Утятинский летописец

– Пойдем, зять, накормлю!

Усадила на кухне и поставила перед ним весь чугунок. Пока Пелагея задыхалась от возмущения, Мовшевич уже заработал ложкой. Маша села напротив и с удовольствием провожала взглядом каждую ложку варева:

– Когда у нас гороховый суп, всегда приходи!

А потом пошла в гости к крестной, пообедала там и с удовольствием поболтала со старшими девочками, только приехавшими на вакации из епархиального училища. По каким-то делам зашла к ним матушка Татьяна из Конь-Васильевского монастыря, И так рассказывала о нем, что Маше захотелось его увидеть.

– Так что, приезжайте и увидите!

Быстро сговорились, что за Машей завтра заедут монастырские подводы, посланные в город за всяким товаром для иконописной мастерской.

Однако утром за ней заехал очень богатый экипаж. Ожидая у окна, Маша сразу сообразила, что, вероятно, матушка Татьяна сыскала попутчиков. Так и оказалось. Это были супруги Васякины, из самых богатых в городе, побогаче даже Митрохиных. История их была в городе очень известная. Горе их было в том, что дети не заживались. Как-то в холеру за неделю все трое ребятишек умерли. А потом еще дважды рождались девочки, но не доживали до года. Уже после сорока родила купчиха красавицу Катюшу, но в год заболела она какой-то детской болезнью, и так болела, что врачи ничего хорошего не ждали. И тут супруги обреклись, что если выживет девочка, то обещают они ее богу. Девочка выздоровела. Теперь Катюша воспитывалась в сиротском приюте при монастыре, где детей обучали по курсу уездного училища трех классов. А в дальнейшем останется там послушницей. Родители ездили в монастырь, каждый раз его одаривая. Предполагалось, что при пострижении дочери Васякины отпишут монастырю все свое добро.

Дорогой пожилая купчиха заговорила о Любаше Митрохиной и Кузнецове:

– Жаль молодца! Небогат, да ладен. У нас по купечеству нет жениха завидней. А вы как полагаете, Марья Игнатьевна?

– Я Тимофея Силыча только по лавке знаю. Кажется, человек положительный, отцовское дело продолжает. И собою очень хорош.

– А Митрохин очень о себе возомнил. С барами только знается. Что-то в Кони зачастил к тамошнему барину молодому.

Поселилась Маша не в гостинице, которых при монастыре было две, а в келье матушки Татьяны. Так получилось, что в приюте уже два месяца не было учительницы, и Маша стала учить девочек, а после занятий вместе с ними работала. Она и ненавистный ей горох перебирала, и шерсть сучила, и воду носила.

На третий день ее вызвала к себе игуменья Олимпиада.

Оказалось, что приехал отец.

– Что это вы позволяете себе, сударыня? Как вы посмели уехать сюда без разрешения?

– Папенька, у кого я еще должна была просить разрешения? Муж мой знал, что я в монастырь собиралась.

Отец осекся. Потом в прежнем тоне продолжил:

– Неправда! Кухарка ваша прибегала, голосит: «Пропала барыня!»

– Я кухарке должна была доложить? Не смешите, папенька!

– Немедленно собирайся, я отвезу тебя домой!

– Сказал Господь: оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть. Мы с мужем просим Господа, чтобы он наш брак детьми благословил, и не кухарке, и даже не отцу решать, достойны ли мы этого. Папенька, вам ведь известно, что Пелагея – метресса супруга моего. Может, ей мои дети будут поперек горла. Но что же вы с ней в одну дуду дудите?

Отец уехал в гневе. Матушка Олимпиада стала выговаривать Маше, что нельзя отцу противоречить. «Так ведь и мужу нельзя противоречить. А если между мужем и отцом противоречия, на чью сторону женщине становиться?» Маша лгала о согласии мужа, но не чувствовала при этом вины. Сколько можно ею командовать?  Тут матушка Олимпиада и скажи, что душа Маши неспокойна, а это нехорошо. Сегодня Маша с матушкой Варварой повели детей по ягоды. От солнца у Маши разболелась голова, и она прилегла под деревьями. Вспомнила вчерашний разговор, и настроение ее испортилось.

Ягоды они собирали на взгорке перед лесом. Спустившись в лог, она увидела, что девочки расположились у бочажка. Сделав чаши из листьев, они пили воду, хрустя взятыми в дорогу сухарями, а матушка Варвара размачивала их в воде.

– Нравится вам у нас? – спросила Машу Катя Васякина.

– Очень! – ответила Маша.

– А что ж вы в монастырь не ушли?

– Папенька не разрешил… и батюшка не благословил.

– А разве замужем плохо?

– Катя! – осуждающе вскрикнула матушка Варвара.

– Если матушка Варвара позволит, то я отвечу.

– Мы не к постригу их готовим, а к миру. Поговори с ними о семье, Марья Игнатьевна.

– Скажу я вам, что люди разные бывают. И не все для семейной жизни созданы.

– Почему?

– Господь знает. Вот Варвара Васильевна, здешнего помещика сестра, вам известна?

– Добрая барышня.

– Замужем она не была, но разве она плоха чем-то?

– А как же детки?

– Вот у меня в роду по женской линии. Матушка до тридцати лет не дожила. Как меня родила, так болеть начала. Бабушка, ее мать, в двадцать лет свою малютку-дочь на земле одну оставила. Прабабушка, родив дочь, овдовела, но потом снова замуж вышла. Еще дочь и сына родила, и тоже сиротами их оставила. Это ли не знак? Плохо сиротам на свете живется…

– Марья Игнатьевна, – спросила бойкая Катя. – А правда, что вы графиня?

– Нет, неправда, – ответила Маша. – Мой папенька не из знатных. Дедушка из однодворцев был, дворянство через бумаги доказывал.

– А маменька говорила, что вы графиня…

– Бабушка моя, та, что в двадцать лет умерла, она была дочерью графа.

– А как ее звали?

– Августа.

– Разве есть такое имя?

– А как же.  Святая царица Августа, уверовавшая во Христа при виде пыток и казни святой великомученицы Екатерины. Была женою царя-мучителя, однако он не пощадил ее, и царица мученически скончалась в числе других христиан. Именины 24 ноября, – сказала матушка Варвара. – Ну-ка, детки, давайте по той стороне лога пройдемся. Кузовки еще не полны.

Карабкаясь по склону лога, Катя спросила:

– А вы здешних бар знаете?

– Коневичей? Я зимой у их управляющего гостила, у Петрова. Знаете?

– Бурмистра? Несчастненький!