Письмо паршивой овцы

– Сергеич, не гробь технику! Затрёшь ещё запись. Сейчас мы кого-нибудь из техотдела позовём!

Не любил Иван Иванович технарей. Высокомерие и никакой субординации. Как же, специалисты незаменимые! Но разобрался этот Витя быстро, ещё, молодец какой, умудрился Царьков смартфон охаять, карта, мол, там какая-то слабая. Перекинул нужную папку себе на нетбук, спросил:

– Всё слушать будете?

– А там время указывается? – спросил технически непродвинутый Беляков.

– Время активации. Каждой.

– И что там после одиннадцати?

– С 11-01, с 12-40, с 13-08…

– Стоп! Давай 13-08!

Дверной звонок. Невнятный разговор. На лице Инны Леонидовны недоумение. Щелчок. Скрип. какой-то звон.

– А! Это же воду отключали! Соседка зашла сказать. Я во все ёмкости воду набирала.

– Какая соседка?

– Я там ещё не знаю никого по имени. Она сверху, симпатичная такая. Дети у неё. Дочь маленькая, беленькая, такая лопотушка.

– Наташка Огородникова, – сказал Царёв. – Я ей сейчас позвоню, она подтвердит!

– Не надо, – сказал Иван Иванович. – Я сейчас участкового пошлю, он опросит сразу под протокол.

Царёв насупился, что заподозрили в давлении на свидетеля, но промолчал. Заговорили о том, как повезло, что техника включилась аккурат в момент нападения. И о том, почему это Мильчикова так уверено указала на свою бывшую подчинённую.

– Нападавший стоял перед ней, она его видела. Скрывает кого? Кто там у неё из близких? Муж? Любовник? Дочь далеко. Какие у неё в семье взаимоотношения? Инна Леонидовна, мужа её знаете? – оживился Беляков.

– Рома? Абсолютно задавленный своей авторитарной женой. Он глаза на неё поднять боится, не то что руку с тупым предметом. Пьянка – его единственный способ протеста.

– А какие у вас с ним взаимоотношения? Могла она вас к нему приревновать?

Инна Леонидовна поперхнулась смехом. Вытащила из кармана платок, сняла очки и начала их протирать. Иван Иванович подумал, что, пожалуй, ей ближе к сорока, чем к пятидесяти. И глаза у неё не пуговицы, а большущие такие серые глазищи, несколько навыкате. И веки выпуклые, гладкие. Специально, что ли, она их прячет за уродливыми этими очками? И весь её прикид – не маскировка ли? Боты эти… да нет, боты вполне соответствуют и потрёпанному пальто, и вязаной шапке. Откуда чему другому взяться, если получала минималку? А очки не маскировочные, потому что он по тёще своей знает, что, когда человек с большой потерей зрения очки снимает, именно так глаза разбегаются. Какая-то в них не то косинка, не то чудинка.

– Я Рому лет пятнадцать знаю. Он не ходок. Да и я не Цирцея. А главное – это то, что Раиса Михайловна очень высоко оценивает себя и очень низко Рому. Меня, кстати, тоже.

Иван Иванович мысленно для себя перевёл: никогда эта холёная молодящаяся начальница не поверит, что можно променять её, такую красивую, на такое потрёпанное ничтожество.

– Низко его оценивает? А что ж получше себе не нашла? – спросил Беляков.

– Она не раз грозила, что разведётся. Может, и разведётся. А может, ей он как боксёрская груша нужен.

– Бьёт, чти ли?

– Нет, конечно. Но унижает с удовольствием.

Тем временем Беляков распечатал протокол и положил на стол перед Инной Леонидовной:

– Вот, на каждой странице: с моих слов…

Она стала расписываться, а тут участковый зашёл. Поздоровался, прошёл к столу, коснулся её плеча, сказал: «Здравствуй, Инночка», вынул из папки два листочка и кинул на стол. Она ему кивнула: «Здравствуй, Володя» и вернулась к бумагам.

– О, и Семёновна видела! Железно, двое свидетелей!

– Что ещё? – спросил Иван Иванович.

– Там бабка в квартире напротив. Она или у подъезда на лавочке сидит, или в глазок подглядывает. А в понедельник Наташу поджидала, что-то у неё спросить хотела. Но услышала про воду и выходить не стала, кинулась вёдра заполнять. Но то, что Инна Леонидовна в это время с Наташей разговаривала, подтвердила.

– Инна, я подвезу, – сказал участковый. – Куда тебя?

– Там моя машина у входа, – перебил его Царёв. – Позвоню водителю, он отвезёт.

– Спасибо, я лучше пройдусь. Голова разболелась. По дороге чернослив куплю для Натальи Петровны.

Иван Иванович участкового придержал, не дал вслед за ней выйти, нужен, мол, подошёл к столу и стал просматривать шапку протокола. Да, сорок два года, образование…

– А чего ж она с высшим образованием такой фигнёй занимается? Могла бы получше устроиться. Почему по специальности не работает? Владимир Иванович, вы же знакомы?

Участковый вздохнул:

– Мы типа родня. Её бывший муж – двоюродный брат моей Надежды. Она после института в детском садике работала, потому что в школе места не было. Ну, а потом пришлось уйти.

– Да уж договаривай! Тоже кого-то пришибла?

– Скажете тоже! У неё ребёнок родился больной. Врачи сразу говорили: не будет жить! Семья мужа требовала оставить в роддоме. Но она же внучка поповны. С ребёнком к своей маме переселилась. Где-то около года он жил. А потом… ну, после похорон… не могла слышать детского плача. Вышла на работу, кто-то в группе заплакал, а она сознание потеряла. Вот и пристроили её в отдел культуры.

– И что, с тех пор ни семьи, ни работы приличной? Муж объелся груш?

– Там семейка – не дай бог. Жадные, сварливые. Они за эти месяцы расчухали, что второй такой кроткой в Утятине не найти. Прямо на поминках начали уговаривать вернуться: вы, мол у алтаря обет верности давали. А она ответила: да, обещали быть вместе и в горе, и в радости. Я теперь умею горе в одиночку переносить. Так зачем мне с кем-то радость делить? Уж как они её потом хаяли! Мол, никчёмная, даже ребёнка нормального выносить не смогла, а туда же, кочевряжится! Андрюха потом с соседкой её Иркой закрутил. Назло, они же подругами были с детства. Поженились. А гнильца-то оказалась с мужской стороны, и ребёнок у них родился точно такой же! Только Ирка его сразу оставила и в Уремовск перебралась. А Андрюха – на севера. Такая вот история.

– А кто всё-таки эту бабу по балде двинул? – спросил Царёв. – Ведь если убить хотели, так ещё раз треснут. Мне что теперь, купить ещё одну радионяню и Инне Леонидовне на шею вместо колокольчика подвесить, чтобы вы её каждый раз на допрос не таскали?

Глава вторая

Инна Леонидовна не для того пешком пошла, чтобы в магазин зайти. Чернослив она утром по дороге на дежурство купила. Слёзы копились весь этот час, и она с трудом сдержала их до скверика. Хотела перейти дорогу и углубиться в парк, но не донесла.

Присев на скамейку, она сняла очки и уткнулась в платок.

Как всё это гадко, унизительно! Обвинили её в покушении на убийство. И ещё этот начальник! Он глядел на неё, как на какое-то раздавленное насекомое. На боты эти мамины, на пальто. Ну, нет у неё денег и никогда не было! Зарплата маленькая, коммуналка дорогая, после газификации их улицы она с кредитом уже восемь лет никак расплатиться не может…

Скрипнула скамейка.

– Инночка, ты что?

Уселись рядом с ней возрастные примы их народного театра Ираида Семёновна и Таисия Андреевна.