Тридцать три несчастья

– Все собрались? Будем вскрывать?

– И для чего ты этот спектакль устроила, Люба? Трудно было заехать? – набросился на неё свёкор.

– Да с какой стати? Или я не в собственный дом пришла? Правда, Софья Семёновна сказала, что эта квартира как была в её собственности, так и осталась, и что деньги за мою квартиру вы в строительство своего дома вложили, я теперь не докажу.

– Как же так, Люба? Весь же город об этом знает, – сказала одна из старух, что прежде у подъезда сидели, а сейчас вслед за Кузнецовым пришли. Она из дома напротив, где Люба выросла и откуда замуж выходила. – За что они с тобой так?

– А нечего было от семьи сбегать, – высунулась из своей двери Ксения.

– Ага, от семьи сбежала, чтобы поблудить и татушку набить, – без стеснения опустила она пояс юбки, свободно болтавшейся на её усохшей после операции талии, и показала сморщенный и раскрашенный зелёнкой шов на животе. – Завтра в онкологию поеду, чтобы догулять.

– А они её имя полощут, бессовестные, – ахнула молодая соседка. – Правду ты, Вовка, сказал, эсэсовцы они!

Старший Кузнецов засопел и повернулся к двери, загремев ключами. А когда зашли в прихожую, тихо сказал:

– Может, не стоит концы обрубать так решительно, Люба?

– Не так я концом Сергея дорожу, чтобы членовредительством заниматься, – громко ответила она. – Не обрублю, пусть при нём остаётся!

– Люба, неужели ты за квартиру биться не будешь? – спросил сосед.

– Сколько мне той жизни осталось, чтобы на барахло её тратить! А потом, есть поверье, что с ворованной вещью вору беды переходят. Так я не прочь с бывшей свекровью поделиться. Надо бы все свои вещи забрать, а то Софья Семёновна из вредности выкинет или спрячет. Только куда всё?

Соседка по старой квартире решительно зашла в зал и скомандовала:

– Книги-то дедовы? Забери, сохрани, они ценные. Комодик вон в прихожей Катин, память мамина. Ты знаешь, как мои молодые уехали, у меня свободно. Что громоздкое, тащи ко мне. Одежду в сумки сложи. Если сумок не хватит, коробки в магазине попросим. Вов, поможешь перетащить? И живи у меня хоть год, не чужие, чай.

Люба рукой нащупала кресло и присела на него. Маргарита Андреевна схватила со столика яркий журнал и стала её обмахивать:

– Сиди, не двигайся. Можешь на диван прилечь. А я пойду тряпки упаковывать. Женщины помогут. И ночевать ты у меня будешь. Я тебя утром на нашей машине в Уремовск отправлю.

Спала она в эту ночь на удивление крепко. Может, потому, что поплакать было негде.

И на следующий день плакать было негде. Она вышла из врачебного кабинета и села в ожидании направления. А в кабинете ей сказали, что процедуры облучения три раза в неделю, поэтому нет смысла предоставлять ей место в стационаре. Все пациенты приезжают из дома.

А у Любы нет дома. Надо снимать квартиру, не садиться же на шею тем, кто её приглашал из вежливости. Раньше бы она к Ирине напросилась, всё-таки подруга ещё со школьной скамьи, живёт одна… но что-то у неё происходит. Да что бы ни происходило, Люба никогда бы не бросила подругу во время тяжёлой болезни! Нет, к Ире она не обратится и звонить не будет!

Вышла медсестра, передала бумаги. В это время проходящая мимо женщина остановилась и неуверенно поздоровалась. Люба вгляделась: что-то знакомое, но в её состоянии не вспомнить.

– Вы извините, но я немного расстроена… не вспомню.

– Тётя Клава я.

– Господи, вы же блондинкой были!

Сестра свёкра, яркая самоуверенная женщина, вдова полковника. Любительница модных тряпок, высветленные волосы, уложенные в затейливую причёску – где всё это? Сейчас это была осунувшаяся бесцветная старуха с тёмными с проседью гладко зачёсанными волосами. Люба порывисто её обняла:

– Я рада вас встретить. Вернее, не так… глупо радоваться, что человек в таком месте оказался. Я о том, что вы с Кузнецовыми разругались, а я тоже с ними разругалась.

– А Серёжа?

– Мы расходимся.

– А как же дети? Пойдём, посидим, и ты всё расскажешь.

Они вышли из поликлиники, и тётя Клава повела её не к выходу с территории онкодиспансера, а куда-то за здание:

– В беседках тут мужики из стационаров курят, там вонь, наплёвано, а тут под ивой есть уютная скамейка…

Отодвинула свисающие пологом ветви и устроилась на скамейке. Люба присела и закрыла глаза:

– Боже, как хорошо! А в многопрофильной больнице во дворе только и можно, что мотаться от приёмного покоя до морга и обратно!

– О, так тебя оперировали с привилегией! Там шов штопают художественно, а тут зашивают грубо, как в морге, всё равно путёвка туда уже выписана!

– Чего там, диагноз-то у нас с вами один, бикини в гроб не наденешь.

– Ладно, хватит кладбищенского юмора, давай рассказывай.

Выслушав краткую историю её болезни, тётка мужа сказала:

– Буду неделикатна, но болезнь – это единственное, что могло тебя из твоей летаргии вывести. Мы, конечно, уже несколько лет не виделись, но в те времена мне иной раз хотелось тебя побить.

– За что?!

– Ты половой тряпкой перед ними пласталась! Сонька тебя постоянно унижала, а ты ей: «Мама!» Муж абсолютно не учитывал твоих желаний. Дети твои, не знаю, как сейчас, но тогда они были капризными барчуками.

– Да и сейчас… вы правильно говорите, я как во сне была. Но теперь…

– Ну, дай бог нашему теляти волка сожрати. Ладно, встали и пошли! Поживёшь у меня.

– Тётя Клава…

– Да брось! Мы с тобой подруги по несчастью, ты мать моих внучатых племянников и жертва моей любимой невестки. На облучение будешь ездить от меня. Десять дней будем друг к другу притираться. Я не сомневаюсь, такая Золушка, как ты, даже с такой мегерой, как я, уживётся. Потом я химиотерапию буду проходить в стационаре. А ты спокойно поживёшь в моей квартире одна. Потом сама в стационар ляжешь. У нас с тобой разрыв в лечении примерно месяц.

– Спасибо. Только давайте я заплачу за квартиру.

– Ты меня не зли. Я уверена, что у тебя кроме зарплаты никаких накоплений. Ты в гостях, значит, живёшь у меня и ешь моё. Не стесняйся, у меня кроме пенсии есть дополнительный доход. Куда мне его тратить? Чужой жизни не прикупишь, а всего остального у меня в избытке!

Вот так сразу решился вопрос с жильём. Тётка мужа, с которой она за шестнадцать лет свойства виделась считанное количество раз, вдруг оказалась её спасительницей. По дороге Люба судорожно вспоминала, что вообще знает об этой родственнице. Свёкор при ней никогда ничего о сестре не говорил. Свекровь – та отзывалась о ней крайне недоброжелательно. А вот что конкретно предъявляла? Молодится, заносчива, мужа ни в грош не ставила… ну, это, положим, и к Софье Семёновне приложимо. Бездельница, недалёкая, работала в какой-то конторе за какие-то копейки, конечно, муж зарабатывал, можно было не упахиваться… это, понятно, и в огород собственного мужа камушек. Богатая, наследство от родителей, а потом от мужа. А от мужа-то кому ещё наследство могло перепасть, Кузнецовым, что ли? Но это теперь Люба так её предъявы комментирует, а тогда что же не возразила?

Да, богатая. Квартира в самом центре, на Ленинском проспекте, но второй корпус, в глубине двора, где не шумно и не пыльно от транспорта. Дом сталинской эпохи, с колоннами и лепниной. Широкая и пологая лестница. В лестничный пролёт лифт встроен. Это в четырёхэтажном доме! У входа будка консьержки. Тётя Клава ей Любу представила:

– Это моя племянница. Приехала мне помогать на время болезни. Она здесь надолго. Прошу любить и жаловать.

Квартира двухкомнатная. Но какая! Потолки почти четырёхметровые. По коридору можно на велосипеде разъезжать. А комнаты!

– Это сколько же здесь метров, – вырвалось у неё.