Отвори объятья для нежности”.
Дева, на то лишь негодуя, взывала к совести и сердцу блудника.
Без излишней говорливости,
Муж, с усмешкою шепнув, продолжил истязанья.
“Словом не идешь ко мне, так сам возьму тебя я силой”.
И ринулся девой овладеть, не имея места преткновенья
Страсти ветреной своей, ради гуманности лживой мнимой,
Животным став, жадностью сожженный.
До плоти, до наслажденья снизошел, протянувши руки.
Но дева вдруг молитву шептать украдкой начала, потаенный
Крик извергся из души ее, охлаждая мужа муки.
Оторопел он и будто бы ослеп, прозрел и окаменел.
Каролина, не собрав вещей, тихо вышла из комнаты
Не согрешив и мужа от беды отворотив, день просветлел.
И девство, от рожденья сохранив, ушла в девичий монастырь,
Оставив земли суетный удел, средь облаков ныне чистыми очами зрит,
Исполнив обещанье данное Господу в памяти и духе силе.
Не убоялась искушенья, тихо на кроватке монастырской спит.
Более не стучатся к ней мужья, сон ее прибывает в мире.
До старости Каролина дожила, также скромна.
И история ее вразумляет подвигом великим,
Ведь легка невинность без искушенья,
Но в искушенье девственность трудна.
Песнь первую окончим ныне, гимн, воспевши чистоте, в дни гоненья,
Не убоимся мы, без преткновенья,
Исполним дарованные Богом предназначенья.
Песнь II
Безмолвно таинство скрывает дол,
Там из тумана выплывают корабли,
Состарились купцы, неинтересны им платья кружева подол.
Факелов зажгли огни.
На бриг вступили старики в страданьях от тоски.
Родны земли и жены заждались по заботе, по любви.
Созерцал я странником сей картины, различал мельчайшие мазки,
Терзаемый разлуки раны, ожидая окончанье своего дальнего пути,
О том, что ведал, смею вам поведать, то, что видел, смею описать.
Святый образ, Ариана, в книге и вне печального романа,
Вне реальности и духа, но отважусь робко воспевать.
Еще не раз в доспехах рыцаря с поникшею главой, в позе раскаянья Адама,
Прильну грешными глазами к ее царственным очам.
Не прикоснусь к ее девственным рукам и ныне
Средь болот, городов и лесов блуждаю, спускаюсь по горам.
И музыку играю в часы прибоя, на песке возлегши, словно на перине.
Глас поэта ею слышен, она одна подобна вдохновенью,
И образ ее свят и вечен, в воспоминаньях седого старика, не скрою,
Уж минул век, ушли и скорби, и радости ушли вслед веселью.
Познаю тайны тайн сокрытых пеленою.
Невидимо в одной одежде и с посохом единым в знак смиренья.
Однажды светлою порою, когда мир покоренный негой,
Струится медом по существу, и благочинность вступает в ряды правленья.