Калиостро в пасквилях современников. Сборник мемуаров

По нескольких разговорах Калиостр спросил у меня: что бы такое думала я о Ц.? не могу ли я ему его яснее описать и рассказать некоторыя обстоятельства из его жизни? Я его знаю, однако ж не столь коротко, чтоб я могла удовольствовать ваше желание. (Мне известна была некоторая тайность в разсуждении Ц., которая бы могла быть ему несколько вредна и о коей я точно знала, что кроме двух друзей и моей матери, ни одна душа не ведала. Мать моя, запечатав клятвою уста мои, открыла мне сию тайну.) Калиостр смотрел мне в глаза весьма пристально и с значащим нечто голосом сказал: «Итак, сударыня! Вы ничего такого об Ц. не знаете, чрез что бы вы могли меня ближе познакомить с его склонностями и судьбою, а мне в том крайняя нужда».

Я. «Правду вам сказать, что я весьма мало знаю Ц.».

К. «Змея, кою я в пазухе моей питаю! ты лжешь! клянись, тотчас клянись предо мною, что ты никакой тайны в разсуждении обстоятельств его жизни не ведаешь, которая, кроме тебя, троим еще известна».

Признаться надобно, что я была тогда в крайнем изумлении. Я на несколько времени замолчала и сама в себе разсуждала, каким бы образом должно было мне в сем случае поступить, не наруша даннаго мною слова и не преступя моих правил, коим я в разсуждении праваго и неправаго дела следовала. Калиостр, с сердцем на меня взглянув, сказал: «Ну, притворщица! Что ты молчишь? Отвечай мне – так ты ничего не знаешь о Ц.?». На что я с весьма важным видом сказала: «Господин Граф! Мне весьма странен ваш поступок; я не понимаю, для кого вы играете ету шутку, когда я одна только с вами, я, которую, как вы сами говорите, стережет служащий вам дух Ганнахиил. Когда я не страшусь очей всевидящаго, коему открыта вся внутренность моего сердца, то может ли меня устрашить Ганнахиил, если он, так как благодетельной дух, во глубину души моей проницает? Ежели же он не тот, каким я его теперь называю, то пусть он что хочет обо мне вам насказывает. Я верую в того, пред лицем котораго трепещут демоны и чернокнижники; и я совершенно уверена, что он напоследок все неустройства в мире сем обратит к лучшему». Калиостр взглянул на меня весьма дружески, жал мою руку и сказал: «Добродетельная душа! Толикой скромности, такой твердости духа и такого благоразумия я не ожидал от вас, судя по вашей молодости. Поступок ваш в сем случае был столь благоразумен, что он далеко превзошел мое чаяние. Теперь уже могу я вам сказать связь дела сего. Мне приказано от моих начальников предложить вам етот обманчивой вопрос тогда, когда уже они наперед всю связь дела мне открыли, и то даже мне сказали, что матушка ваша для лучшаго вашего в разсуждении людей просвещения сообщила вам сию историю. Ежели бы вы во всем мне признались, то бы я имел тогда справедливую причину опасаться, что вы, по слабости вашей, и против будущих искушений не в силах будете устоять и можете со временем попасться в наиопаснейшия для магии сети. А если же бы вы отважились мне дать такую присягу, тогда бы вы зделали первой шаг по тому пути, на коем бы вы со временем погрязли еще в вящие пороки, и я бы наконец принужден был мало-помалу вовсе вас оставить. Но теперь мы кончим етот разговор; однако ж я еще вам повторяю, что путь, ведущий к магии, весьма опасен и что из тысячи, по крайней мере, один только достигает до той высокой цели, чрез которую себя и других можно зделать благополучными, ежели кто, не повергаясь в бездну, избежит от всех искушений; при всем том вы можете далеко по сему пути шествовать, ежели вы все свои душевныя и сердечныя дарования на то употребите». Здесь Калиостр замолчал, и я ничего ему не отвечала; однако ж ето дело привело меня в ужасную задумчивость. Помолчав немного, сказал он мне, чтоб я безо всякаго изъятия никому из братьев и сестер того не открывала, что между нами случилось, будто бы для того, что он имел справедливыя причины еще до времени таить сию свою силу, которая открывает пред ним внутренность сердца человеческаго. (17)

Когда мы стали подъезжать к Вилцену, тогда Калиостр говорил и молился тихо про себя на незнаемом языке, читал нечто из небольшой красной магической книжки и, увидя лес, с необычайным жаром вскричал: «Там, там лежат зарыты магическия писания! о! ты, великий миров зиждитель! помоги мне совершить мое намерение!». Потом, несколько помолчав, продолжал: «Сии магическия писания и сокровища лежат под стражею наисильнейших духов, и кроме духов, никто их оттуда достать не может. Я ли тот счастливой, чрез посредство котораго оныя сокровища вынутся, сие известно только тому одному, кто меня послал. Но я наложу на духов, стерегущих сии сокровища, такое заклятие, чтоб тот, кто пойдет по следам моим, ничего не мог успеть без моего ведома и без помощи моей, хотя бы я был от него и за триста миль». Лишь только мы приехали в Вилцен, то он с господином фон Говеном, с отцом моим и дядею без проводника пошел прямо в тот лес, которой он прежде описал, и тамо показал сломленное дерево, под коим, по его словам, лежало охраняемое духами сокровище. Там надлежало ему опять одному про себя делать некоторое заклинание и одного из своих духов к оному месту привязать. Следующаго утра между 10 и 11 часов делал он опять с робенком магической опыт в присутствии всех бывших тогда сочленов нашей ложи. При сем опыте он точно так же поступал, как и при первом, котораго я была свидетельницею, с тем только различием, что робенок был в той же горнице, в которой мы в кругу сидели, только за ширмами, а господин фон Говен в том же кругу стоял подле Калиостра. Робенку дал Калиостр держать большой железной гвоздь, велел ему стать на колена и прежде не вставать, пока не увидит уже знакомаго ему прекраснаго мальчика. Когда сей явился пред робенком, то Калиостр повелел духу с красным крестом явиться, вселиться в гвоздь и лежащее в лесу сокровище так охранять, чтоб никто без его ведома к оному приближиться не смел. Также и без господина фон Говена сокровищу сему запрещено было наружу выходить. Потом велел он господину фон Говену преклонить колена, а духу с красным крестом – к нему прицепиться. После того Г. фон Говен делал робенку некоторые вопросы, кои Калиостр ему наперед сказывал. И когда Г. фон Говен говорил, то Калиостр прикасался к нему магическим своим мечом. Наконец Г. фон Говен должен был повторять за Калиостром следующия слова:

«Именем моего мастера и учителя Калиостра повелеваю я тебе, избранное в духовидцы дитя, заставить служащих великому нашему учителю духов показать тебе лес, в коем хранится сокровище, и вскрыть землю, которая оное покрывает».

Дитя. «Лес предстал, земля разверзлась, и я вижу лестницу с длинным подземельным ходом». Здесь велел Калиостр Г. фон Говену, которой во все время стоял на коленах, встать, однако ж остаться в магическом круге, а сам начал продолжать робенку вопросы.

Калиостр. «Сойди вниз по лестнице, сочти ступени ея вслух, чтоб мы могли слышать, а потом пройди до конца пещеры и скажи нам, что ты тамо видишь». Робенок счел ступени, и мы могли слышать, как он ступал по лестнице, слышали также и то, что он, спустившись вниз, зделал еще несколько шагов. Наконец робенок начал говорить:

«Здесь лежит множество золотых полос, золотых и серебряных монет, разных железных вещей, исписанных бумаг и еще красной порошок». (18)

Калиостр велел явлению изчезнуть. Потом делал он другое заклинание и спрашивал:

«Что вы теперь видите?»

Робенок. «Я вижу семь прекрасных мужчин, одетых в белое долгое платье: один из них имеет на груди красное сердце, другие же все имеют красные кресты и некоторыя слова на челах их, но я не могу оных читать».

Калиостр велел сим духам вселиться в некоторые предметы, как ему за благо разсудилось, а робенку приказал обнять все сии семь духов, каждаго из них поцеловать и себя дать каждому поцеловать (и оные четырнадцать поцелуев мы также слышали). Напоследок Калиостр велел явлениям изчезнуть, а робенку – выйти к нам, потом с робенком и с прочими господами пошел в лес, и на том месте, где были зарыты сии магическия писания, вколотил сей освященной заклинанием гвоздь. По прошествии восьми дней поехали мы вместе с нашими братьями, в магическом кругу посвященными, в Алт-Ауц к моей мачехе. Ибо отец мой был безпрестанно с Калиостром, которой тогда в Митаве совсем вселился в дом моих родителей. В Алт-Ауце нашли уже мы дядю моего с супругою, с дочерью и с меньшим своим сыном. Там Калиостр читал нам иногда в присутствии всех некоторыя наставления; слушатели же его были только мы, сочлены ложи союза, покойная моя мачеха и еще две непросвещенныя особы. В оном своем чтении он не всегда был одинаков: иногда говорил он о вещах превосходных, а иногда столь много мешал между ими вздору, что мы все об нем в соблазн приходили. Но я могу сие чудесное иногда смешение глубоко сокрытыя мудрости с сущим безумием и мнимою злобою весьма ясно для себя в нем истолковать. (19) Также он сообщил нашим братьям тайность, каким образом из простой пеньки делать бобровую шерсть.

В первой день нашего приезду в Алт-Ауц сказал Калиостр меньшому сыну дяди моего, не зделав никаких магических приуготовлений: «Подите в ближайшую горницу, там увидите вы человека в белом длинном платье; скажите ему, чтоб он явился предо мною ночью, когда час ударит, и приготовился бы мне достоверно отвечать на все мои вопросы. Ежели вы все ето зделаете, то велите привидению исчезнуть». Мальчик пошел смело в другую горницу, спустя несколько времени возвратился назад и сказал: «Я все нашел, так как вы сказали, и все то исполнил, что вы мне велели».

(20) На другой вечер Калиостр за затворенными дверями в присутствии всех тогда случившихся делал почти тот же опыт, которой видели мы в Вилцене, с тою только переменою, что он здесь никакого гвоздя не употреблял и посреди своего духопризвания дал знак господину фон Говену, чтобы он к нему подошел, велел ему стать на колена и спросил у робенка, кто теперь ему кажется. Робенок отвечал: «Говен стоит на коленах». Потом дал ему Калиостр свои часы: «Теперь что ты видишь?». Робенок сказал: «Говен держит в руках часы».

При сем должна я напомнить, что робенок стоял в той же горнице за ширмами. Однако ж прежде, нежели начал Калиостр призывать духов, велел мне осмотреть то место, на котором робенку назначено было явление. В оном не было никакого магическаго зеркала, и как бы робенок по сторонам ни ворочался, однако ж естественным образом никак нельзя ему было видеть того, что вне занимаемаго им пространства происходило.

Я должна признаться, что при сем магическом действии некоторые случаи были для меня весьма странны. Во—первых, казалось мне, что он не имел тогда ни малейшей причины делать заклинания[46 - Смотри выше, где Калиостр говорит, что для пустаго любопытства не позволяется ему делать заклинания. 1787.]; второе, что Г. фон Говен без всякаго худаго следствия переступил магическую черту; да и весь етот опыт с явлением своим и с часами, которыя держал фон Говен, по моему мнению, безчестил цену магии. Сие мое сумнение открыла я Калиостру.

Калиостр вопреки мне сказал: «Вы всегда судите так, как слепой о цветах. Мне должно вам сказать, что пока еще вы пребудете в преддверии сих священных наук, до тех пор много непонятнаго будет с вами встречаться. Что ж касается до магической черты, за которую преступил Г. фон Говен, то на ето я должен вам сказать, что при нынешнем моем духопризвании так положено было, чтоб Г. фон Говен оную преступил; и для того я во время моего духозаклинания тотчас велел моим духам охранять те места, по которым ходил Г. фон Говен. А для чего я Г. фон Говена представил в явлении, етова я вам сказать не могу; часы, которые я его держать заставил, суть не простые часы, а магические; ежели во время духопризвания держит их такой человек, коего стережет или Ганнахиил или Гавриил, тогда имеют они такое действие, какого от них пожелают мои начальники. Во всякое же другое время сила часов сих не действительна. Но когда духи, будучи призваны, около меня вьются, тогда не советую я никому, не приготовясь, до них притрогиваться. Сверх того имеют они еще и ту силу, что ежели кто в сих обстоятельствах несколько минут часы сии подержит в руках, то я несравненно скорее могу видеть, что в душе у него происходит, нежели у других». (21)

По прошествии восьми дней отправились все мы, которые приехали с ним в Алт-Ауц, обратно в Митаву. Дорогою много говорил со мною Калиостр о приличных местах, на которых намерен он утвердить сочленов ложи нашей, дабы силы каждаго мог он так употреблять, чтоб они наилучшим образом для блага мира сего действовали. Все, что он в разсуждении сего ни говорил, рождало во мне почтение к его душевному расположению и приводило меня в удивление о его разуме; с того времени исчезло в мыслях моих все то, что иногда приводило меня в сумнение о непорочности его нравов. (22) Ежели бы он и тогда уже не зделал мне сильных доказательств о своей проницающей во глубину душ человеческих силе, то бы, по крайней мере, во время сего нашего в Алт-Ауце пребывания уверил он меня совершенно, что силы, превышающия человечество, точно в его власти состоят. Он не только назвал мне по именам всех тех, которые в чем—нибудь сумневались, но сказал даже и причины, на которых они сумнениия свои основывали и от чего они при толиком изобилии добрых свойств лишили себя сего счастия, чтоб быть магиками. N.N., сказал он, был слишком уже предан любимой своей науке. Ежели душа к какому—нибудь знанию ощущает лишнюю склонность, то хотя сие ея упражнение весьма благородно, однако ж в таком случае в разсуждении высших духов она бы слишком по—земному мыслила; она тогда как будто скована, и духи не могут ее наградить тем блаженством, чтоб она могла быть полезна для рода человеческаго и для высочайших селений. (23)

Швандер же, продолжал Калиостр, все хочет обнять одним разумом, верить ему уже – слишком много, а таинствам закона – весьма мало. При своих преизящных качествах сердца и духа он бы мог быть на сем свете весьма нужной человек, а по смерти бы, конечно, получил вечность. Однако ж до сего блаженства, которое бы он при своих редких дарованиях мог приобресть и усугубить, он никогда не достигнет, потому что он никакой веры за основание не полагает, а может назваться больше присмотрщиком, нежели участником таинственной мистики. Сверх того, болезненное его тело угрожает ему скорым своим разрушением и делает его, поелику он не имеет веры к магии, еще неспособнее к сообщению с высшими духами. Г. фон Медем Тительминде, если бы не испорчен был в разсуждении магии Швандеровым примером, имел бы изрядныя способности. Но он также все хочет понять разумом, которой не в силах еще изъяснить и той силы, коя магнитную стрелку всегда к северу побуждает. Господин Гинц, по неверию своему, преступил первую его и важнейшую заповедь, а тем самым зделал себя навеки для магии неспособным. Ибо он отважился расспрашивать у робенка о явлениях, которыя Калиостр ему показывал. Если бы дух Гавриил уже с некотораго времени не был робенку покровителем, то бы Гинц мог быть в высочайшем степени несчастлив и лишил бы робенка счастия быть когда—нибудь удостоенным явления добрых духов. (24)

Время, которое Калиостр препроводил в Митаве, было нам одним только посвящено, а наше общество безпрестанно около его находилось. Мы желали принять в наше собрание еще некоторых друзей, но Калиостр не позволял уже больше входа никому постороннему. С великим трудом, однако ж, удалось нам познакомить Калиостра с ***, и, к удовольствию нашему, он ему понравился; только Калиостр не желал его иметь свидетелем тех разговоров, которые он держал с нами о разных отделениях магии. Три недели спустя поехали мы опять в Алт-Ауц для того, что Калиостр сам, да еще и до отъезду своего в Петербург, хотел принять в ложу союза покойную мою мачеху и еще некоторых сочленов; а тех из них, в которых приметит он больше способности к магии, посвятит священной мистике. После того как новым нашим сочленам дан был третий степень, тетка моя просила Калиостра, чтоб и *** позволить быть при заклинании. Калиостр на ето не соглашался, однако ж наконец сказал, что он намерен еще созвать духов в присутствии всех сочленов нашего ордена, которые зделают ему откровение не только в разсуждении будущаго его в Петербурге пребывания, но и об некоторых из нас подадут ему объяснение.

После того, когда он всем нам назначил места и робенок поставлен был за ширмы, говорил нам вообще продолжительную речь, увещевал нас быть верными и ревностными к нашим работам, показывал нам опасности магии, а притом и ея благодетельныя втечения, которыя она в целом мире имеет; наконец с обыкновенными обрядами начал он свое заклинание. Робенку опять показались те же явления, которыя имел он в Вилцене и в последний раз в Алт-Ауце, с тою только переменою, что Калиостр сверх всякаго чаяния дал мне знак, чтоб я вступила в магической круг, велел мне стать на колена; взирая на меня быстрым взором, дал мне держать магические часы, а у робенка спросил, что он теперь видит. (25) Мальчик отвечал, что я стою пред ним на коленах с часами в руках. Кроме обыкновенных явлений, показался ему еще некоторой дух в длинном белом платье с золотым венцем на голове и с красным крестом на груди.

Калиостр велел робенку спросить у духа об его имени. Робенок спросил, как твое имя? Дух молчал. Спустя несколько времени Калиостр спросил: что ж, назвал ли дух свое имя?

Робенок. Нет!

Калиостр. Для чего ж нет?

Робенок. Для того, что он его забыл! (26) Тут Калиостр застучал ногами, делал шпагою на воздухе разныя изображения, говорил громким голосом на чужом языке (или неизвестныя нам слова) восклицания гелион, мелион, тетраграмматон (27) часто у него вырывались. А нам всем заповедал кротость, благоговение и тишину. Потом пошел за ширмы, где стоял робенок, и мы слышали, что он весьма скорым почерком нечто писал. Некоторые из нашего общества утверждали, что будто они чувствовали некое трясение под ногами и слышали некой отменной звук и треск, как будто бы что по полу в горнице каталось. Я и другие сочлены нашего общества ничего сему подобнаго не слыхали. А двое из нас еще уверяли, что будто их невидимым образом некто за руки хватал. Калиостр с важным видом вступил опять в магической круг, повелевал еще некоторым духам являться, *** также представлен был робенку; и наконец видел робенок стараго человека в черном платье.

По окончании заклинания Калиостр говорил всем нам речь следующаго содержания: «Един от вас восстанет противу меня, яко Иуда, который меня предаст и будет стараться зделать мне вред. Сие откровение получил я в то самое время, когда дух стал нем и не нарек своего имени. Я умалчиваю о том, что сердце мое при сем откровении ощущает, и трепещу не за себя, но за того несчастнаго, которой предать меня готовится. Я состою под защитою великаго строителя мира; сила, избавившая пленнаго Петра из темницы, двойною стражею огражденной, защитит и меня, когда неприятели мои и предатель мой покусятся меня в прах обратить. Но никакая власть не возможет защитить того несчастнаго, которой довольно уже ослеплен, когда и против меня восстать дерзает. Я буду сожалеть и оплакивать его жребий; а помочь ему и сам я буду не в силах. Но вы! Вы, которые во благе утвердились, соедините молитвы ваши с моими, просите за того, которой из вас приближается к погибели, молитесь также и за меня, чтоб я мог избежать от всех искушений, коими меня начальник зла уловить старается, и устоять против грозящей мне перемены». (28)

По прошествии нескольких дней оставили мы Алт-Ауц. Время, которое Калиостр еще в Митаве жил, препроводил он в доме отца моего, и тогда уже никто больше из посторонних к нам допущен не был.

Он всякой день преподавал нам свои наставления на французском языке, хотя он весьма был в нем не силен и чрезвычайно худо говорил, в коих объяснял нам сокровенную премудрость магии в мистических изображениях. Объяснение его было весьма сильно и заключало в себе некое пленяющее красноречие; между тем, однако ж, говорено было столь много нелепостей, что мы всякую минуту в разсуждении его колебались; часто вырывались у него такия наставления, которыя меня опасаться заставляли, что не больше ли привязан он был к чернокнижию, нежели к магии. Когда я между четырьмя глазами о том его спрашивала и предостерегала его от демонских искушений, слыша от него такия учения, тогда он сыскал средство сие мне объяснить следующим образом: что будто он принужден иногда своим слушателям ставить такия сети, дабы заблаговременно разбить мысли тех, которые имеют привязанность к чернокнижию, и склонности их на другие предметы обратить, чтоб они в то время могли быть безвредны и не совсем бы к злому началу мысленно стремились. От нас по повелению своих начальников отправился Калиостр в Петербург. Перед отъездом своим открылся он нам, что он ни Гишпанец, ни Граф Калиостр, а имена сии и титло принял он на себя также по повелению своих начальников (29). Он говорил, что он великому Кофте служил под именем Фридриха Гвалдо, настоящее же свое состояние должен он еще от нас таить, а может статься, в Петербурге уже явится он во всем своем величестве и сложит с себя теперешнее свое состояние и имя. Но и сей переворот может также до времени быть отложен. Равным образом не мог он еще тогда определить времени, когда ему надобно будет доставать магическия писания и сокровище в Вилцене. Однако ж он весьма был доволен, что предупредил посланника злаго начала и магическия сокровища так заградил, что вещи сии уже никогда не могут попасться в руки чернокнижников.

Когда я Калиостра просила, чтоб он позволил мне зделанные мною опыты сообщить одному моему приятелю, коего, однако ж, я в лице не знала, то он спросил у меня о имени сего человека. Я сказала, что ето был Лаватер, но Калиостру имя сие было неизвестно. Тогда я описала ему сего человека столько, сколько могла. Он еще спросил, где он живет. В Цюрихе, ответствовала я. В следующей день обещал он мне дать на ето ответ, потому что в важных вещах состоит он в повелениях своих начальников. Наконец получила я от него ответ; он дал мне сие позволение с тем только условием, что я еще год должна ждать, прежде нежели сообщу моему приятелю зделанные мною с помощию его опыты. В первом моем письме велел он мне себя именовать только Графом К., потом, когда Лаватер у меня спросит: «Сей Граф К. не тот ли великий Калиостр?», – тогда я должна отвечать: ето он самой. (30)

Отрывки из Калиостровой магической философии, о которой он со мною разговаривал, писанные также в 1779 году

Моисей, Илиа и Христос суть три главные надзиратели нашего земнаго шара, и наисовершеннейшие франмасоны, какие только до сих пор на свете живали. Хотя они по щастливом окончании здесь славнаго своего подвига от сего земнаго шара вознеслись в горния селения, где они, являя свои силы и мудрость, составляют блаженство выcших естеством тварей; хотя они теперь уже сами неизмеримое море творения наполняют новыми мирами, которые они во славу Создателя всех вещей производят; (31) однако ж содействие их на сей земной шар и попечение их об нас продолжается даже до сего дня, и каждой из них имеет здесь свое собственное невидимое воинство, которые, однако ж, все совокупно к одному главному предмету стремятся и разными путями противуборствуют злому началу.

Франмасонство есть училище, в коем воспитываются те, которые к священной мистике назначены; однако ж нижние степени франмасонов не имеют ни малейшаго чувства о сих предметах, и их примечание в разныя стороны похищается, дабы их тайные начальники тем удобнее могли за ними примечать, и достойнейших из них употреблять к высочайшим намерениям.[47 - Столь многие благородные и достойные люди не должны ли наконец обратить к тому свое внимание, что они от незнакомых людей, которые начальниками себя называют, от людей, которые послали такого человека, каков Калиостр, неприметным для них образом к неизвестным намерениям употребляются? Сие мнение, которое также и от других мест в тайных обществах было разсеваемо, как я вижу из напечатанных сочинений, и между прочими из Анти—Сент—Никез, часть II (например, стр. 13, 28, 33, а наипаче стран. 42, 44, 49, 61, 69, 70 и т.д.). Сие мнение, говорю я, не должно ли наконец возбудить нешуточное на себя внимание? Благородной человек, коего дела управляются разумом, законом и чистыми, на здравом разсудке основанными нравственными правилами, не должен на сие равнодушно взирать, когда другие неприметным образом захотят его душою по своей воле располагать. Многие в самом деле благородные и почтенные люди сего ордена, без сумнения, не имеют нужды в моем совете. Но, по любви моей к истине, они должны меня в том простить, что я вознамерилась их остеречь в том, что для меня, по зрелом размышлении и по сравнении собственных моих опытов и многих других случаев, в так называемом магическом Калиостровом учении еще яснее и вразумительнее кажется.]

Из сих сочленов самые лучшие выбираются тремя надзирателями нашего земнаго шара. Оные, избранные Моисеем, Илиею и Христом, суть тайные начальники франмасонов.

Калиостр есть один из избранных Илиею.[48 - Теперь, по получении лучшаго понятия, я весьма тем огочаюсь, что такой человек, каков Калиостр, мог иметь столько смелости, а чаятельно и теперь еще имеет, так как избранный Илии выдать себя за тайнаго начальника толикаго множества благородных, откровенных и прозорливых людей, которые называют себя франмасонами. А сие еще пуще меня огорчает, что ему (как видно будет из следующей страницы), несмотря на то, что обманы его в Митаве и в Варшаве открылись, после и в Лионе еще до высочайшей степени достигнуть удалось.] Он уже достиг до третьей степени. Ученики Илии никогда не умирают, ежели не предадутся чернокнижию; но они, когда окончат с похвалою земное свое путешествие, подобно превосходному их учителю, живые на небо возносятся. Однако ж они, прежде нежели дойдут до числа двенадцати, мнимою смертию несколько раз очищаются, но из собственнаго своего, так сказать, праху всегда оживают; следовательно, Феникс – не что иное, как уподобительное изображение сих благодетельных магиков.

Из франмасонскаго заводу выбирается первое тайное отделение причетников Илии; число оных учеников состоит из семидесяти двух, они—то имеют сие лекарство, которое возвращает молодость и все силы природы содержит в одинаковом положении, так что многие из них живут в Мафусаиловы веки. Однако ж лекарства сего они никому не смеют дать без ведома своих начальников.

Второй степень мало-помалу набирается из сих и состоит из сорока девяти сочленов. Оные знают таинство краснаго порошка, или, чтоб определеннее выразить вещь, они знают средство все металлы в степень золота возвышать. Также они имеют силу в одно мгновение ока сообщать своим старшим больше, нежели за сто миль, свои нужды.

Из сих сорока девяти выбираются тридцать пять. До сего степени, как он нам говорил, доведен был Калиостр; а из оных выбираются двадцать четыре. Сии два степени суть наиопаснейшие, потому что злые духи делают великия покушения на сих сочленов магии, дабы их отвлечь от добраго начала; а кто достигнет до пятаго и последняго степени, тот уже вовеки в совершенствах возрастает.

В сем последнем земном степени сочленов бывает только двенадцать. Теперь следует важнейший предел времени, а именно когда один из сих двенадцати, подобно Илие, возмется в высочайшия селения для содействия над другими мирами, тогда из оных четырех отделений достойнейшие члены место сие занять долженствуют.

Если мы чрез несколько времени услышим, что он умрет, а потом опять, что он жив, то из сего можем мы заключить, что он устоял против всех искушений злых духов и возведен в четвертой степень. (32)

Кто из нас будет наивернейший и наисправедливейший, коего душа предастся магии единственно из благаго намерения, тот может надеяться – хотя бы то был мужчина или женщина, – при первом опорожнившемся месте вступить в число семидесяти двух. (33)

Царица Савская, о коей повествование в Ветхом Завете скрывается совершенно в магических изображениях, а объясняется только частию, достигла в магии до высочайшаго степени, до коего еще ни одна женская душа достигнуть не могла. Но напоследок уже зделалась она слаба противустоять искушениям злых духов; и повествование ея, вразумительное лишь одним истинным магикам, в приключениях Калипсиных изображается.

Богословие Греков – Зендавеста, Эдда и Библия – суть также книги, магии посвященныя.

Круг и треугольник суть магическия священныя изображения. Три и девять, два и семь, суть числа также священныя. Тот, кто постигает силу сих чисел и изображений, близок уже к источнику блага, слово Егова заключает в себе дважды три и имеет силу неизмеримую.

А когда есть священныя числа, то должны также быть и священныя буквы. И для того никто да не дерзает без глубочайшаго почтения взирать на буквы J. H. S., их выговаривать или об них мыслить; ибо в них заключается вся премудрость и источник всех благ. Тот, кто знает истинное достоинство сих букв, близок к вечному источнику всякаго блага.

В Библии не достает трех глав[49 - Пусть всякой себе представит, сколь вредныя может иметь действия для чистаго Христианскаго закона сие мнение, разсеваемое в тайных обществах от такого человека, каков Калиостр. Библия есть слово Божие и источник нашего закона. И так, ежели мнимые сии магики, имеющие сообщение с J. H. S., уверяют нас, что они больше знают слова Божия, нежели все Христиане, а притом еще имеют нечто и такое, чрез что приобретаются сверхъестественныя силы, тогда они именем Божиим до всего нас могут довести.], которыя в руках лишь у одних магиков хранятся. У того, кто хотя одну имеет из сих глав, состоят уже в повелениях сверхъестественныя силы.

Кто J. H. S., солнце, круг и треугольник, 2 и 7, 3 и 9, и слово Егова не содержит в почтении и не достиг до истиннаго познания сих букв, чисел и слов, тот никогда не увидит сих недостающих в Библии глав. Сии главы заключают в себе высочайшую премудрость, которая светом управляет».[50 - Не весьма ли ето ясно сказано, что сие самое есть премудрость, чрез что свет от J. H. S. управляется? Таковая премудрость заслуживает ли, чтоб кто—нибудь ей себя посвятил? Я надеюсь, что из сего всякой весьма ясно может постигнуть, в чем состоит намерение всякой магии, которая с некотораго времени столь рачительно производится, и намерение тех высланцов, которые оную производят; благодарю Бога, что я его благостию от прежней моей веры в так называемую магию совершенно избавилась.]

Здесь следует нечто из тех наставлений, которыя Калиостр в Алт-Ауце нам преподавал. (34)

Потопов в свете было больше, нежели один; сие испытатели естества могут доказать из слоев земли. Древность земли превышает всякое человеческое понятие. Нельзя, однако ж, Моисея в том укорить, что он в разсуждении ея древности зделал ложное изчисление времени, ибо магикам сие вразумительно. Вредно любопытство, ежели оно не на добродетели и не на побуждении к совершенству бывает основано; Лотова жена служит в том доказательством. Моисей, Илия и Христос иногда посещают на нашем земном шаре сии священныя беседы. В тайных мистических обществах есть некоторые, кои множество веков жизни своей считают.

Священное писание наполнено изображениями глубокой магии. Юдифь спасла Бетулию смертию Олоферна! Истинная премудрость тогда ею обладала, ибо она уже достигла совершенства души, понеже она уверена была, что повеления ея начальников были для нея в высочайшем степени священны[51 - Пусть каждый разсудит, сколь гнусное учение выводил здесь Калиостр. По его словам, тайныя его ученицы должны так же убивать, как Юдифь, в случае ежели старшие его то ему повелят! О! Так далеко нас доводить, без сумнения, был он не намерен. Однако ж подобное сему наставление, которое он здесь случайно нам выговорил, что начальники ничего такого не могут повелевать, что бы не согласно было с Божиими намерениями, и что им без изъятия во всем должно повиноваться, такое наставление, говорю я, влечет за собою ужаснейшия следствия и дает незнакомым людям, которые посылают таких бродяг, каков Калиостр, невероятную и опаснейшую власть. После того случилось мне читать, что Езуиты утверждают, что все повеления их начальников и все то, что от их общества происходит, служит к усугублению славы Божией. Сие есть то же самое, что Калиостр говорил о смертоубийстве, Юдифою учиненном, которую он под видом таинственнаго знака (симбола) магии изображал. 1787.], ибо они ничего такого повелевать не могут, что бы не послужило к скорейшему производству благих намерений великаго зиждителя мира; таким—то образом слабая жена имела силу умертвить того, которой бы долговечною своею жизнию мог дать перевес стороне злаго начала.