Пётр Великий в жизни. Том второй

В акте ни единим словом не упомянуто было ни об особе юнаго великаго князя, ни о каком-либо особенном совете, облечённом некоторою властью, так что Императрица должна считаться Государыней вполне самодержавной. Находившийся во дворце гвардейский полк тоже принёс присягу. Командир почти не мог говорить от слез, солдаты тоже плакали и все безпрекословно высказались за Императрицу. Слышны были восклицания солдат: «Нет у нас больше нашего батюшки, зато матушка осталась ещё». Императрица обявила с самаго начала, что жалование им заплатит из собственной казны. Во время совещания некоторые гвардейские офицеры, в сильном волнении, кричали, что если Совет будет против Императрицы, то они разможжат головы всем старым боярам. Так кончился этот памятный день 8 февраля… Жалованье солдатам заплачено за всё время.

Кампредон, Жак де – Королю Людовику XV. Сборник Императорского Русского Исторического Общества, т. 52. СПб. 1886. С. 428-430

Документ, возведший Екатерину на русский престол, заслуживает здесь своё место, потому что опровергает рассказы некоторых писателей об устном завещании Петра Великаго, будто бы объявленном им перед государственными сановниками, обращавшимися вокруг его постели. Вот он: *).

«Ведомо, да будет всем, что по воле всемогущаго Господа Бога, всепресветлейший державнейший Пётр Великий, император и самодержец Всероссийский, отец отечества, государь всемилостивейший, чрез двадцатидневную жестокую болезнь от сего временнаго жития в вечное блаженство отыде; а о наследстве престола Российскаго не токмо единым его императорскаго величества, блаженной и вечно достойной памяти, манифестом февраля 5-го дня прошлаго 1722 года в народ объявлено, но и присягою подтвердили все чины государства Российскаго, дабы быть наследником тому, кто по воле Императора будет избран. А понеже в 1724 году удостоил короною и помазанием любезнейшую свою супругу, великую государыню, нашу, императрицу Екатерину Алексеевну, за ея к Российскому государству мужественные труды, как о том довольно объявлено в народе печатным указом прошлаго 1724 года ноября 15-го числа: того дня Святейший Синод и высокоправительствующий сенат и генералитет согласно приказали во всё народное известие объявить печатными листами, дабы все как духовнаго, так воинскаго и гражданского чина и достоинства люди о том ведали и ей, всемилостивейшей, державнейшей, великой государыне императрице Екатерины Алексеевне, самодержице Всероссийской верно служили».

*) Текст этого замечательного манифеста напечатан в Полном собрании законов, т. VII, № 4643, от 28 января 1725 г.

Анекдоты и предания о Петре Великом, первом императоре земли русской и о его любви к государству. Составитель Евстигнеев. В трёх частях. Москва, 1900. С. 43

После того князь Меншиков, в сопровождении всех прочих, возвратился к императрице и сказал ей: «Мы признаём тебя нашей всемилостивейшей императрицей и государыней и посвящаем тебе наши имущества и нашу жизнь». Она отвечала в самых милостивых выражениях, что хочет быть только матерью отечества. Все целовали ей руку, и за тем открыты были окна. Она показалась в них народу, окружённая вельможами, которые восклицали: «Да здравствует императрица Екатерина!» и офицеры гвардии заставляли повторять эти возгласы солдат, которым князь Меншиков начал бросать деньги пригоршнями.

Записки о России при Петре Великом, извлеченные из бумаг графа Бассевича, который жил в России, состоя при особе Голштинского герцога Карла Фридриха, женившагося на дочери Петра Великаго Анне Петровне. Перевод с французскаго И. Ф. Амона. Москва, 1866. С. 154

На сей раз нечего было опасаться каких-нибудь беспокойств; всё обошлось мирно и тихо, что прежде, как хорошо известно из истории прошедших времён, здесь редко случалось при кончине государей. Впрочем, оба гвардейских полка (пользующиеся большим весом и значением) заблаговременно приняли все меры, чтобы не случилось какого-нибудь смятения. С обеих сторон дворца, в котором скончался император и собрались все вельможи, поставлены были две гвардейские роты с ружьями, а на всех прочих местах размещены крепкие караулы. Вскоре после того как наш тайный советник Бассевич возвратился домой, к нему приехали многие иностранные министры, между прочими Кампредон, Цедеркрейц, Мардефельд и Вестфаль, чтоб узнать, как повершилось дело при императорском дворе. Все они не могли надивиться, что всё кончилось так благополучно и без малейшего беспорядка. Затем весь наш двор получил приказание немедленно облечься в глубокий траур. Генерал-майор и майор гвардии Мамонов в тот же день был отправлен в Москву как для объявления там о кончине императора и вступлении на престол императрицы, так и для приведения жителей к присяге, а вместе с тем и для поддержания в этой столице тишины и спокойствия.

Дневник камер-юнкера Берхголъца, веденный им в России в царствование Петра Великого с 1721 по 1725 год. Ч. 1-4. М., 1902-1903. С. 266-267

…И через несколько часов в России водворилось смешанное правление женодержавия и военной олигархии под властью бывшей лифляндской служанки. Царство женщин продолжалось до конца столетия, и не от Петра зависело, что его дело и даже самое существование его родины не погибли в столь долгом испытании. Счастье современной нам России оказалось выше гения её создателя.

Валишевский К. Пётр Великий. М.: «Образование». 1908. С. 163

Так кончился достопамятный день 28 Генваря. В городе все было тихо; вечером никого не было видно на улицах.

Тургенев А.И. Обозрение иностранных известий о России в век Петра Великого. С. 40

И в городе царствовало такое спокойствие, что вечером все улицы были совершенно пусты.

Кампредон, Жак де – Королю Людовику XV. Сборник Императорского Русского Исторического Общества, т. 52. СПб. 1886. С. 430

Екатерина в роли Андромахи

29-го. Поныне Его Величество в болезни лежал и преставился в Своей канторке, а сегодня вынесен в залу.

Походный журнал 1725 года. Санктпетебург 1855. С. 3

(В своё время известного знатока петербургской старины Александра Майера заинтересовало указание в сочинении Ф. Прокоповича и в записях походного журнала на то, что Пётр умер в некоей малой комнатке, конторке. Это сообщение в самом деле должно было вызвать немалое любопытство исследователя русской истории. А.Л. Майер задался целью точно узнать, где же, в самом деле, умер император. Насколько известно, только он один и обратил внимание на эту любопытную особенность документов последнего часа петровского века. Жизнь этого величайшего исторического деятеля редко вершилась в роскошных декорациях. Не стала исключением из этого правила и его смерть. – Е.Г.)

«Первое достоверное указание, – пишет А.Л. Майер, – о комнате, в коей скончался государь император Пётр I, найдено мной в подлинных журналах или подневных замечаниях, записанных при высочайшем дворе в двух разных изданиях календарей с 1709 по 1727 год, где сказано, что «его императорское величество Пётр Великий, лежав в болезни в Зимнем своём доме в верхнем апартаменте, 28 января 1725 года преставился от сего мира в своей конторке», а 29 числа, «вынесен в салу»… Подлинныя книги, – продолжает он далее, – из коих сие выписано, лично вручил мне для временнаго употребления директор департамента внутренних сношений министерства иностранных дел, тайный советник Поленов; первым свидетелем о том, что таковые календари и записки существуют, обязан я был уже прежде по предмету поручения о проектах С.-Петербурга начальнику архива Кабинета его величества, Козлову, но он не знал тогда, где именно оные хранятся… На основании всех разсмотренных мною доказательств, я полагаю, что Конторка, в коей скончался Государь Император Пётр Великий, находилась на том месте, которое <…> должно находиться по нижнему этажу в пространстве угла, образуемаго ныне существующим зданием против Невы и Библиотеки Эрмитажа Зимняго Его Императорскаго Величества Дворца.

Майер А. Л. О старом Зимнем Дворце и палате в коей скончался Государь Император Петр Великий. Вестник Европы. Т. III. СПб, 1872. С. 253

29-го [января 1725] …Перед обедом тело покойного императора в сопровождении императрицы, всего двора и знатнейших вельмож было перенесено в большой зал и положено на парадную постель.

Дневник камер-юнкера Берхголъца… С. 268

Первой заботой Екатерины было стремление не пренебрегать никакими внешними проявлениями чувств, чтобы показать ту боль, какую ей должна была причинить смерть её мужа. В течение 40 дней, пока его тело, согласно обычаю страны, было выставлено для обозрения публики, на парадном ложе, она приходила регулярно утром и вечером, чтобы провести полчаса около него. Она его обнимала, целовала руки, вздыхала, причитала и проливала всякий раз поток искренних или притворных слёз. В этом выражении нет никакого преувеличения. Она проливала слёзы в таком количестве, что все были этим удивлены и не могли понять, как в голове одной женщины мог поместиться такой резервуар воды. Она была одной из самых усердных плакальщиц, каких только можно видеть, и многие люди ходили специально в императорский дворец в те часы, когда она была там у тела своего мужа, чтобы посмотреть, как она плачет и причитает. Я знал двух англичан, которые не пропустили ни одного из 40 дней. И я сам, хотя и знал, чего стоят эти слёзы, всегда бывал так взволнован, как будто бы находился на представлении с Андромахой.

Вильбуа. Рассказы о российском дворе. // Вопросы истории. №12, 1991. С.156-157

«Лекарство за пять копеек могло бы вылечить его…»

Один из «славнейших тогда в Европе докторов», профессор Герман Боергав, находившийся в Лейдене, получил от Блументроста описание болезни Петра Великого. Боергав, прочитавши сие письмо, вскричал с огорчением:

– Боже мой! Возможно ли, что этого великого мужа допустили умереть, когда можно было вылечить его таким лекарством, которое стоило бы пяти копеек!

(…) Он уверял, что вылечил бы совершенно великого императора, если б заблаговременно уведомили его о сей болезни и потребовали его совета. От Германа Кауи-Боергава, племянника славного Боергава и лейб-медика императрицы Елизавет Петровны.

Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Яковом Штелиным. С. 32

Боергавен смеялся над Петербургскими докторами, говоря, что Царя можно было спасти лекарством на пять копеек, и находил особенно странным, что за советом к нему обратились уже тогда, когда никакая помощь была невозможна. Русские медики, понимая всю справедливость мнения Боергавена, свалили причину смерти царя на шарлатана Брабансона, к которому яко бы Пётр имел слепое доверие, и на собственную неосторожность больнаго. Брабансон, напуганный этим, исчез и неизвестно что с ним сталось.

Анекдоты прошлого столетия. [Извлечение из книг Шерера] // Русский архив, 1877. – Кн. 3. – Вып. 9. – С. 169

По вскрытии тела Императора найдено, что части около мочеваго пузыря были объяты антоновым огнём, и некоторые столь отвердели, что их было трудно резать анатомическим ножом.

Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Яковом Штелиным. С. 32

Разсматривая глазами врача безпристрастно ход, периодическое возвращение и окончание смертельной болезни Императора, оказывается без всякаго сомнения, что, кроме обыкновеннаго разположения Его к затруднению мочи в последних годах жизни, простуда при Лахте в октябре, которая возобновилась ещё 6 января была особенною причиною последней болезни императора. Сначала была она обыкновенным затруднением мочи (stranguria), потом изменилась в воспалительное задержание (ischuria inflammatoria) и напоследок имела следствием своим местное разстройство около мочеваго пузыря. Ибо при разсечении (вскрытии) найденная затверделость и уничтожение чрез Антонов огонь сих частей должны быть непосредственным действием долго задержаннаго и, по разным случаям возобновлённаго воспаления, и не могли быть первоначальною причиною болезни. Может быть, что и катетеризм, с великою болию и почти без всякой пользы поставляемый, произвёл сие воспаление. Натура, и изыскание причины (aethiologia) сего страннаго и болезненнаго недуга, положившего предел жизни Монарха, величайшаго в мире, так ясно сами собою изображаются, что совсем нет никакой нужды для объяснения оных прибегать к другим, мнимым причинами, как-то: к болезни каменной, сифилитической, воспалению мочеваго пузыря или к яду.

История медицины в России, сочиненная Вильгельмом Рихтером, дворца его Императорскаго Величества лейб-медиком… Часть третья. Москва. 1820. С. 38

Разговаривая с г. Паульсоном, от которого узнал я сии обстоятельства последней болезни Петра Великого, сказал я ему, шутя, что славный Боергав говорил, что государя можно было вылечить таким лекарством, которое стоило бы не более пяти копеек.

– Да, – отвечал он, – и мы это знали и верно бы вылечили государя, если б он сначала не скрывал так долго своей болезни и если б в ноябре не соскочил в воду. – Сей великий муж, – примолвил он, – будучи крепкого и здорового сложения и столь трудолюбив, мог бы, не переменяя обыкновенного своего образа жизни, ещё лет сорок прожить, если б в болезни поступали с ним, как надобно было.

От надворнаго советника Паулсона, придворнаго лекаря 80 лет умершаго в 1780 году.

Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Яковом Штелиным. С. 33

Предоставляю судить читателям, справедливы ли Штелиновы известия о Боергаве, или нет. Штелин утверждает, что он слышал от племянника его Германа Каау-Боергаве, в Петербурге, будто когда Великий Герман Боергаве услышал о смерти Петра I то вскричал: возможно ли! допустили умереть столь великаго мужа, когда можно было бы излечить его пятикопеешным лекарством! Можно однако сомневаться, чтобы сей великий медик, при всей скромности своей, произнёс такия выражения, особенно по тому, что он в болезнь принцессы Натальи Алексеевны, с свойственною ему скромностию, отдаёт в ответе своём петербургским врачам всю возможную справедливость их знаниям.

История медицины в России, сочиненная Вильгельмом Рихтером, дворца его Императорскаго Величества лейб-медиком… Часть третья. Москва. 1820 . С. 38-39

Французский посол Кампредон – министру иностранных дел Франции графу Морвито.10-го февраля н. ст. 1725 года: «Ваше Сиятельство. Из прежних писем моих вам известен весь изменчивый ход болезни Царя. В письме от 3-го числа я имел честь сообщить в. с. что есть некоторая надежда (т.е. на выздоровление Петра). 6-го я доносил о постигшем Монарха повторительном припадке и об опасности, коей подвергается его жизнь. 8-го послал дубликат этого донесения, вместе с донесением о последовавшей в 5 ч. утра того дня кончине Царя. Это письмо послано мною чрез Стокгольм, так как Шведский посланник уверял меня, что имеет верный случай отправить курьера через Финляндию, несмотря на бдительный надзор за всеми заставами и на временную приостановку почтового движения. Таким образом, мною сделано всё возможное для скорейшего сообщения в. с. этого печального известия. Но, не будучи уверен, что мои усилия в этом отношении увенчались успехом, беру смелость ещё раз доложить в точности обо всех наиболее интересных событиях, происшедших здесь с той минуты, как болезнь Царя признана была опасной, до сего дня.

Источником болезни послужил, как я уже и сообщал в. с., застарелый и плохо вылеченный сифилис. (Elle provenait, ainsi que j’ai eu l’honneur, monseigneur, de vous marquer, d’un reste de vieux mal venerien mal gueri).

Так как Монарх был столь же нетерпелив, сколько и деятелен, то врачи его, господа Блументросты (messieurs Bloumentrost), при первых припадках, прописывали ему лишь слабые, временно облегчающия средства. Очень возможно, что невежество, в котором нельзя не заподозрить этих врачей, было главной причиной той легкости, с какой Царь сам относился к своей болезни, воображая, будто всегда несколько облегчавшие его минеральные воды могут вполне уничтожить внутренний яд. Между тем, опыт доказал, что они, напротив, приносили вред, особенно потому, что Царь последовательно принимал Олонецкие и Пирмонтские воды зимою, в самые сильные морозы. Вследствие всего этого Монарх всё похварывал с самого возвращения своего из Ладоги; делами он занимался мало, хотя и выходил и выезжал по обыкновению. В ночь с 20-го на 21-е Генваря с ним сделался жестокий припадок задержания мочи (il fut attaque d’une retention d’urine tres-violente). Ему дали обычные употребляемые в таких случаях лекарства и через несколько дней объявили, что всякая опасность прошла. Однако ж призвали на совет нескольких врачей и между прочим некоего весьма сведущего Итальянца, по имени Азарити (nomme Azzariti). Когда ему объяснили причину болезни Царя, он признал её излечимой, если последуют предлагаемому им способу лечения. А именно: извлекут из мочеваго пузыря застоявшуюся и гниющую в нём урину (de degager la vessie de urine), чем предупредится воспаление, а за тем, посредством лекарства, пользу которого врач этот многократно изведал на опыте, примутся за излечение язвочек, покрывающих, по общему мнению врачей, шейку мочевого пузыря. Блументросты отвергли сначала совет, поданный не ими, и продолжали своё пальятивное лечение, так что до утра Субботы, 3-го числа того месяца, положение Царя нисколько не улучшилось. К вечеру этого дня ему стало хуже, а ночью с ним сделались такие судороги, что все думали, он не перенесёт их. За судорогами последовал сильный понос, а в Воскресенье утром заметили, что урина издаёт сильный гнилостный запах.

Итальянский врач обратил на это внимание прочих врачей и снова стал настаивать на необходимости извлечь урину из мочевого пузыря. Тем не менее, это отложили до следующего дня, и только в десять часов утра хирург Англичанин, по имени Горн (Horn), удачно сделал эту операцию. Извлечено было до четырех фунтов урины (de quatre livres), но уже страшно вонючей и с примесью частиц сгнившего мяса и оболочки пузыря. Однако Царь всё же почувствовал облегчение. Он проспал несколько часов, и по городу разнесся слух, что всякая опасность миновала. Ночь с Понедельника на Вторник прошла довольно спокойно, но часов в десять утра, когда Царь попросил поесть и проглотил несколько ложечек поданной ему овсянки, с ним тут же сделался сильный пароксизм лихорадки. Тогда-то все поняли, что у него начался Антонов огонь и что, следовательно, нет более никакой надежды. Ни один из врачей не осмеливался сообщить это известие Царице. Но когда Толстой спросил Азарити, тот сказал ему, что если для блага государства нужно принять какие-нибудь меры, то пора приступить к ним, ибо Царю недолго уже остаётся жить. Действительно, в ночь со Вторника на Среду с ним опять сделались судороги, после чего наступил бред, во время которого он всё говорил, что принёс свою кровь в жертву. В бреду он, несмотря на усилия окружавших его, вскочил с постели и приказывал отворить окно, чтоб впустить свежего воздуха, но тот час же упал в обморок, и его снова уложили в постель. С этой минуты и до самой кончины своей он, можно сказать, не выходил более из состояния агонии. Говорить он почти не мог, не мог сделать и никаких распоряжений. О завещании ему и не напоминали, отчасти, может быть, из боязни обескуражить его этим, как предвещанием близкой кончины, а может быть и потому, что Царица и её друзья, зная и без того желания умирающего Монарха, опасались, как бы слабость духа, подавленного бременем страшных страданий, не побудила его изменить как-нибудь свои прежние намерения…»

Сборник Императорского Русского Исторического Общества. Т. 52. 1886 г., стр. 433-436

…Его тело было выставлено на бархатной, расшитой золотом, постели в дворцовой зале, обитой теми самыми коврами, которые он получил в подарок от Людовика XV во время своего пребывания в Париже.

Костомаров Н. Исторические монографии и исследования. Книга III, том V. С. 245