– Увы, не могу доставить себе этого счастья!
– Почему? Вы прекрасно танцуете, – я видела…
– К сожалению, я не заводная игрушка и пляшу только в тех случаях, когда мне хочется.
– Извините!
– И меня равным образом.
Вздрогнуло сердце: взор поймал желанное. С кем это вы, Зоя Сергеевна, изволите так упоительно вальсировать? А-а, с самим распорядителем!.. Мастер своего дела… Как качаются тяжелые косы… Красивая головка. Правда: она напоминает Маргариту… «Тарам-та-рам-та-та». Не обращает внимание. Ну что же поделаешь! Бог с тобой, Зоя!.. Улыбается этому болвану-распорядителю. Очевидно, напрасно я воображал, что мое письмо убьет в ней всякую радость. Эх, вы!.. Все вы – одинаковы!
– Тарам-та-та-та-раам… та-та-таа, та-та… Идемте, Игнатович, вальс!
– Идем!
Я подхватил Игнатович и с каким-то ожесточением стал кружить ее в вальсе.
– Будет, будет!.. Голова кружится… Ах, противный какой!..
– Мерси!
Посадил Игнатович и пошел опять к товарищам. В дверях, лицом к лицу – Зоя, преследуемая распорядителем. Как огнем обожгло душу и не стало сил пройти мимо, притворившись незнакомым:
– Здравствуйте, Зоя Сергеевна!
– Здравствуйте!
– Пойдемте танцовать… вальс!..
– Простите, я устала…
– Зоя Сергеевна устала…
– Извините, но я приглашаю не вас, а вашу даму…
Вот нахал! Нацепил на грудь дурацкий бант и воображает, что он неотразим. Погоди, я тебя научу деликатности. Пора бросить это глупое, бесцельное круговращение.
– Господа! Я прошу слова.
– Музыка! молчать!
– Тише!
Я встряхнул головой и начал речь. Никогда в жизни я не был так красноречив и никогда не горел так в своих словах, как в этот раз. С дрожью в голосе я говорил о зле, опоясавшем железным кольцом всю землю, с страстным порывом призывал всех к битве с этим злом, со слезами в глазах бичевал всех, не исключая себя, вызвал перед слушателями образ моей любимой, погибшей в бою женщины и, на память читая ее прощальное письмо к матери, неожиданно для себя разрыдался… Гром рукоплесканий перемешался с криками «тише!», с моими рыданиями, с встревоженными голосами девушек, не знавших, как и чем выразить мне свои симпатии и со всех сторон протягивающих мне руки со стаканами простой и сельтерской воды. Кто-то требовал доктора…
– Голубчик, что с вами?!.
Кто это? Такой нежный, ласковый голос, готовый оборваться слезами…
– Не знаю, Зоя!.. Ничего не знаю…
– Не надо, Геннадий плакать…
– Да, да… Я не буду… Я не знаю.
Я вскинул глаза на Зою: она отирала платочком слезы, и всё лицо ее пылало огненным румянцем.
– А вы-то что, Зоя Сергеевна…
– Не знаю… Вы так говорили… У меня всё время прыгали эти глупые слезы…
Нас окружили плотным кольцом и нельзя было уйти…
– Господа, вы нас арестовали! – сказал я с улыбкой окружающим, и гром новых рукоплесканий, веселого смеха и криков «браво» ответили на мою жалобу…
– Музыка! Играй! Музыка!..
– Вальс! – прокричал я и умоляюще взглянул на Зою.
– Ну, ладно… пойдемте уж!..
Зоя кинула веер неотстающему от нее распорядителю и положила руку на мое плечо… Мы закружились в вальсе, и я, как прежде, шептал тихо:
– Милая, милая… если бы ты знала!..
– Не говорите мне «ты»…
– Простите!..
– Мы только товарищи…
– Будем ли мы видеться?..
– Если случится. Что прошло, то невозвратно… Будет! У меня кружится голова… Мерси!
– Мерси!.. Я хотел бы проводить вас до дому… Могу я…
– Извините: Зоя Сергеевна дала мне слово!
– Да, меня проводят…
Опять этот болван-распорядитель… Неужели она…
– Касьянов, хочешь коньяку?
– Еще бы! Вот глупый вопрос.
– Идем в буфет!