Мидасов дар

Бывало, упрекну его при встрече.
Молчит, чудак… Оправдываться нечем?

А помнится, завидовал ему
В студенческую пору, в институте:
Его мужицкой смётке и уму,
Напористо стремящемуся сути,
Упрямству… Но особенно тому,
Как он писал – торжественно до жути:
По-бычьи упирался в пол ногами,
Как будто камень громоздил на камень.

А Муза – и легка, и своенравна:
Безумного надеждой усмирит,
Внушит тихоне громовержца право,
Романтика в корявый ввергнет быт,
Над скромником, глядишь, сияет слава,
А гений всеобъемлющий забыт…
Кто понимает, что за баба – Муза,
Не вздорит – ищет брачного союза.

Мне помириться с Музой удалось.
Капризная? Пришлось приноровиться.
Она шептала: «Стань самоубийцей!»
А я кивал, умно скрывая злость.
Она меня вела – и вкривь, и вкось,
То оттолкнёт, то нежно подольстится…
И, лицемерно разыграв ханжу,
С дурашливою Музою дружу.

Андрюха и в искусстве был упорным.
Натягивая нос профессорам,
Подчас казался чистоплюем нам,
И даже проявлял зазнайство, гонор,
Нередко спорил, надрываясь горлом,
Придирчив – до наивности – к словам…
Для Музы человек такой – обуза,
Но от него не уходила Муза.

3

Учась пониже курсом, чем Андрей,
Я подражать ему пытался даже.
Хотя мой колорит повеселей,
Трагическая боль его пейзажей
Аукалась лиричностью моей…
Весной на институтском вернисаже
Он выставился: «Просека. Этюд»,
Где ощущалось, сколь порубщик лют.

Не мастерство, а нравственная сила
Распорядилась этим полотном;
Нет, роща не кричала – голосила,
Расчерчена суровым топором.
Валялись раскоряченные пилы —
Оружие насилья – под кустом,
И чёрные берёзы догнивали,
И в жутком страхе разбегались дали.

Он был не понят. Говорили все,
Что замысел и опыт неудачен,
Рисунком – угловат, по цвету – мрачен,
Да и берёзкам отказал в красе…
А мой хвалили: «Васильки в овсе».
Я первый год учился. Только начал.
Однако, поле расцветив искусно,
Вложил в работу простенькое чувство.

Мясницкий усмотрел во мне талант,
Любовь к природе. Старцы пожурили,
Поскольку третий план был слабоват.
Зато на первом – сухость, нежность пыли,
Колосьев, чуть примятых, аромат…
Профессора такую чушь любили,
Эффекты в стиле импрессионистов,
Чей путь в искусстве светел и неистов.

Андрей споткнулся именно тогда.
Мальков, академическая туша,
Внушал ему, Андрей его не слушал,
Уставившись в окно, на провода…
Мальков – аж покраснел! Малькову – душно!
Потребовалась ректору вода!
На кресло повалился, багровея…
А я – в буфет, и этим спас Андрея.

Но вправду ли новатор был Мане?
Свет раздраконил?.. Велика ли степень
Новаторства в подобной новизне,
Поскольку веком прежде Джон Констебль
Полдневный зной разлил в голубизне;
Фамилии его основа – стебель,
И корень этот разумею так:
Родился пейзажистом – верный знак.

Вы помните?.. Журчащая река.
Июльский день. По лугу свет разбросан.
Прониклись ожиданьем облака,
Вода чудесным серебрится плёсом,
Миг заступил бессчётные века