Бритва Оккама в СССР

– А Яся? – спросил я. – И Антонина? Они тоже – тамошние?

– Ага, – кивнул майор. – Тамошние. В том-то и проблема.

И, кажется, он сейчас говорил совсем не о расследовании.

– И что почтальонша говорит? Ну, по поводу нападения?

– Говорит, что не помнит почти ничего. Мол, к Христоне заходила, пенсию занести. Ну, это бабка такая, ненормальная, халупа та на неё записана, но все гроши у неё Зебра берет на пропитие. Мы её тоже забрали, но толку с этой Христони ноль, несёт всякую дичь… Зебра ей то ли пасынок, то ли племянник, то ли зять вообще… Чёрт их знает! В общем, постучалась Антонина, вошла, увидела какого-то мужика в шубе – и всё. Больше ничего не помнит.

– В шубе? – не понял я.

– Вот именно! В шубе! Летом! У Христони там, конечно, народ совсем с пропитыми мозгами трётся, могли и в шубе ходить… Но никакой шубы нами найдено не было. Только польты, поеденные молью, – он так и сказал: «польты». – Но если был там пятый, тот, который из лишнего стакана пил – он мог в ней и уйти… И что мне теперь – ходить по улице и спрашивать у всех подряд, не видали ли они мужика в шубе? Скажут – всё! Поплыл Олежа! Свистнула фляга! – Соломин сделал досадливую гримасу.

Олежа? Вот так новости! Так его Олегом зовут! Сколько я Соломина знаю – год? Два? Даже статьи с его участием писал, а всё как-то по фамилии да по фамилии… Или по званию! Стыд-позор вам, товарищ Белозор! Кто тут у нас выступает за внедрение личностно-ориентированного подхода в журналистике и против загоняния… Загнания… Короче, против того, чтобы загонять эту самую личность в рамки профессиональной функции?

– Олежа, – сказал я как можно более душевным голосом, – а ты можешь спросить у Антонины в следующий раз, как встретитесь, не видала ли она в тот день лешего?

Квадратные глаза Соломина – это отдельное произведение искусства.

– Германушка, – елейным тоном проговорил он, – иди ты в жопу.

* * *

Неимоверно легко писать фантастику: можно просто взять – и придумать неизвестные или недостающие детали. Адски сложно писать фантастику: нужно придумывать чёртову уйму всего, башка запросто может разорваться на тысячу маленьких медвежат!

То ли дело реализм: что вижу, то пою. Стол, стул, дерево. Москва – столица нашей Родины. Пломбир на вытянутой руке, стекающие по пальцам капли мороженого, через дорогу – ларёк с надписью «ПИВО», тут же – короткие юбки, загорелые ножки, запах мокрого асфальта, шелест ветра в кронах деревьев, сгоревшая и зудящая кожа на шее… И читатель сразу понимает, о чём идёт речь, вполне себе натягивает сову авторского текста на глобус собственного опыта!

А каково это – писать фантастику про будущее, которое я видел собственными глазами? Как это вообще возможно: интересно и весело объяснить, как звучит дабстеп, почему Хагги Вагги – это детская игрушка, зачем в пломбире пальмовое масло, на белках глаз – татуировка, а ребёнку в пять лет – смартфон? И что такое смартфон, и чем отличается Айоэс от Андроида, шампунь Тимоти от другой субстанции с таким же названием, и почему субстанция думает, что она певец?

А ещё ведь есть спиннер, свайп, вейп, вайб, вайбер, тиндер, барбер, Бибер, сиди, дивиди, фейс-айди, фейсбук, ноутбук, фэмили-лук, флюгегехаймен, кот Саймон, Кончита Вюрст, силиконовый бюст, буст, Раша Тудей, Автор Тудей, и прокладки супертонкие Лайф Эври Дэй! А ещё – слаксы, снюсы, нюдсы, Нюши, Няши и Мяши, и прочий жупел, месть, смерть и преисподняя!

– А йо-о-о-оп твою мать! – я судорожным движением вырвал из печатной машинки испорченные листы бумаги, скомкал вместе с копиркой и швырнул в дальний угол комнаты. – Чтоб я сдох!

На самом деле всё началось с интернета и смартфонов, да. И я честно попытался объяснить, что это такое, но… Но чтобы сделать это технически достоверно, мне не хватало образования в айти… Чёрт меня бери, ещё и что такое айти объяснять! Короче, не хватало. А если делать поверхностно – то получится как у Жюля Верна с этим его «Наутилусом». Он такой, потому что такой, ибо автор так захотел!

С другой стороны… Какого хрена? Машеров же так и сказал – Жюль Верн, значит – будет Жюль Верн. К чёрту заклёпки, полупроводники и вот это всё хомячество! Я пишу приключенческий роман!

– Ой-ёй! – сказала Яся через окно. – Приключенческий роман? Вы книгу пишете? А я думала, вы – журналист!

– Журналист, – сказал я, холодея от мысли, что всё это говорил вслух. – А ещё – водитель, строитель, учитель, грузчик, могильщик, молотильщик, льна теребильщик и швец, и жнец, и на дуде игрец. Рад видеть! Ну что там, как экзамены?

– Так послезавтра следующий! Я опять почту развожу, тётя Тоня же в больнице! Я газеты принесла для Василия Петровича! А пенсию, кстати, теперь только с милицией будут развозить.

– И хорошо, и правильно! А тётю Тоню свою ты видела? На поправку она идёт? Какие прогнозы? – поинтересовался я, любуясь на девицу-красавицу.

Эта Яся и вправду была прехорошенькой.

– Видела! Даже говорила с ней! – она ловким, простым движением поправила стянутые в хвост волосы и тряхнула головой, приводя причёску в порядок.

Очень естественная, живая, славная девочка, уже почти девушка, без жеманства и кокетства, зато – явно умненькая. Таких там, в двадцать первом веке, будут считаные единицы. В основном барышни станут склонны к использованию всяких-разных образов и масок, как чисто внешних – типа крашеных волос, макияжа и пирсинга, так и поведенческих, навязанных мейнстримом. Ну вот это «я бываю нежной, я бываю дикой…» Тут тоже такие уже водились. Та же Май до замужества. Но Ясей и Тасей пока что было гораздо больше, чем этих стерлядей. Да и стерляди, получается, пока ещё имели все шансы превратиться в настоящих женщин, потому что тут стерлядство в целом порицалось. В будущем ситуация поменяется не в лучшую сторону… Стерлядство-то будет превозноситься, холиться и лелеяться не только самими женщинами, но и солидным процентом мужиков!

– Чего вы на меня так смотрите? – спросила Ярослава.

– Говорю же – вы на девчат моих похожи. У меня их три: Ася и Вася – маленькие, а Тася, моя жена – побольше. Все три – ну такие красавицы, что просто ужас!

– Хи! – сказала девушка. – Тася, Вася и Ася. А я, получается, Яся! Действительно – подходит.

– Действительно, – согласился я. – Давайте я чаю нам налью и выйду во двор, а то неудобно через окно разговаривать. Очень мне хочется узнать, что вам Антонина поведала. Наверняка с вами она более откровенна была, чем с сотрудниками милиции, да?

– Ой-ёй, а я ей про вас тоже рассказала! Про то, что это вы её спасли!

– Ну, не я, а Соломин… – было забавно наблюдать, как изменилось её выражение лица при упоминании симпатичного майора милиции.

– Да что вы такое говорите? Я ж помню как вы подкинулись и побежали, и про участок спросили… Вы что-то знали, да? Или – чувствовали? – ей прямо нравилось ощущение причастности к возможной тайне.

А какой девочке в шестнадцать это бы не нравилось? И мальчику, впрочем, тоже.

– Чай, Яся. Ага?

– Ага…

Я почти не удивлялся, когда сидя на лавочке под деревом с чашкой чая в руках, юная почтальонша рассказывала о странных вещах, которые поведала ей Антонина. Самым правдоподобным среди них фактом была необходимость делать теперь большой крюк до Ивашкович от Букчи – на бывшем военном полигоне велось активное строительство, и лесные дороги сейчас оказались недоступны. Посты с солдатами, движение строительной техники… Даже знакомство кое с кем из охраны полигона тут не помогало: их отставили в стороночку ребята посерьёзнее. Так что приходилось ездить мимо кладбища…

– Которое на холме, где мина? – уточнил я.

– Какая мина? – удивилась Яся.

Вот как! В моё время для местных эта самая «мина» была явлением самым обычным! То ли на местном, то ли на военном жаргоне «миной» называлась огневая группа из нескольких ДОТов, соединённых подземными ходами. Линия Сталина, выстроенная в конце тридцатых годов, располагалась и тут тоже – эти бетонные подземелья входили в Мозырский укрепрайон. Потом Западную Беларусь и Западную Украину у Польши забрали, граница сдвинулась километров на триста на запад – и бункеры так и не смогли сыграть свою роль в Великой Отечественной войне… А я ведь лазал там, году эдак в 2018 с теми самыми байдарочниками. Жуткое место!

Холм, на вершине холма – кладбище, под холмом – бункер с галереями, казематами и переходами. Местные там ещё чучело в противогазе и ОЗК посадили, и когда луч фонарика его из тьмы выхватил, я чуть не охренел от страха. Но – да, что-то такое говорили, что вход открылся только после обильных дождей в конце восьмидесятых, а до этого основным объектом для поисков приключений у пацанов были ДОТы у железнодорожной станции Птичь.

Потому я сделал в мозгу пометочку и сказал:

– Нет, нет, это я оговорился… Кладбище на холме, за Ивашковичами, да?

– Ну… Да! Ну так вот, мы ведь из Букчи, ну, вы, наверное знаете. Поселковые любят про нас поговорить, всякое-разное… Вот тётя Тоня и постеснялась Олеже рассказать, а я думаю – вам скажу, вы вон маньяка ловили, браконьеров ловили, может и тут что-то сможете… Понимаете, она там у кладбища кого-то видела! – Ярослава взяла кусочек рафинаду с блюдечка, обмакнула его краешек в чай и дождалась, пока влага дойдёт до самых пальцев, прежде чем положить сахар на язык и зажмуриться.

Я напрягся, но виду не подал: пододвинул к ней поближе блюдечко с печеньем. Видно же, что дома у них сладкое было не в чести.

– В каком смысле – кого-то? Там же деревня рядом, почему бы ей кого-то не увидеть?

– Ну, мне как бы тоже неловко такое говорить, мой отец, он… Ну… В общем – мы верующие, нам как бы не следует…

– Яся, скажите уже, а? Я кое-что в жизни пережил и тоже видел много всего странного, так что обещаю не смеяться и воспринять всё с максимальной серьёзностью.

– Видела фигуру. Страшную. На дереве. Похож на человека, но не человек. Лохматый, жуткий! Говорит – показалось, что глаза горели, но это не точно, ночь была лунная, скорее всего – отблески. Может – медведь то был или, может, рысь, или и вправду – человек… Она настолько напугана, что сама не знает – верить глазам своим или нет? Но ивашковические в последнее время говорят про… Ну…

– Про лешего, – сказал я. – Охренеть можно. Леших я ещё не ловил.