Юность

Вернувшись на рассвете домой, я уселся за столом перед портретом Зои и долго всматривался в ее лицо, тихо говорил с ним о жизни, о любви и смерти, о чистоте и грязи в поступках. В чем-то старался я оправдаться перед портретом и в чем-то убедить его. А портрет скептически смотрел на меня и ничему не верил.

– Ты чиста и прекрасна в чистоте твоей, но жизнь сомнет тебя… Не гордись предо мною! Тебе ненужна моя любовь… Вижу. Я отдам ее тем, которым не до любви и не до чистоты. Имеем ли мы право уходить в любовь и красоту, когда вокруг нас одни страдания?.. Правда, Соня? Да, конечно!..

Я вынул из тайника портрет Сони и в нем почерпал утешение:

– Ты поймешь и простишь, а эта красавица… слишком она красива!.. Не для нас она, а вот для таких красивых болванов, как этот распорядитель с глупым бантом на груди… Танцуйте, господа, Бог с вами!.. Танцуйте!..

– С кем ты разговариваешь?..

– А, Палаша!..

– Никак плачешь?.. Об невесте, что ли? Не воротишь…

– Не воротишь, Палаша…

– Ты молодой еще… Свет не клином сошелся, найдешь другую. Девок много. А мертвого слезой не подымешь… Самоварчик тебе надо?..

В голове зазвучал вальс, под который я кружился с Зоей, и воскресло ощущение ее близости: теплая рука на плече, золотистый локон волос на щеке, запах духов и порывистое дыхание…

– «Тарам-тата-та-тааа, а-та-та-та-тарам-тааа».

– А ты не пой! У нас спят еще…

– Спят. «Спи кто может, я спать не могу!..».

– Ну, хоть другим-то не мешай!

XXIII

…Воскресла моя умершая невеста… Зоя, Зоя, если бы ты могла заглянуть в мою измученную душу! Там только ты, одна ты, моя белая, чистая девушка, и безвыходный хаос страданий и позднего раскаяния… Ты сказала: «что прошло, то невозвратно»… Ах, если бы так! Почему же твой образ неотступно стоит пред моими глазами и тоска по тебе не хочет отпустить меня на волю? И почему вернулся в душу трепет первых свиданий, и я жадно ищу, как прежде, случайных встреч с тобой?.. Ах, теперь эти редкие встречи не дают мне ничего, кроме страдания. Зачем же я их ищу, ищу, ищу… Нет, что прошло, то возвратилось и снова, с еще более властною силой, захватило меня. Счастливая, для тебя оно – «не возвратно»… Ты смеешься над ним… и надо мною…

Я хотел бы уйти с головой, как раньше, в идейную работу, я стараюсь сделать это: усиленно пачкаюсь в гектографской краске, собираю нелегальную литературу, веду пропаганду среди товарищей… но… ты мешаешь мне, потому что не любишь… И я каждую минуту об этом думаю и каждую секунду это чувствую, и у меня опускаются руки, и кажется мне, что не стоит трудиться, пропадает пыл ненависти и потухает жажда подвига… Ах, если бы мы попрежнему любили друг друга! Мы взялись бы за руки и пошли навстречу смерти без страха и колебаний, и наша любовь осветила бы дорогу многим другим… Перед вечной разлукой на земле мы с тобой обменялись бы такими письмами, над которыми бы плакали в тишине ночи все живые и честные.

– Игнатович!

– А, здравствуйте, Геннадий!..

– Куда вы?

– В театр за билетами на «Евгения Онегина». Зоя тоже идет… Мы – целой компанией. Идемте, голубчик!

– Пожалуй… Впрочем, быть может, я буду лишним в вашей компании…

– Что вы, Господи помилуй! Вы знаете, как я уважаю вас…

– Вы-то так, да другие…

– А другим – всё равно… Веселее!

– Не знаю, как ваша сожительница…

– Зоя? Вот пустяки!.. Какое ей дело? Приглашаю вас я… Я без вас не пойду!

Игнатович опять посмотрела на меня тем значительным взглядом, который давно уже пугает меня и… раздражает: я давно уже понял, что она питает слабость ко мне, но я… меня это только раздражает.

– Идемте, дорогой подумаю…

– Вы, кажется, неравнодушны к моей сожительнице?.. Совершенно напрасно…

– Я… Нисколько!.. Почему вам так кажется?

– Не всё то золото, что блестит… Наружность обманчива.

– Игнатович, я не пойду в театр!

– Не отпущу!.. Уверяю вас, что мы обе: и я, и Зоя, будем очень рады. Мы обе вас… вам симпатизируем. Довольны? Руку!

Она крепко пожала мне руку, и значительно посмотрела в глаза:

– А вы?

– Что – я?

– Кому из нас вы больше симпатизируете?

– Не знаю. Обеим одинаково.

– Значит, ни одной из нас…

– Почему такой вывод?

– Ребятишки, когда их спрашивают – кого больше любишь, говорят: обеих одинаково. А это значит, что – никого…

– Я – не ребятишка, а потом…

– Что – потом?.. Сохранили вы ландыш, который я поднесла вам на студенческом балу?

– Ландыш?.. Да, я положил его в книгу, но забыл, в какую…

– В любимую, по крайней мере?

– В «Философию права»…

– Как это понимать? Значение?

– Трудно это понять.

Так, перебрасываясь словами, мы дошли до театра. Я сказал несколько приятных фальшивых слов спутнице и, чувствуя, что не могу не идти сегодня в театр, зачем-то всё упирался: