Десятый самозванец

– Да, так вот, разминаюсь, – неопределенно ответил Тимофей, рассекая крест-накрест воздух. – Сабля, понимаешь ли, давно лежит. У а чего ж она ледит-то?

Рука, взявшаяся за рукоятку, сразу же вспомнила уроки, которые стрелецкий десятник Демид Акундинов давал своему сыну. Батька-то, Царствие ему небесное, думал, что и сын пойдет по его стопам! Ан нет, не вышло.

От долгого лежания под печкой клинок поржавел, покрывшись бурыми пятнами, а острие было как край гребешка – все в мелких щербинках. Но после чистки и правки, старая сабля, кованная кузнецами из Устюжны, заблестела. Уломское болотное железо – это, конечно, не булат. И, даже не немецкая сталь. Некрасивое оно, да неказистое. Зато – отменно прочное и надежное. Может, волосок на лету или, лозу с оттяга, Тимоха и не сумел бы перерубить, но руку-ногу – запросто!

Спрятав саблю в ножны, а их, подсунул под подпругу так, что бы со стороны не было видно. Иначе, первый же стрелецкий караул прицепится – а с кем это парень, судя по виду, приказной, воевать собирается?

– Поехали, – коротко приказал Тимофей другу, забираясь в седло.

Ехать было недолго, но, на всякий случай, Тимофей сделал вокруг кабака пару кругов. Узрев, что ближайший стрелецкий караул стоит сейчас около бани, да точит лясы с бабами, выбегавшими из парной, развернулся и поехал обратно… Когда показался все тот же кабак, Акундинов, спешившись и, помогая слезть Коске, принялся наставлять друга:

– Зайди вовнутрь, да скажи целовальнику – Федота да цыгана, на улицу просят. Кто просит – ты не знаешь. Мужик, дескать, какой-то… Сказал только, старый, мол, друг, что деньги вчера не донес, вдругоряд долги отдать хочет. В кабак, де, войти ему никак неможно…

– Тимоша, да ты чего, лошадок, что ли отдать собрался? – испугался Конюхов. – Так батька же, коли узнает, меня со свету сживет. Это же кони самого боярина Телепнева, которому царь-батюшка разрешил их в дворцовую конюшню поставить, пока князь в отъезде. Я уж и так боюсь, что увидит, коней-то кто-нибудь…

– Не боись, – подтолкнул Тимофей друга, а сам, взяв коней под уздцы, повел их за угол, где глухая стена кабака смыкалась с задней стеной чьего-то сарая.

Там никого не было, кроме пьяной побродяжки, спавшей на куче мокрой и, слегка заснеженной соломы. Снег нынче пошел раненько, зато прикрыл всю осеннюю грязь. Судя по задранному подолу, бабой недавно кто-то попользовался… Глянув на широко разведенные ноги и мощный «подшерсток» между ними, Акундинов ощутил желание. «Эх, надо было сказать Конюхову, что бы не торопился, – с досадой подумал Тимоха. – А, может, еще и успею?» Э нет, Костка был легок на помине…

– Щас, выйдут, – доложил он, равнодушно глянув на бабу, а потом спросил: – А может, я пока в кабаке, посижу?

– Перебьешься, – отказал было Тимофей, а потом, передумал: – Ты лучше, вот что сделай. Купи у целовальника пару бутылок, только, пусть он их не в скляницах, а в кожаных флягах даст. Но, – пригрозил он, – если, хотя бы чарку примешь – собственноручно убью!

Конюхов, заполучивши копеечки, радостно убежал. Тимофей, выглядывая из-за угла, увидел, как идут к нему цыган да Федот.

– Ну, никак должок принес? – весело спросил цыган. Углядев пьяненькую бабу, засмеялся: – А чо, уже и Катьку успел поиметь? Ну, молодец! Только, ее бы лучше трезвую драть… Пока пьяная, она ж ни хрена не соображает, а вот, как трезвая – то лучше курвы во всей Москве не найдешь…

Федот, отстранив цыгана, деловито спросил:

– Коней, что ли за долг-то отдаешь? Где украл? Думаешь, хватит долг-то покрыть? Ромка, глянь лошадок-то…

– Может, и украл, – согласился Тимофей. – Но за коней я немного – сто рублев прошу. Остальное, вот, – показал он на сумку, привьюченную к седлу.

– Ну, давай, – протянул руку Федот.

– Грамотку покажи, – потребовал Акундинов. – Если с собой нет, то и разговора нет. И, хрен тогда с вами – продавайте меня, кому хотите! Только, я сразу к боярину пойду, да расскажу ему, что тут, на Москве-то творится. Мне ведь, мужики, терять-то уже нечего!

– А что так? – полюбопытствовал цыган, с довольным видом осматривающий лошадей.

– Беглый я теперь, – объяснил Акундинов. – Где же мне деньги-то было взять? Вот, в приказе и украл. Так, что – грамотку давай!

– Да, ладно, – успокоил его Федот, доставая из-за пазухи смятую и засаленную бумажку. – Хочешь, порву?

– Не! – усмехнулся Тимофей. – Ты ее в руки мне дай. А не то, порвешь чего-нить не то, а потом и скажешь: «Вот, грамотка-то на тебя кабальная! Плати».

– Чего же ты нам так не веришь-то? – с деланной обидой спросил Федот, однако же, снова залез за пазуху и вытащил оттуда другую бумажку: – Твоя. Мы – люди честны!

Акундинов посмотрел на купчую. Точно, она самая, с его собственной, корявой по пьянке, подписью и корявыми же подписями-крестами видоков.

– Ну, деньги-то дашь? – требовательно спросил Федот, по-прежнему протягивающий руку.

– Да вон, в сумке-то и бери, – кивнул на седло Косткиного коня, а сам, между тем, вытаскивал из-под подпруги ножны…

Федот принялся развязывать тесемки, а Акундинов, спросил вдруг:

– Слышь, Федот, а атаман-то в шайке ты, али цыган?

– Ну, а тебе-то, что за корысть? – усмехнулся тот, кажется, даже и довольный тем, что в нем признали атамана.

– Да так… – хмыкнул Акундинов, – А стрельцы-то на самом деле были, аль нет?

– Были, да сплыли, – неопределенно ответил атаман, забираясь в сумку и, обнаруживая, что она пустая, изменился в лице: – Ты что, сволочь, позабавиться вздумал? Я те щас позабавлюсь, гаденыш. Кровью ссать будеш! Деньги где?

– Да тута они, – улыбнулся Акундинов, обнажив саблю и делая первый взмах…

Цыган умер первым. На него, жулика и прощелыгу, особой злости не было. Ну, с него-то что взять? Тимоха, взмахнул клинком и чиркнул кончиком сабли под черной кудрявой бородкой… Ром-Роман осел и захрипел, пытаясь закрыть руками широкую рану, из которой полилась кровь, заливая дорогую шелковую рубаху…

Атаман, кажется, не сразу и понял, что его будут убивать. Он, отступил чуток, улыбнулся и заискивающе спросил:

– Ты че, парень? Тимоша… Да мы же с тобой пошутковали малость, вот и все… Ну, не вернул бы ты деньги, никто бы тебя в холопы не стал продавать. Это ж мы так, для отстрастки… Ну, не принес бы ты деньги, так мы бы все обговорили, да миром бы порешили… Ну, нечто мы не люди крещеные?

Глазенки Федота, между тем, бегали и, опасаясь, что бы тот не ударился в бега, Тимофей рубанул его саблей по выставленной коленке. Атаман, завопив дурным голосом, упал на свежий снег, пачкая его кровью…

– А ну, замолчи, сука! – приказал ему Тимофей, рубанув по второй ноге… – Никшни, сволочь…

Атаман послушно замолчал, потом, поскуливая и, оставляя за собой колею в мокрой от дождей и снега земле, пополз. Тимофей, нагнав его, ударил каблуком в спину, заставив остановиться, а потом, двумя сильными пинками в бок, перевернул на спину.

– Больно? – спросил Тимоха, заглядывая в глаза раненому. – Ну, а как ты-то меня бил, вспомни… Мне-то, не больно было?

– А-а, – закивал тот, глядя глазами, полными слез. – Прости ты меня, Христа ради! Ну, крест целовать буду, холопом твоим стану!

– Вишь, до чего же вы меня довели-то, паскуды! Был ведь, добрый человек. Приказной. В почете, да в уважении. А теперь? Тать и убийца…

– Тимоша, отпустил бы ты меня, Христом Богом прошу, – преданно заскулил раненый. – Я тебе весь проигрыш возверну. Вот те, истинный крест!

Федот, вскинув было руку, попытался сделать крестное знамение, но Акундинов, рубанул теперь по обоим пальцам …

– У-у-у, – протяжно застонал тот, не смея кричать, видимо, еще на что-то надеясь…

– Стало быть, возвернешь? – улыбнулся Тимоха нехорошо. – Ну, возворачивай…

– Так ведь, деньги-то на дуване сейчас, – обрадовано заголосил Федот, пересиливая боль. – Ты бы, людей позвал… Перевязать бы меня, а не то ведь, на кровь изойду…

– Сейчас позову, – хмуро пообещал Акундинов и, слегка развернувшись, воткнул клинок в живот мужика. Тот, вытаращив глаза, захлопал ртом…

– Ну, ладно бы вы меня обыграли, – глядя в глаза умирающего, проговорил Тимоха. – Хрен с ним, кости воровские подсунули… Ладно, сам виноват, раз играть с жуликами сел. Ладно, обыграли дурака так, что он последнюю рубаху вам отдал… Так зачем же было во второй-то раз обманывать? Ну, откуда ж такая сволочь-то берется?

– Попа… – едва простонал Федот, изо рта которого уже потекла кровь, – попа приведи, покаяться хочу, перед смертью… Приведи, а я – никому не скажу, что это ты меня…