросить брата о помощи? Ладно, за спрос денег не берут.

Назавтра, закрыв счёт, она с сумочкой, прижатой к груди, ехала на автобусе в Уремовск. Открыла новый счёт в новом банке, вздохнула с облегчением и уже пешком отправилась в гости к брату.

– А, Машка, – вяло приветствовал он её. – Чё приехала?

– В больницу, – ответила она. – И ещё кой о чём поговорить надо. Вот такие у меня, Вань, дела…

Брат до пенсии занимал не последнюю должность в областной администрации, возглавлял управление статистики. Сейчас, когда ему уже под семьдесят, из номенклатуры выпал, но там же, в администрации, работал комендантом здания. Жена в управлении образования специалистом, единственная дочь – студентка. Для него это деньги были небольшие.

– В общем, я выпишу тебе расписку, а чтобы ты не сомневался, квартиру твоей Светке по завещанию отпишу. Если несколько лет ещё проживу, получит она её даже уже без долгов. Ну вот, что скажешь, брат?

Он встал с дивана и взял со стола чайник:

– Пойду воды налью. Ты чай будешь?

Он с детства такой. Если ему предложение не нравится, делает вид, что разговора не было. А ведь можно как-то мягче отказать, мол, дела плохи, расходы были, машину разбил, жене бриллианты купил…

– Нет, Ваня, мне пора, – быстренько обулась, оделась и открыла входную дверь. – Прощай.

– Пока.

– Нет, Вань, не пока. Навсегда.

Она и не надеялась. Не должен. Не обязан. Но вот доброе слово сказать мог, какие-то пустые утешения. Ладно, эту страницу перелистнула.

Успела на приём к врачу, и даже анализы сдала. Выходя из лаборатории, затормозила за стоящей посреди лестничной площадки старухой, толкающей инвалидную коляску с другой старухой. Пассажирский лифт не работал, и множество пациентов толпилось у грузового. Открылись двери, и, отталкивая колясочницу с сопровождающей, толпа рванула в него.

– А ну, назад, – рявкнула Марья Кузьминична. – Грузовой лифт – для носилок и колясок!

– Правду вы говорите, – подхватила санитарка, поставила ведро на пол и нажала кнопку лифта. Зазвенел звонок, и свет в лифте погас. – Вытряхивайтесь, господа ходячие! Эй, парень с костылём, ты оставайся! Въезжайте, дамы на кабриолете!

Марья Кузьминична хмыкнула и пошла вниз по лестнице.

У раздевалки она вновь столкнулась с колясочницей и сопровождающей, на этот раз лицом к лицу. Безусловно, сёстры. Похожи на постаревших обезьянок…

– Мариинки!

– Карпуша!

Однокашницы. Медучилище закончили 38 лет назад. Сёстры Воловы, Марина и Инна, их на курсе звали Мариинки. А Маша в девичестве была Карпухина, Карпушей её однокурсницы звали. Сёстры местные, Маша – из области, жила в общежитии. Подругами не были, поэтому после окончания училища друг друга не искали. А теперь обрадовались встрече. Сёстры уговорили Марью Кузьминичну заночевать у них, чтобы «наговориться всласть». Она засмеялась:

– До пятницы я абсолютно свободна!