Псыгыпский душитель

Ляпин неприязненно поморщился. Слова сыпались из ртов Вась-Васькиных, как козий горох из задницы животного. На каждую остроту они ржали, как лошади от противоглистной клизмы, хотя юмора в том не было и в помине, лишь злая насмешка слышалась буквально в каждом слове.

Из-за дома, вразвалку, вышли двое ребятишек. У обоих в руках было по шампуру жареного мяса, их щеки были оттянуты, а рты перепачканы, и они безостановочно жевали.

– Максимилиан, Валериана, – обратился к ним Иван Петрович, давясь от смеха, – вы никого не подкармливали шашлыком?

– Да, пап, – охотно согласилась белобрысая Валериана, – но кошка его есть не стала…

– И собачка, – громко чавкая, вставил конопатый Максимилиан.

– …Поэтому мы отдали его дяде с тетей с соседнего участка, – продолжала Валериана.

– Они еще сказали, какие мы хорошие и добрые детки, – поддержал сестру Максимилиан.

– «Ха-ха-ха!» – взрыв смеха, раздавшийся сразу из четырех распахнутых глоток, как одновременный залп артиллерийских орудий, оглушил Ляпина.

Онемевший, он стоял и не знал, куда бы вставить хоть слово, да и не понимал, что именно сказать и нужно ли вообще что-либо говорить в подобном случае. Действительно, Вась-Васькины были необыкновенно бескультурными людьми, что позволяло им не замечать своих недостатков, а отсутствие самокритики делало их абсолютно неуязвимыми перед любыми упреками в их адрес.

Бунт или смирение – это все, что оставалось Ляпину в сложившейся ситуации. Вообще, смирение – вещь хорошая, когда дело касается чего-то неизбежного или малозначительного вроде сезонной простуды и насморка. Однако не со всем в этой жизни можно и нужно мириться. С шашлыками Вась-Васькиных мириться было категорически нельзя. Ляпин во всей полноте ощущал на себе груз ответственности: на нем как на избранном председателе садоводческого товарищества лежала обязанность по поддержанию старых добрых традиций, сложившихся в «Судомеханике» за многие-многие годы. Разве можно было спокойно смотреть на то, как прямо на твоих глазах происходит нечто чудовищное? Ведь с приездом невежд-Вась-Васькиных рушилась сама основа основ совместного проживания – добрососедские отношения. Но как вразумить двух невозмутимых эгоистов, нежелающих даже слышать доводов здравого разума?

Не проронив больше ни слова, осмеянный, униженный и оскорбленный, Ляпин порывисто развернулся и, намеренно сильно давя пятками брошенный на земле поливочный шланг, вышел за ворота.

В спину ему так и несся безудержный смех победителей:

– «Ха-ха-ха!»

Глава 3

Ляпин прохрустел по гравийной дорожке до своего дома и вошел внутрь, громко хлопнув дверью. Внутри него все клокотало от возмущения.

– Дегенераты… – процедил он.

Порывисто скинув с ног резиновые шлепки, Ляпин босиком прошел в дом. В тесной, но уютной комнате царил идеальный порядок, каждая вещь была на своем месте. В воздухе приятно пахло свежеиспеченным пирогом со шпинатом…

Ляпин принюхался и сразу поморщился:

– Боже, они уже провоняли мне весь дом!

Он с остервенением захлопнул открытое окно. Мысли заплясали в его голове, как блохи на бездомной дворняге. И все они крутились вокруг одной-единственной проблемы: как отвадить соседей от жарки шашлыка? Задача казалась Ляпину неразрешимой: доводы о вреде здоровью на них не подействовали, а увещевания к совести – и подавно.

– Но что-то же с ними надо делать… – озабоченно пробормотал он.

Ляпин поймал себя на мысли, что пристально смотрит в одно определенное место. Из всего множества книг, лежащих стопками на прикроватной тумбочке, его взгляд сам собой упал на корешок одной-единственной книги. Он подошел и взял ее в руки. Крупный темно-красный заголовок выделялся на светлом фоне, как кровавая рана на человеческой плоти.

– Туги – душители человеческих пороков, – вслух прочитал Ляпин название книги.

Иллюстрация была подобрана соответствующая: на всю обложку было крупно изображено безобразно перекошенное лицо человека. Его глаза, испещренные кровянистой сеткой капилляров, были вытаращены из орбит. Из неестественно широко распахнутого рта вываливался распухший язык лилового цвета. А под подбородком, на сдавленном горле, алел скрученный в толстый жгут обрез грубой красной материи. Такое лицо могло быть только у жертвы душителя.

Косой луч солнечного света от окна играл на глянцевой обложке, оживляя это ужасное лицо. Ляпин взял с тумбочки старые отцовские очки с круглыми стеклышками и, нацепив их на нос, направился к мягкому креслу у окна, намереваясь вновь обратиться к полезной книжке в непростой жизненной ситуации. Из всех прочитанных за последнее время книг, а чтению Ляпин уделял большую часть свободного времени, эта монография профессора Гарвардского университета Джефферсона Дэвила произвела на него неизгладимое впечатление, настолько сильное, что он перечитал ее дважды и даже, пользуясь простым карандашом, отметил в ней все ключевые места. Если совсем кратко и в общих чертах, то на ее страницах высказывалась пускай и не новая, но достаточно радикальная идея о возможности победы над злом насилием.

Удобно расположившись в своем любимом кресле, Ляпин наконец почувствовал, что нервное напряжение спало. Он открыл книгу на самом заломленном развороте и стал про себя читать отмеченный ранее фрагмент текста: «Традиционное общество колониальной Индии, находящийся под управлением британской короны, быстро переняло "культуру" островитян; алчность, зависть, корысть, похоть, подлость, жестокость поселились в душах людей. Люди перестали различать добро и зло. Общество порока, как с горечью называли сами себя жители тогдашней Калькутты, было с неизбежностью обречено на появление в нем такого жуткого явления, как секта душителей. Только страх быть принесенным в жертву кровавой богине смерти и разрушения Кали за свои грехи мог наставить человека на путь истинный», утверждал Дэвил.

Ляпин на минуту оторвал взгляд от книги и по-стариковски вздохнул:

– Э-хе-хе, ничего-то и не изменилось с тех пор… один только страх и способен заставить подлеца-человека не жарить шашлык под соседскими окнами.

Он перелистал несколько страниц, бегло просматривая их глазами, пока не наткнулся на другой абзац, помеченный фигурной скобкой и знаком восклицания напротив нее: «…Уравновешивая зло спонтанное и хаотичное злом осмысленным, целенаправленным, достигался баланс сил добра и зла. Вследствие исполнения каждого отдельного ритуала не только джива получала очищение, жертва так же становилась искупительной для самого туга, исправляющей его собственную карму».

Слюнявя палец, Ляпин перелистал еще несколько десятков страниц, на которых Дэвил приводил отрывки священных текстов тугов, оставленных их идейным вдохновителем Моммахоном Хинду. Проповеди Хинду были буквально пропитаны его необыкновенной силой духа, уверенностью в своей правоте. Круша темные предрассудки оппонентов, разбивая вдребезги логические построения их доводов, опровергая лицемерную фальшь псевдоморалистов, Хинду всякий раз утверждал одно: неверно противопоставлять злу добро, зло способно искоренить само себя.

Наконец Ляпин нашел нужную страницу и перечитал отмеченный фрагмент текста, будто служащий кульминацией всей книги: «К несчастью, лорд Бентинк не смог постичь глубинного смысла этого важного социального явления, и, с полным истреблением тугов к концу XIX века, традиционное общество Индии вновь вернулось к прежнему состоянию, а в последствии британская корона и вовсе поплатилась кровавым сипайским восстанием».

Кончив читать, Ляпин откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза. В его душе зрела решимость древнеиндийского туга исправить этот порочный мир, не прибегая, однако, к столь радикальному средству, как лишение человека жизни. В данном конкретном случае достаточно было простых слов, чтобы дальше человеческое воображение само сделало свое дело.

– Как сказал бы товарищ Хинду, у страха глаза велики, – пробубнил Ляпин и непроизвольно улыбнулся, мысленно представив себе лица недотеп-Вась-Васькиных, узнай они о религиозном фанатике, преследующем всех шашлычников.

Неожиданно для себя Ляпин даже развеселился, и яркие образы, как в калейдоскопе, заплясали перед его внутренним взором. В следующую минуту он задремал, мысленно перенесшись на сотни лет назад, в колониальную Индию, где люди запросто душили друг друга, чтобы улучшить свою собственную карму.

Тихон Степанович Ляпин, или Тихоня, как его ласково называли мать с отцом, с раннего детства интересовался историей человечества наравне с вопросами морали. И ему всегда было невдомек: почему мир так скверно устроен? Похоть, алчность, зависть, лицемерие, ложь, обман, предательство, злоба, вражда, войны… Неужели человечеству нельзя было хоть чему-то научиться за многие тысячелетия своего «цивилизованного» существования?

Каждый считает себя в какой-то мере философом. Однако тайники мудрости открываются лишь тем, кого судьба рядит в «ослиную шкуру». Ляпин определенно был из числа избранных. По окончании школы круглого отличника, призера краевой олимпиады по всемирной истории Тихона Ляпина ждало первое в его жизни крупное фиаско – документы, которые он подал для поступления в МГУ, затерялись где-то в приемной комиссии, и о нем попросту забыли.

Проворонившему не по своей вине вступительные экзамены, Ляпину не оставалось ничего иного, как поступать в любое другое учебное заведение, продлившее сроки вступительных экзаменов по причине недобора абитуриентов… или идти в армию. В армию он идти не хотел, и его альма-матер стал Госморуниверситет. Что ж, судьба – хозяйка, философски рассудил Ляпин-студент и принялся за изучение основ электротехники и теории автоматики, новым для себя, но, если честно, скучным предметам.

Учился Ляпин на отлично и по окончании университета стал первоклассным специалистом с красным дипломом. Однако его ни на минуту не покидала досадная мысль, что, окончи он МГУ, мог бы стать блестящим ученым-историком… Впрочем, инженеры в то время были востребованы куда больше историков, и новоиспеченный инженер-механик судовых средств автоматики попал по распределению в Акваторский «Курортморфлот», где впоследствии занял руководящую должность заместителя ведущего инженера судоремонтной верфи.

Работа Ляпина тяготила, но работал он честно. Зарплата была высокой, и он даже скопил достаточную сумму для покупки собственного дома… Но грянул дефолт – и Ляпин остался и без денег, и без нового дома, и даже без надежды на него, а также без своей собственной однушки в малосемейном общежитии «Курортморфлота» и молодой супруги, буфетчицы Виолетты Облядышевой, оставившей его ради успешного адвоката. После предательства жены и дележа с ней имущества Ляпину не оставалось ничего другого, как удалиться от мира и всего травмирующего на дачу. Благо бывшая жена со своим новым женихом-адвокатом оставили ему хотя бы ее.

Да, судьба была немилостива к Ляпину, как будто нарочно делая все наперекор его желаниям. Но ведь только так и можно выкристаллизовать в человеческом разуме единственно ценную крупицу мудрости – мысль о смирении. Или вызвать у него невротический психоз, но это зависит уже от каждого конкретного человека. К своему счастью, не считая каких-то незначительных возрастных недомоганий, Ляпин чувствовал себя абсолютно здоровым человеком с крепкой нервной системой. Стоически перенося все удары судьбы, он даже мысли не допускал, что его может коснуться душевный недуг. Насколько он знал, среди его ближайших родственников не было ни одного неврастеника или, хуже того, душевнобольного… Правда, у его отца, крупного партработника, перед самой кончиной случилось буйное помешательство. Но оно произошло на фоне хронического алкоголизма, так что бояться Ляпину было нечего, ведь он был убежденным трезвенником.

Краешек рта Ляпина несколько раз конвульсивно дернулся, на мгновение замер в верхней точке, после чего опустился вниз. Пробудившись ото сна, Тихон Степанович открыл глаза. Чувствуя прилив бодрости после короткого, освежающего отдыха, он потянулся, расправляя плечи. На его коленях так и лежала раскрытая книга. Он отложил ее на залитый солнцем подоконник, снял и положил рядышком отцовские очки, поднялся с кресла и уверенной походкой направился к выходу.

– Мы светлый путь куем народу, мы новый, лучший мир куем, – привычно напевал Ляпин патриотическую песню своей юности. – И всех шашлычников проклятых… Пу-рум, пум-пум… ко всем чертям сметем…

Глава 4

Второй раз за день Ляпин стоял перед глубоко неприятными ему людьми, к тому же на этот раз он был вынужден улыбаться им.

– Прошу простить меня за беспокойство, – произнес он елейным голосом доброго соседа, стоя по ту сторону открытой створки ворот, – но мы не договорили. Я, собственно, зачем заходил… Не хотелось бы вас пугать, однако мой долг как председателя садоводческого товарищества обязывает предупредить вас о некоторой опасности…

– Что, ожидается нашествие колорадских клопов-ниндзя на наши картофельные кущи? – насмешливо отозвался Иван Петрович Вась-Васькин и, переглянувшись с женой, стоявшей поодаль от него, рассмеялся.

– Да нет, тут дело серьезнее, – вкрадчиво ответил Ляпин. – Не доводилось ли вам когда-либо слышать о секте душителей?

– Нам-то? Коне-е-ечно, – охотно согласился Иван Петрович. – Слышал, их главаря поймали на Владимирском проспекте в столице, а что?

Ляпин отрицательно покачал головой.

– Боюсь, о них придется услышать еще раз, и не в столице, а у нас в горах, в Псыгыпе. – Ему было приятно наблюдать, как у обоих Вась-Васькиных непроизвольно открылись рты. – Позвольте вам вкратце напомнить, – продолжал Ляпин ровным, спокойным голосом. – В прошлом году в соседнем поселке Кужгурык произошел весьма резонансный случай помешательства на религиозной почве. Птицевод агрокомплекса «Аграриум-холдинг», начитанный, умный молодой человек, ранее ничем не выдававший своих пагубных наклонностей, вдруг возомнил себя древнеиндийским тугом, или душителем по-нашему. Как это и происходит, в короткое время безумцу удалось сплотить вокруг себя небольшую группу из шести единомышленников, с готовностью принявших новое для себя учение. Преимущественно это были сельхозрабочие, люди образованные и интеллигентные, и, к счастью, дальше кур их ритуальные жертвоприношения не распространились. Но случилось так, что затесался среди них тот, кому показалось мало курей… Секту быстро разогнали, кого запрятав в нашу знаменитую психиатрическую лечебницу, а кого отправив к родственникам, подальше из этих мест – всех шестерых… и лишь седьмой так и не был пойман. На сегодняшний день все уже и позабыли о той истории, даже я сам, несмотря на то, что участвовал в поимке беглецов. Но только в прошлом месяце в окрестностях Псыгыпа произошел странный случай удушения лося, напомнивший нам о кужгурыкской трагедии. Лесник рассказывал: у мощного животного, найденного им на самом дне Кушхэтского ущелья, была буквально пополам переломана шея. В общем, есть опасения, что это дело рук сбежавшего в прошлом году душителя…