Девочка без прошлого

– Почитаешь мне? – шепотом спросила она.

Я кивнул.

Мы читали пятую главу. Меленький несчастный Оливер, познав тяготы жизни в работном доме, перебирается в еще более злосчастное место, где его продолжают преследовать подонки общества, нарисованные Диккенсом с такой тонкостью, что было невозможно не почувствовать к ним презрения. За теми подонками мы следили около получаса. Когда девочка начала засыпать, я закрыл книгу. На часах было одиннадцать вечера. За окном накрапывал дождь и все повторялось, как в прошлую ночь. Новороссийск иногда напоминал мне образ цикличных погодных явлений. Дождь в одно и то же время, потом в одно и то же время ветер. За тем и другим следовала легкая реабилитация в виде теплой погоды, и все повторялось снова.

Я укрыл Алину теплым одеялом, выключил свет и вышел из комнаты.

Спать мне не хотелось, и я отправился на крыльцо подышать свежим воздухом. Начиналась ночь. Со стороны порта доносился грохот механизмов. На Сухумском шоссе ревели грузовики. Ночь в Восточном районе редко бывала тихой, но к тем звукам, что создавал театр индустриального района, все давно привыкли. Я тоже к ним привык, и хуже себя чувствовал только тогда, когда их не было.

Несколько минут я простоял, глядя в бесцветное небо, и, замерзнув, вернулся в постель. Дождь то бренчал по стеклам, то прекращался. Я слушал его, пока не провалился в сон.

Утром меня разбудил яркий свет. Обычно я закрывал занавески перед сном, и свет меня не беспокоил. Но вчера этого сделать не довелось и протиснувшееся сквозь пелену дождевых туч солнце подняло меня с кровати. Не глядя на часы, я сложил постельное белье и отправился в туалет. После утреннего ритуала, я все-таки глянул на часы, и решился на то, что следовало сделать уже давно. Я засобирался в город. В семь утра как раз открывались рынки, и народа на них было еще не так много. За два часа перед работой я планировал купить одежду для девочки и заодно пройтись по всем столбам с объявлениями.

Все прошло по плану за исключением того, что в девять девочку будить не пришлось. Когда я вернулся домой, Алина и Бен ждали меня на кухне. Бен ел, а Алина разглядывала кухонную плиту.

– Тебе не стоит трогать эту штуку в мое отсутствие, – сказал я. – Газ – не игрушка для детей.

Девочка поджала губы.

– Если вовремя не поднесешь огонь, можешь остаться без бровей. А если забудешь выключить газ, можешь и умереть. Я тебя не пугаю. Но предупреждаю. Подходи к плите только в моем присутствии. Если хочешь разогреть воду, пользуйся электрочайником. Он включается всего одной кнопкой. Хочешь разогреть еду из холодильника – пользуйся микроволновкой. О плите забудь. Поняла?

Она кивнула.

– Ты сегодня умывалась?

Ответа не последовало. Только два глаза смотрели на меня, как провинившиеся.

– Иди в ванную, приведи себя в порядок. Почисти зубы. И потом приходи. У меня есть для тебя кое-что.

Алина удалилась. Я разложил покупки. Еду быстро определил в холодильник, одежду для девочки отложил на стул. Я хотел, чтобы она померила ее, и если все подойдет, то останется только простирать и высушить. А если не подойдет, то утро сегодняшнего дня придется повторить завтра. У меня не было желания вновь и вновь видеть ее в одеянии, что не особо подходило ей по размеру. В этом чувствовался некий просчет. Еще один шаг ответственности, оставшийся без внимания.

Завтрак пришлось делать на скорую руку. Мы поели, а потом я спросил:

– Чем будешь заниматься, пока я на работе?

Алина пожала плечами.

Я заметил, что сегодня девочка от меня не отворачивалась. На ее лице отсутствовала привычная хмурость, как будто солнце, прятавшееся за тучами три дня, вышло из-за облаков, и озарило ее внутренний мир. Я не хотел его портить, но жизнь была бы слишком легкой, если бы солнце в ней никто не заслонял.

– Мне нужно узнать у тебя кое-что, – начал я, обдумывая как бы сказать все правильно. – Вчера был ужасный день…

Она приподняла подбородок, и я почувствовал, как ее глаза отдаляются от меня.

– Там, где я работаю, произошел несчастный случай. Умер близкий мне человек, и по той причине вчера… я был немного не в себе. Но сейчас мне лучше.

Алина не шевелилась.

Я посмотрел на нее и вдруг передумал спрашивать. «Совпадение», – решил я. Всего лишь совпадение. Но ее слова не уходили у меня из головы. Она сказала: «Завтра случиться беда». Я не ослышался. Имела ли она ввиду то, что произошло?

Я помолчал. Девочка ждала.

– Ты что-то хотел спросить? – напомнила она.

– Нет, – я помотал головой. – Просто хотел сказать тебе спасибо. И все.

Я вздохнул и указал в сторону стула, где лежала одежда.

– Примерь. И сними мои тряпки. Если что-то не подойдет, отложи в сторону, я завтра поменяю.

Алина взяла ворох вещей и на какое-то время удалилась из кухни. Она вернулась через пару минут и сказала, что обновка ей в самый раз.

– У меня никогда не было таких вещей, – сообщила девочка. – Спасибо.

Она покрутилась передо мной. Ее волосы на мгновение взлетели, а потом рассыпались по плечам. В новых джинсах и свитерке она выглядела потрясающе.

– Если джинсы подошли, то и штаны подойдут, – сказал я. – И майки. Там всего по две. Осталось решить проблему с обувью.

– У меня будут ботинки?

– В такую погоду другое не наденешь. Хотя, если хочешь, я мог бы поискать кроссовки.

– Спасибо, – и тут она подошла ко мне и прижалась так крепко, как не прижимался еще никто на свете.

Ее ручки были горячими, и их огонь я ощутил сквозь толстую рубаху, как если бы прислонился к стене камина. Было так тепло и приятно, что я внезапно растерялся. Мне даже почудилось, будто мы покинули пределы комнаты и переместились в такое место, где нет ни печали, ни горя и всегда весна. В тот момент я задумался, чувствует ли подобное каждый отец, когда его обнимает дочь или меня просто затмило тем, что я никогда ранее не испытывал. Как говорил Чарок: «Все, что приходит первый раз, помниться дольше, чем то, что повторяется бесконечно». Я запомнил то прикосновение, хотя любой, кто бы смотрел на нас со стороны, ничего примечательного бы не заметил.

Следующие три дня прошли в неспешном ритме, словно планета уловила осенний баланс и застыла в нем, не желая менять ни цвет, ни состояние. Дождь пролил только однажды, застав меня по дороге домой и промочив с головы до пят. Над горами висела борода. По утрам борода становилась гуще, к вечеру редела, словно ее разгонял дым цементных заводов. Лес сбросил листву и только сосны на пиках Маркхотского хребта зеленели в лучах редкого солнца.

С тех самых пор домой я стал торопиться. Странное ощущение, что меня ждут, не позволяло засиживаться на работе, плестись или подолгу разглядывать светящийся терминал «Транснефти». Иногда я даже жертвовал остатками сил и вместо того, чтобы следовать по Сухумскому шоссе, сворачивал в переулок и шел домой по кратчайшему пути – грязным не асфальтированным дорогам меж таких же грязных и обветшалых домов. В темное время суток бродить там было опасно из-за бездомных собак, пьяниц и наркоманов; в светлое время суток те улицы обычно пустовали. Сухумское шоссе я выбирал только в том случае, если мне требовалось зайти в магазин, либо пробежаться по доскам объявлений.

Однажды я поймал себя на мысли, что мне совершенно не хочется видеть какие-либо новости о пропавших детях. Я не знал, как поступлю, если объявление все-таки появится, и день ото дня мне становилось не по себе уже не от той мысли, что Алина останется у меня, а от той, что у меня ее заберут.

Впервые она покинула пределы дома спустя неделю после своего появления. Был вечер. Я вернулся со смены и перед ужином предложил ей прогуляться на пляж. Девочка согласилась, и мы, одевшись так, будто собирались спать под открытым небом, вышли на улицу. Спустившись вниз по Волочаевской, мы свернули налево, перешли Сухумское шоссе по воздушному переходу и вернулись к знакомому перекрестку только уже с другой стороны дороги. Мы прошли мимо АЗС «Уфимнефть», миновали «Закусочную для моряков» и там, где бы никто и не подумал сворачивать в густой кустарниковый подлесок, ступили на узкую бетонную лестницу.

Вся восточная сторона Новороссийска представляла собой промышленный район, где торговые терминалы делили место с военными. Здесь отсутствовала туриндустрия, не было красивых набережных и люди гуляли, поглядывая на море либо через забор, либо никак. Пляж в районе улицы Волочаевской был едва ли не единственным местом, где жители могли коснуться морской воды, провести пикник или посидеть, глядя на противоположную сторону бухты.

Я ходил сюда, когда тяготил по своему прошлому. Пляж редко пустовал, хотя сказать, что здесь было многолюдно, тоже нельзя. По выходным местные приходили сюда с детьми, с собаками, с настольными играми, с пивом, либо же, как я – без ничего. Зажатый между бетонными блоками причалов и отсеченный от оживленного шоссе стеной деревьев, маленький, но такой необходимый пляж, навивал состояние свободы и меланхолии. Здесь была своя атмосфера, и она совершенно не напоминала ту, что царит на противоположной стороне бухты. Там, где сотни людей ежедневно ходят по оборудованным дорожкам и лестницам меж целой россыпи кофеен, находилось, вроде бы, тоже самое море и тот же самый воздух, но было все по-другому. И вот почему: здесь еще оставалась не тронутая человеком природа. А на другой стороне бухты все давно захватила коммерция.

Мы шли вдоль кромки воды. Булыжники звенели под ногами, за спинами шептались деревья, ветер то рвался вперед, как в неистовой пляске, то останавливался. Где-то на середине береговой линии мы встретили трех подростков, распивающих пиво, и пара немолодых людей повидалась нам в самом конце пляжа.

У причала мазутного терминала стоял танкер. Набегавшись, Алина долго смотрела на его огни, потом спросила, есть ли там люди.

– Конечно есть, – ответил я.

– А им там не страшно? – немного погодя, она добавила: – Взаперти.

– Всякое бывает. Насильно их туда никто не зазывал. Все пришли по собственному желанию, да так там и остались.

На корме появился человек. Он был одет в черный комбинезон, измазанный краской. На рукавах виднелись светоотражатели. На голове сидел каска с широким козырьком, так что пол лица его утопало в густой тени. Человек подошел к борту, поглядел вниз, потом ногой потолкал швартовочный конец и на какое-то время скрылся из виду. Через несколько секунд на корме что-то загудело. Земля под нашими ногами тоже, будто бы, задрожала.