Глава 3, в которой стучат колеса
– Чуф-ф-ф-ф! – сказал поезд, и девчата забеспокоились.
– А он без нас не уедет? А давайте уже пойдем в вагон?
– А циво он так делаит «цю-ю-уф»?
– Гера, а ты точно взял билеты?
Я точно взял билеты. Просто в осенней одежде очень много карманов, а учитывая еще и пресловутые восхитительные штаны – их количество и вовсе удваивается. Потому я хладнокровно поставил дамские чемоданы на перрон, скинул туда же свой рюкзак и принялся методично обыскивать одежду. Нашел червонец, четыре конфеты «рачки» – это меня в корпункте угостили, еще – скрепку, резинку для волос, маленького пластмассового пупсика, мелочь россыпью, спички, какие-то бумажечки, огрызок простого карандаша…
– Гера!!! – глаза Таси постепенно окрашивались в цвет крыжовника, а значит – пора было кончать цирк.
Действительно – билеты нашлись в заднем кармане штанов и появились на свет Божий немедленно.
– Вуаля!
– Паяц! – сказала Таисия и выдернула у меня из рук проездные документы.
А я что? А я ничего! Просто никак не привыкну, что снарядиться для поездки молодому холостому мужчине – это одно, а трём красавицам – совсем другое. Мне-то что? Нищему собраться только подпоясаться! А девчатам – купальник надо (температуру моря обещали +18 – +19, для северянок это что-то вроде кипятка), платья – надо (в рестораны ходить и по Набережной гулять, всем троим), ботинки и костюм для горного туризма – надо (вдруг Вася с Асей с кем-то подружатся и можно будет их оставить и сходить в горы), зимняя одежда – тоже надо (в ноябре возвращаться будем, а это не шутки) и так далее, и так далее…
– Значит, у вас пятое, шестое, седьмое места… Ага, самая маленькая – без места, – кивнула проводница. – Проходите в вагон, вон еще пассажиры бегут!
Я торжествующе посмотрел на пару взрослых и солидных опоздунов: несмотря на количество детей и чемоданов, мы были не последние!
* * *
Ни в одном американском фильме начала двадцать первого века я не видел плацкартов. Я вообще не видел там вагона, где можно поспать. Только сидячие – этого добра в голливудском кино хватает! Это странно: США – огромная страна, и я никогда не поверю, что все триста с гаком миллионов американцев передвигаются только машинами и самолетами! Наверняка ездят там в своих американских плацкартах, просто от нас их скрывают ввиду неприглядности и бесконечного загнивания… С другой стороны – нью-йоркское метро они показывать не стесняются, так что же там такое таится, в пассажирских американских вагонах? Портал в преисподнюю?
Сравнить наши советские поезда с американскими было бы здорово, потому что там, в родной незалежной Беларуси я катался до берегов Черного моря на точь-в-точь таких же плацкартных вагонах Беларускай Чыгункi. Ну да, года эдак с 2015 «гравитационные» клозеты стали заменять на вакуумные, в вагонах появились кондиционеры, но в целом…
Бордовые или синие полки, раскладной столик, занавеска на гибкой держалке, которая втыкается в пазы рамы окна, твердые матрацы, практически невесомые подушки, кипяток из титана, сытные запахи, разговоры и, конечно – граненые стаканы с чаем в подстаканниках! Вот есть у меня к ним слабость, очень они мне нравятся.
А девочкам – Асе с Васей – нравился поезд: весь, целиком и полностью. Они всё щупали и везде лазили, и всё стремились облизать и везде втиснуться, и со всеми поздороваться и познакомиться. Не выпускать их из нашего купе было делом нетривиальным, но мы пока справлялись.
Когда проводница прошлась по вагонам и собрала билеты, я принялся за дело. Пользуясь своим ростом, достал матрац, подушки и принялся заправлять постели. Это лучше было сделать сразу – проверено! Я надевал наволочки и расправлял углы «конвертика» из простыни машинально, особенно не задумываясь. В будущей жизни на поездах приходилось ездить очень, очень часто, так что работа эта была привычная.
– Так ловко у тебя получается! – прокомментировала Тася. – Этому где-то учат?
– Папа научил. Мы с ним как-то вместе… Хм! – это ведь был МОЙ папа, а не белозоровский.
Таисия подумала, что я вспомнил покойного отца, и мне взгрустнулось, а потому – обняла за талию и прижалась к спине: она сидела на нижней полке, а я нависал над купе и топтался в проходе. Но мой-то отец был жив! Поступил в МГУ, учится там уже второй год, ругается с преподавателями, всё сдает на пятёрки, а потом курит, ржёт и Гашека читает. И Битлов слушает. Интересно, они с мамой уже познакомились или еще нет? Вообще – это было бы забавно: посмотреть, как сей гигант мысли и исполин духа проводил молодые годы! Я то помнил его уже ого-го: взрослым мужчиной, правильным и строгим. Но он ведь не всегда был таким, верно?
Эх, доберусь я до Москвы!
– Гея, а циво так поезд говоит: пити-пити-питу-биду-бидах? – спросила Ася.
– Потому что колеса стучат о стыки рельс. Там есть маленький зазор, где две длинные железяки крепятся друг к другу, и вот когда он попадает под колесо – то стучит.
– А-а-а-а! – с понимающим видом закивала Ася. – Тепей ясно!
– А если бы этого зазора не было – то не стучало бы? – уточнила Вася.
– Именно! – и я рассказал историю – про Америку, где рельсы были безстыковые, но народу это не понравилось, ибо романтики никакой, и правление железнодорожной компании приказало напилить пазов, чтобы колеса снова стучали.
И стук вернулся, и пассажиры были довольны. А вообще – стыки нужны, потому что летом металл от жары расширяется, зимой – сужается. Разница между максимальной и минимальной длиной рельсы на километр составляет около 12 сантиметров – вот зачем стыки! А безстыковые нужно делать из какой-то жутко сложной стали, а потому…
– А потому садись пить чай, – сказала Тася и развернула бумажный пакет с выпечкой от Пантелеевны.
Это был очень сильный аргумент, потому как запахло просто одуряюще. И рельсы тут же отошли на второй план.
* * *
Оно и в мое время границы между Беларусью и Россией особо не существовало, а в СССР и вовсе деление на республики было скорее где-то на уровне документов и флагов, ну и местного колорита, понятное дело. Но найти местный колорит по разные стороны границ Брянской и Гомельской областей – это было дело гиблое.
Народ выходил покурить на каждой мало-мальски продолжительной станции, и я тоже решил размять ноги. Городок назывался Понеча, и тут между железнодорожниками шли очень оживленные переговоры. Отойдя подальше от курильщиков – как раз к окну нашей секции, откуда выглядывали взволнованные мордашки девчоночек, я помахал им, мол – не уедет без меня поезд, и прислушался:
– С четырнадцатого перегнали? – спросил женский веселый голос.
– Всё нормально с четырнадцатым. Света, поставь чайник! – откликнулся хриплый мужской.
Беседа при этом транслировалась сквозь динамики, по громкой связи, на весь вокзал и все перроны.
– Закипел твой чай, пить не с чем!
– Передай Васе, чтоб ватрушки принес… – заскрипело из рупоров громкоговорителей.
– Передам. Гриша, у тебя на двенадцатом товарный, займись!
Мне кажется, или очень-важные-переговоры на очень-важном-железнодорожном-узле должны вестись как-то по-другому? Конечно, эхо и шипение из динамиков добавляли этому трёпу официальности, но если прислушаться…
– Пассажирский с третьего выпусти, Вась!
– Сейчас выпущу, на меня тоже чашку найди, Света, ладно? – этот ватрушечный Вася был явно помоложе Гриши.
– Есть чашка, выпускай пассажирский!
Я увидел, как проводники у вагонов зашевелились. Вообще-то, никто особенно не удивлялся таким пустопорожним разговорам, и у меня возникло три мысли: либо никто их не слушает, либо все давно привыкли, либо я сошел с ума.
– С третьего пути отправляется пассажирский поезд номер такой-то сообщением Минск-Адлер… – заголосила официальным голосом Света из громкоговорителя. – С третьего пути…
Все живо засуетились и сунулись в вагон, я зашел последним, услышав на прощание:
– Вася, где ватрушки? Ватрушки возьми в диспетчерскую, как пассажирский отправишь!
Дети долго не могли уснуть, перевозбужденные, а потом вырубились валетом на нижней полке и уснули аки ангелы Божьи. Мы с Тасей сидели на напротив них, пили чай и говорили о пустяках, и смотрели в черноту за окном, где мелькали мерцающие огни далеких деревень.
А в полночь поезд остановился в Брянске, и весь вагон синхронно сделал ХР-Р-Р-Р-Р!!! Наверное, стыки между рельсами обладали еще и противохрапным лечебным свойством, иначе этот феномен я объяснить не мог.