Траектории СПИДа. Книга первая. Настенька

– А теперь ты кому будешь нужна, испорченная неизвестно кем и как? Что ты будешь говорить, если вдруг родится ребёнок?

Настенька застыла на месте от своего же вопроса. Ведь и в самом деле не исключено, что возникнет такая ситуация. Что делать, если она забеременеет? Кто будет отцом? И дело не в том, с кого спрашивать, с кого деньги брать. Есть такие женщины, которых только такая сторона дела волнует.

Для Настеньки главное было совсем другое. Если будет ребёнок, чьи гены он принесёт с собой в жизнь? Неужели Вадима? Или Аль Саида?

Нет, это просто невозможно и недопустимо ни под каким видом. Ни ген пьяницы и подлеца, ни курчавого ребёнка ей не нужно. Настенька не была никогда расисткой, но родить ребёнка, чтобы все увидели, что он африканского происхождения, когда у неё нет ни мужа, ни друга из Африки – это не просто нонсенс, это трагедия. Ведь иначе как девицей лёгкого поведения, попавшейся на иностранце, её никто не воспримет. И что же она скажет потом ребёнку, когда он вырастет? Нет, такого никак нельзя допустить.

А если будет ребёнок Бориса Григорьевича? Тут сложнее. Каков он вообще? Оказался в одной пьяной компании с Вадимом, да и что-то говорилось о том, что Вадим помог с устройством на хорошее место в министерстве. Тоже, стало быть, хлюст порядочный, если ему Вадим помогал.

– Стоп, – остановила себя Настенька. – Что ж так-то рубить с плеча по незнакомому человеку? Ну, помог тебе подлец, это же не значит, что и ты обязательно негодяй. Хотя кто его знает? Если тебе известно, что принимаешь помощь от негодяя, значит, становишься его соучастником, становишься пусть частично, но тоже негодяем.

К Москве приближалось утро. Мела метель. Настеньке не хотелось жить.

МОСКВА 1986 ГОДА

Для Настеньки год тысяча девятьсот восемьдесят шестой начался в больнице. В ту злосчастную ночь, будучи в полном шоке от случившегося, не желая никого видеть, засунув руки в карманы, не замечая ни метели, ни очень редких в то позднее время прохожих, она прошагала пешком пол Москвы, едва взобралась на ступеньки крыльца, буквально проковыляла до своей квартиры и, не будучи уже в силах достать ключ или позвонить, прямо бухнулась головой в дверь. Этот стук и услыхала не спавшая всю ночь в тревоге бабушка. Она распахнула дверь и с испугом, вызвавшим немедленно слёзы и причитания, подхватила упавшую на неё и ничего уже не сознающую внучку.

Немедленные растирания спиртом и, конечно, скорая помощь. Сильнейшее двусторонне воспаление лёгких и вдобавок нервное расстройство надолго уложили Настеньку на больничную койку. Узнать что-то от неё в первые дни было совершенно невозможно – она металась в бреду, из которого нельзя было ничего понять.

В январе нового года она начала приходить в себя, но была настолько слаба, что лишь грустно улыбалась в ответ на вопросы и ничего не говорила. Значительно позже, когда под действием сильных лекарств, внимания врачей и благодаря сохранившимся ещё силам молодого организма, Настенька стала постепенно выздоравливать, приходившие к ней постоянно навещать подружки рассказали в числе многочисленных новостей и о том, что Вадим, которого она знала, попал в пьяную драку и умер.

Настенька не увязала это сообщение с тем католическим рождест-венским вечером, полагая, что речь шла о другой вечеринке и потому, продолжая стремиться быть мастером высшего искусства – казаться улыбчивой и простой, как у Есенина в поэме, она не подала виду, что сообщение о смерти Вадима могло её сильно взволновать.

Девочки весело щебетали, пытаясь развеселить Настеньку, но она лишь слабо улыбалась в ответ. Однако, как только они ушли, Настенька вдруг задрожала и, поднеся кулачки ко рту, закусила зубами пальцы. Уже несколько дней она мысленно рассуждала над тем, стоит ли вообще и каким образом можно будет отомстить обидчикам, и вот один из них, как она только что узнала, оказывается, сам успел уйти из жизни. То, что она была к этому причастна, даже не приходило ей в голову.

Всю эту ночь Настенька не могла уснуть, и на следующий день врач определил ухудшение состояния её здоровья и порекомендовал пациентке меньше волноваться, не думать о неприятностях. Но может ли раненая птица парить в облаках? Может ли сердце, только что задетое пулей, биться от радости? Может ли больная душа томиться от счастья? И могло ли сознание девушки, мечтавшей всю жизнь о светлой, настоящей, красивой любви, о радости бытия, связанного с жизнью для людей и ради них, оставаться прежним после града плевков во всё чистое, после этой катастрофической ночи предательства идеалов, ночи насилия, хамства и презрения ко всему, что казалось незыблемым, праведным?

Долго воде в колодце не оставаться кристально чистой, если вылить в него ушат зловонной грязи. Очень не просто успокоить страдающего душой человека. Тем не менее, пришло время, когда Настенька всё же поправилась и была выписана из больницы.

Вопрос с учёбой в институте решился однозначно – взяла академи-ческий отпуск. Чтобы не терять попусту время, пошла работать на телеграф сначала ученицей, а потом телеграфисткой. Телеграф приносил множество новостей, которые никого не радовали в этом году. Москва переживала изменения.

Январь для Ельцина выдался особенно напряжённым. Давно желанная вершина власти была теперь совсем близка. И как же ошибаются те, кто думают, что политикам легко живётся, что всё для них кем-то делается, а ключевые лица лишь пожинают плоды чьих-то трудов. Нет, чтобы взобраться на самый верх да стать на него ногой, нужно ой как много работать самому, ложиться попозже, вставать пораньше и бороться всё время, бороться без устали и с правыми и с левыми, и с теми, кого открыто называешь своими врагами, и с теми, кто думают, что являются его друзьями, бороться со всеми, но за себя.

Это как взбираться на горный пик. Пока подходишь к нему через лесистые холмы, речистые ущелья, сто потов сойдёт, но всё же не так трудно. А как очутишься у самого подножия пика с его манящей вершиной, глянешь на крутые склоны, где и зацепиться-то почти не за что, тогда только и понимаешь, что теперь вот понадобятся все твои силы, весь опыт и умение, вся воля, чтобы одолеть препятствие и оказаться-таки на самом Олимпе, где только и почувствуешь себя богом.

Январь был подготовкой к решающему подъёму. Тридцатого января Политбюро ЦК КПСС должно было рассмотреть итоги работы двадцать шестой конференции Московской городской партийной организации. И это крайне волновало Ельцина, но не потому, что его там могли ругать. Как раз напротив, ругать его ещё никто не собирался. Весь гнев на недостатки в работе московского аппарата необходимо было обрушить самому Ельцину, как новому секретарю, который всю работу будет вести по-новому. Стратегическая задача заключалась в том, чтобы показать всю пагубность работы аппарата бывшего секретаря Гришина, после чего и получить карт-бланш, то есть полное добро на замену его ставленников новыми людьми – людьми Ельцина, которые надолго станут верной опорой его и только его.

Это на производстве, на заводах и фабриках, где люди выполняют конкретные планы по количеству и качеству, трудно сказать, что, к примеру, такой-то токарь плохо работает, если его показатели лучше других, детали выпускаются им одна к одной без сучка и задоринки, как из автомата. Тут и хочешь, а не придерёшься.

Что же касается партийной работы, то тут любого сотрудника от самого маленького инструктора райкома, до самого большого секретаря ЦеКа легко можно за одно и то же либо представить к награде, либо снять навсегда с должности.

Такую особенность аппаратной работы опытный аппаратчик Ельцин знал прекрасно и пользовался ею весьма умело. Так что на январском разбирательстве в Кремле все неугодные ему работники аппарата горкома были представлены самым что ни на и есть неугоднейшим образом. И потому замена их в дальнейшем была делом техники нескольких дней, а в лучшем для них случае – нескольких недель.

Горбачёв, для которого Гришин и его команда стояли поперёк горла, поддерживал пока во всём своего, как он думал, человека Ельцина, и тот смело рубил с плеча. Так что ни связи, ни деньги, ни что другое не помогало остаться в кресле, если его решил вышибить из-под седока Ельцин. Летели одни головы, появлялись другие.

Отчётно-перевыборная конференция Московской городской партийной организации, как писали газеты, и затем подтвердило в своём постановлении Политбюро ЦК КПСС, прошла на высоком организационном и политическом уровне, в духе требований апрельского, в скобках тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, Пленума ЦК КПСС, отличалась деловитостью, обострённым отношением к недостаткам и упущениям в работе. Политбюро обратило внимание вновь избранного городского комитета партии на необходимость решительной перестройки стиля, форм и методов партийной работы, искоренения проявлений благодушия и парадности.

Обострённое отношение к недостаткам предшественников действи-тельно было, а благодушие к ним и не предполагалось. Теперь ещё больше нужно было бить по их недостаткам. Прежде всего, нужно было найти компромат на самого Гришина, ну край как это было необходимо.

Конечно, легко сказать, что работа горкома развалена, кадры подобраны плохо и так далее. Давно испытанный приём. Но вот беда, обязательно закричат его соратники, что Виктор Васильевич ни много ни мало, а сорок пять лет на партийной работе, из коих восемнадцать лет руководит главным горкомом страны. Это о чём-то говорит. Тут трудно будет спорить. А найдись какая-нибудь пусть махонькая махинация с прикарманиванием долларов, квартир, дач или чего другого, так такой шум можно было бы поднять и так возвыситься в глазах москвичей, что авторитет Ельцина сразу бы взлетел, если не выше Горбачёва, то по крайней мере рядом.

Однако то ли слишком хитрым оказался Гришин и потому все улики против него своевременно уничтожались, то ли действительно не замешивал себя, проявляя честность и принципиальность, но найти доказательства получения взяток или совершения неблаговидных сделок при всей тщательности поисков никак не удавалось.

Пришлось ограничиваться безошибочными партийными обвинениями. И не важно как на самом деле работал тот или иной помощник Гришина, хороший он был сотрудник или плохой, честный или взяточник, но все они были убраны из аппарата в первую очередь только потому, что были людьми Гришина. Ельцину нужна была своя команда. Пользуясь словами классика литературы "торг тут был неуместен". И, если людей предшественника новый босс называл подхалимами и угодниками, за что вроде бы и изгонял их со своего пути, то тех кто теперь угодничал перед ним и ему подхалимничал, он называл друзьями и пока ещё товарищами.

Разумеется, всем коммунистам да и беспартийным известно было, что согласно устава партии руководящие лица избираются демократически путём тайного голосования. Но Ельцину, как никому другому, известно было и то, что этот принцип существовал лишь на бумаге, фактически же ключевые фигуры назначаются и лишь формально проводятся через голосование. Потому члены бюро горкома, секретари райкомов партии быстренько менялись по мановению всевластной руки Ельцина, которому пока не выгодно было говорить о демократии и свободных настоящих выборах на альтернативной основе. Всё это появится позже, а пока к чёрту старого председателя Моссовета, к чёрту опытных секретарей горкома, к дьяволу прежнего начальника управления КГБ – везде нужны свои люди.

И в первую очередь, да-да в первейшую – поставить своих людей во главе печатных изданий. Очень нужно, чтобы вся печать писала как можно больше плохого о прошлом и особенно настоящем. Чем хуже будет выглядеть в глазах читателей настоящее, тем лучше будет казаться перспектива будущих изменений и появление новых людей.

Поставил, например, главным редактором газеты "Московская Правда" Полторанина, и вот появляется прекрасная статья на злобу дня "Кареты у подъезда", где смело рассказывается о персональных машинах больших московских начальников. Какой же огромный шум она вызвала. Не только московские обыватели, а во всей стране с возмущением читали о том, как тому или иному функционеру подают к подъезду машину по первому его звонку. "Ах, какие они гады – эти партократчики, – выходил из себя обыватель. – Подумать только, мы тут в автобусах, трамваях да электричках давимся, а они наши народные деньги на персональные автомобили с личными водителями тратят".

Было бы смешно говорить, что до появления этой статьи никто ничего не знал о персональном транспорте начальства. Лет за тридцать до этого, когда старенькие ЗИМы ещё не были заменены на мощные новые ЗИЛы, а послевоенная советская бюрократия только-только набирала силы, уже тогда пелись частушки о начальнике конторы Главсметана, купившем на деньги конторы себе дом из восьми комнат, мебель и ЗИМ, на котором возил жену по магазинам, за что был в конце-концов снят с работы и лишён всего после появления в печати фельетона. Известно было обывателю и то, что в развитых капиталистических странах, до уровня которых все стремятся дойти, наличие личного автомобиля является просто жизненной необходимостью. Но сопоставить эти факты и сделать вывод о том, что не за персональные машины у руководства следует его ругать, а за отсутствие личных у всех остальных людей. Но последнее было вполне понятно: промышленность страны ещё не в состоянии выпускать столько легковых машин, чтобы обеспечить каждого дешёвым личным транспортом. Потому ведь и пошли по пути развития общественного транспорта, что это было дешевле и выгоднее в конкретный период времени.

И Ельцин и Полторанин прекрасно понимали азбучные истины советской экономики и не раз сами объясняли своим подчинённым суть этого вопроса, но то было раньше, когда не шла борьба по-крупному. Теперь же курс резко изменился. Если раньше вся пресса старалась убедить людей в том, что Москва не сразу строилась и без труда не выловишь рыбку из пруда, а стало быть, нужно упорно работать для постепенного улучшения жизни, поскольку благополучие само по себе не приходит, то теперь предлагалось показать народу всю неприглядность его сегодняшней жизни, подводя постепенно к мысли о том, что нынешнее руководство страны да и вся система ведут людей не туда.

Секретарю Московского горкома партии Ельцину невозможно было не знать, что сам он ежедневно спешит через всю Москву, останавливая всё движение, летя на своём радиофицированном ЗИЛе с одного совещания на другое, что без этого никак нельзя было успеть всюду, где необходимо было присутствие крупного партийного руководителя. Он это хорошо знал, как и то, что об этом не должны были сегодня говорить другие. Для этих самых других пошла байка по Москве, будто новый секретарь горкома расхаживает по улицам столицы пешком, заходит в магазины, стоит в очередях и к своему удивлению не получает куска дефицитной телятины, которую по его сведениям в магазин завезли совсем недавно. Рассказывают при этом, кто пострадал за сокрытие мяса от покупателей и что вроде бы после этого дефицит в магазине появился. О том, что в других сотнях и тысячах магазинов от этого ничего не изменилось, никто ничего не говорил.

Впрочем, это не он первым изобрёл такое средство приобретения популярости. В маленьком южном городке Ялте, где покойному ныне Генсеку Никите Хрущёву, когда он ещё не был широко известен по портретам, довелось отдыхать в своём правительственном санатории. В перерывах между процедурами отдыха он тоже посещал магазины портового городка и в ответ на грубое обращение продавца к незнакомому ей покупателю неожиданно спрашивал:

Что это вы так разговариваете? А вы знаете кто я? Я Хрущёв.

Бедная проштрафившаяся продавщица, наверное, при этом падала в обморок, услыхав столь знаменитую фамилию, рядом с которой в подтверждение сказанного вырастали, как из-под земли, городские власти с многозначительными увольняющими с работы взглядами на лицах.

Тогда это очень радовало обывателей, страдавших иногда от подобного хамства продавщиц, на которое они сами не могли ответить ни своим бедным авторитетом, ни чем либо иным. Так что слух об этом факте немедленно разносился по всему городу. Конечно, об этом вскоре забыли, давясь от смеха над кукурузными потугами Хрущёва и его грозными потрясаниями башмаком с международной трибуны. Зато Ельцин этого не забыл и перенимал опыт предшественника, тщательно продумывая каждую деталь.

Известно, между прочим, что Гитлер, готовясь к выступлению перед народом, репетировал совой знаменитый взмах руки перед зеркалом, что весьма помогло ему в завоевании популярности и власти.

Другая байка пошла о том, что зарождающийся народный герой Ельцин ехал в трамвае весь долгий путь, чтобы проверить, как рабочий человек может успеть к началу смены на свой завод. То, что после этого на данном именно маршруте что-то изменилось, а в остальных местах очереди на остановках в ожидании трамваев, троллейбусов и автобусов нисколько не сократились, никем не обсуждалось, но факт появления секретаря горкома в общественном транспорте становился предметом разговоров.

Кто может усомниться в том, что добавить пару автобусов на маршрут, сняв их с других рейсов по приказу большого начальства значительно легче, чем решить проблему транспорта всего города, не говоря уж о целой стране? Но ведь новому боссу нужно было не решение проблем, а завоевание популярности. В лицо Ельцина, как некогда Хрущёва, знали ещё немногие, его душу не знал никто. Нужно было создать образ заступника народа, и он создавался.

Между тем, лишь единицы могли рассказать о том, как, будучи ещё секретарём Свердловского обкома партии, Ельцин уже проводил в жизнь будущие московские эксперименты. Только там это было полегче. Там он был полновластный хозяин и ему ничего не стоило однажды, готовя очередное крупное совещание, запретить руководителям всех рангов приезжать в областной центр на служебном транспорте. Всем пришлось ехать городским общественным автобусом, троллейбусом, трамваем, что и вызвало вполне естественно опоздание многих. Шума и смеха было много вокруг этого, но проблема транспорта в области тем самым не разрешилась, ибо и до этой истории всем было известно, что средств на снятие транспортных проблем не хватает и большой дефицит хороших водителей будет ещё долгие годы давать знать о себе.

Тем временем свои люди у Ельцина появляются в "Московском комсомольце", "Московских новостях", работающих на зарубеж, в еженедельнике "Аргументы и факты". Они первыми начинают серии публикаций, раскрывающих глаза обывательскому читателю на то, что в стране свирепствуют организованная преступность, наркомания, проституция, армейская дедовщина, беззаконие.

Система взглядов, укоренившаяся за десятилетия советской власти, привыкшая не выносить сор из избы, дабы не радовать им своих противников, приученная гордо нести своё знамя, пусть даже ступая босыми ногами по земле, привычная система говорить при народе, что всё хорошо, а в тиши кабинетов распекать за допущенные промахи, эта система не могла принять возникшее неожиданно прямо противоположное направление открытой для всех печати.

Нет, это не значит, что в прежние времена не было критики вообще. Она была и часто нелицеприятной. Однако ей никогда не позволялось, во-первых, подниматься выше допустимого уровня. Районная печать не имела права ругать районное начальство, областная – областное, центральная – руководство страны. Наоборот можно было. Поэтому, если хотели журить район, писали в областные газеты, область – в органы центральной печати, ну а выше вопрос ставился совсем иначе. Там была своя система критики и устранения недостатков, в которой массы почти не принимали никакого участия.

Во-вторых, никому не позволялось отдельно имевшиеся недостатки представлять в виде национальной трагедии и пугать этим население.

Начавшаяся же волна новой критики поразила прежде всего тем, что касалась и недвусмысленно святая святых – высшего партийного ру-ководства. И элита власти взбудоражилась, возмущённо загрохотала: "Как так? До нас добрались? Кто позволил? Что это там за Полторанин выискался? Убрать немедленно!" И хотели, как обычно, к ногтю человека за нахальство, да, может, в Сибирь-матушку, ан не произошло, не получилось. Что ж такое?

А всё было почти просто. На пути карающего, не знавшего ранее промахов, меча партийной морали вдруг появился выскочка Ельцин и весьма твёрдо мрачным голосом чуть с хрипотцой заявил: “Не трожьте Полторанина". И дал понять: “Это мой кадр".

"Да ты-то кто?" – хотели, было, цыкнуть на него старые партийные зубры.– "Пришёл из глубинки, туда можешь и кануть навечно. Тоже ещё шишка на ровном месте".

Но за этой шишкой твёрдо встал Горбачёв, а за ним стоял ещё кто-то, и Полторанина не тронули, как затем и других смельчаков под крылом Ельцина.